Но, с другой стороны, реальность всегда была жестокой, суровой и невыносимой. Моя душа, так сказать, обошла целый квартал боли. Когда муж меня бил. Когда он меня насиловал. Когда он взял длительный перерыв. Но даже тогда она рвалась, ломалась. Она разбилась вдребезги. Моя душа. Я даже не знаю, почему не отступила тогда. Моя душа исчезла. Мое здравомыслие. Моя личность. И все же я продолжала идти. До самого конца. И мне казалось, что, возможно, именно этим я сейчас и занимаюсь. «Возвращение к старому поведению во время травмы - это эмоциональная мышечная память вашего тела.» Так сказал один психотерапевт. Однажды. Не помню ее имени. Я отказалась от терапии, как и отказалась от жизни. Так что я не доверяла себе, говоря, что это были минуты. В моем мире все не так, как казалось. Я встретилась с этими ледяными голубыми глазами здесь, в настоящем, в жестокой, суровой и невыносимой реальности. И снова они были пусты. Его душа не просто взяла перерыв, она была мертва. Если вообще когда-то существовала. Я изучала зло. Потому что теперь у меня было время. Книги - мои спутники, как и интернет. Всегда изучала, почему это случилось со мной? Почему моя семья, не моргнув глазом, продала меня психопату? Почему он решил сделать мне больно? Почему он убил нашу дочь? Почему он потом не убил меня? И все такое. Теории были разными, но основная идея всегда была одной и той же. Каждый человек рождается одинаковым. Никто не рождается злым. По крайней мере, так сказано в Писании. С другой стороны, они рассуждали, что даже самые злые могут быть спасены. Зло населяло и контролировало мир. Так что да, по мнению самозваных экспертов по этому вопросу, душа есть у каждого. Но я не согласна. Потому что некоторые виды зла не вылечить. Они просто существуют. Люди приходят в этот мир добрыми или просто нейтральными. Чистыми листами. Их опыт не сформирует их добрыми или злыми, они сами практикуют одно больше, чем другое. Из души либо будут процветать, либо увядать. Добро или зло создается. Но у некоторых людей вообще нет души, которую можно запятнать или отполировать. Они родились без нее. У них не было ничего, кроме большой черной дыры, которая засосала всё и опустела. Совсем как эти глаза. Без души. С другой стороны, сумасшедшие обычно лучше всего воспринимают человеческую расу, потому что им не нужно объяснять вещи в пределах границ здравомыслия. Человек передо мной не был адекватным. Он и не был сумасшедшим. Но, как я уже сказала, не мне ставить диагнозы. — Почему ты не кричишь? Не плачешь? — требовательно спросил он. Я посмотрела на него. — Это не имеет никакого значения. Я уже испытывала нечто подобное. Я кричала. Плакала. Умоляла. Он не останавливался. — Но ты же трусиха, — тон этих жестоких слов не был злым. И даже не вопросом. Это было утверждение. Мое дыхание участилось. — Ты наблюдал за мной, — снова это был не вопрос. Впервые в жизни я не действовала, как слабачка. Я была почти сильной. Ирония судьбы, поскольку многие «сильные» люди проявляли свою слабость в такие времена, а слабые люди обычно просто еще больше сдавались. Я был в некотором роде исключением. Но странный человек в маске, с пронзительными и жестокими глазами, с пистолетом в руке и явно намеревающийся причинить мне вред, не должен знать, что мои действия были исключением из нормы. Он не должен знать этого, если бы был незнакомцем, случайно оказавшимся в моем доме с жаждой убийства. Если только он не наблюдал за мной. Изучал… Он привязал меня к стулу. У него был пистолет. Мой контроль над ситуацией исчез. И нравится мне это или нет, я была в его власти. Я не хотела умирать. В не столь отдаленном прошлом было много случаев, когда я бы сказала иначе, но я хочу жить. Не потому, что мне было ради чего жить, а потому, что большинство людей, не страдающих душевными болезнями или отчаянием, обладали врожденным инстинктом выживания. Кроме того, я сказала себе, что мне не позволено утешать себя смертью. Это было слишком просто. Я не заслуживала беззаботной расправы после того, что сделала. Так что я буду бороться. Но паниковать до тех пор, пока не представится случай - не вариант. Он продолжал наблюдать за мной, маска на его лице все еще была зловещей и тревожащей, но я подумала, что, возможно, видеть всю его жестокую отстраненность без маски будет страшнее. — Да, — сказал он в ответ на мое заявление. Он наблюдал за мной. Он мог видеть, как ровно в 5:15 утра загорается свет, мог наблюдать, как я занимаюсь йогой перед камином, а потом видел, как я пью чай. Только не кофе. А потом он видел, как я готовлю завтрак. Каждое утро одно и то же. Овсянка, молоко, мед, любые фрукты. Как я медленно умываюсь. Пью еще чай. Принимаю душ. Потом я несколько часов просиживала за компьютером, иногда готовила обед, потом опять работала перед монитором. Он смотрел на меня в течение долгого времени. Мог бы даже увидеть тоску, агонию, если бы посмотрел очень близко. А может, и нет. Потом он видел, как я готовлю ужин. Рутина. Потом я читала. Всю ночь. Пока не уставала настолько, что едва могла держать глаза открытыми. Если бы он наблюдал за мной очень долго, то мог бы заметить курьеров, которые приносили продукты, лекарства, домашние принадлежности. Он мог бы заметить, что сюда приходит много людей. Но я никогда не выхожу. И вот почему я подумала, что он наблюдал за мной долгое время, раз уж назвал трусихой. Медицинский термин — агорафобия. Я так боялась мира, что не могла и шагу ступить за порог собственного дома, не чувствуя, как всепоглощающее чувство обреченности опускается на мои плечи, горло сжимается, а сердце перестает биться. Я ходила только к почтовому ящику. Спускалась с крыльца всего на две ступеньки. Но это был прогресс. По крайней мере, для меня. Для человека с пистолетом и пустыми глазами я была бы хорошей мишенью. Девушка, которая физически не может бегать. — Зачем? — спросила я спокойным голосом. Но я не чувствовала себя спокойно. В тот момент я испытывала всепоглощающую ненависть к этому холодному и внушительному человеку в маске. Раньше, конечно, мне было страшно. Но теперь какое-то особенное безразличие. Я была слишком сосредоточена на том, что может со мной случиться, не думала о том, кто это делает. Теперь я поняла. Этот человек, этот незнакомец, которого я никогда не встречала, пришел в единственное место на этой земле, которое было для меня убежищем. И он только что разорвал его в клочья. Без всякой гребаной причины.