К утру лучше не стало. Иван не отходил от сына. Тот метался, бредил, порой затихал в тяжелом забытьи. В эти минуты Федоров весь отдавался во власть тяжелых раздумий о своей вине перед сыном — недосмотрел; о своей жизни беспокойной и неустроенной. Может, ради сына, его здоровья и покоя надобно было стать простым землепашцем и дожить тихо, спокойно до конца дней своих? Была такая возможность… Сам гетман предлагал ему. Стоял такой же солнечный день, когда его позвали к Ходкевичу в замок. Старик лежал в опочивальне на большой кровати под тяжелым балдахином, укрытый зеленым атласным одеялом. Не открывая глаз, тихо произнес: — Садись, Иван Федоров… И снова наступила тишина в комнате. Только жужжала в портьерах большая муха… — Недужится мне, мастер… Голова болеть стала, да и силы былой уж нет. Задумали мы с тобой дело великое, а успели сделать немного. То ли поздно начали, то ли бог не сподобил, да не нужны теперь ни в Литве, ни в Польше печатные книги на русском языке… Поздно… Старик с усилием приподнялся. Длинные седые волосы его спутались. Бледное лицо, изборожденное морщинами, было страшно. — Нет больше и не будет Великого княжества литовского. И моя жизнь, моя слава к концу подошла… Он опять откинулся на подушки и закрыл глаза. Снова было слышно, как бьется назойливая муха. — Послушай моего совета, мастер. Жестокие времена наступают. Пережить их в тишине и покое надо. За работу твою, за великие знания и мастерство дарю я тебе деревушку с крестьянами. Пусть покойна и сытна будет твоя старость. Спасибо еще раз тебе за службу, Иван Москвитин, и прими мой дар… Гетман вытащил из-под подушки свиток, скрепленный большой печатью. На красном воске четко выделялся герб гетмана: щит, разделенный на четыре поля, а в щите — лев над крепостной стеной, всадник с обнаженной саблей, стрела и яблоки. Так бывший московский диакон, первый русский типограф неожиданно был объявлен землевладельцем и помещиком. Объявить-то объявили, а стать им Федоров не сумел. Почти год прожил печатник в собственной деревушке. И пожалуй, не было для него труднее года, чем этот. Работать на земле самому навыка не было, а если и пытался, то вызывал смех у крестьян — хозяин сам за сохой идет. Вот и шел по деревне слушок: «Видать, хозяин-то от книг в уме повредился. Человек он добрый, хороший, но того…» Ко всем переживаниям прибавлялись еще тяжкие раздумья — имеет ли он, владеющий редким искусством печатания книг, право отказаться от своего призвания? Не зарывает ли данный ему талант в землю и тем обрекает его на бесплодие? И однажды решился. — Начинай собираться, — объявил он сыну. — Не хлеб сеять, а семена духовные — мой долг. Поедем во Львов. Город большой и знатный. Православных в нем много. Откроем там печатню. Наутро, прознав от Ванюши об отъезде мастера, прибежал Гринь. Уж он упрашивал, уж уговаривал мастера взять его с собой… Да и Ванюшка просил за друга. В конце концов Федоров согласился — паренек смышленый, дело любит, а лишний помощник никогда не помешает. От счастья Гринь даже прошелся на руках. Впереди дорога, новые города, приключения… Трое суток боролся Ваня со смертью. Трое суток тяжкое забытье перемежалось бредом. Трое суток, не смыкая глаз, провел Федоров у постели сына. На четвертые парнишка открыл глаза и чуть слышно попросил: — Пи-ить!.. Еще неделю пришлось жить в сторожке. Слишком слаб и беспомощен был Ванюша. А потом, поскидав кое-какую рухлядишку с телеги, уложили парня сверху на свежескошенную траву и снова двинулись в путь. Отъезд Ивана Федорова только затормозил, но не прервал развитие книгопечатания в России. Ведь в Москве еще оставались Андроник Невежа и Никифор Тарасиев. По велению Ивана Грозного в 1568 году они напечатали в московской типографии новую книгу — Псалтырь. В 1571 году после очередного страшного пожара, уничтожившего добрую половину Москвы, в том числе, видимо, и Печатный двор, царь Иван IV перевел типографию в свою резиденцию — Александровскую слободу. Здесь Невежа и Тарасиев напечатали еще одно издание Псалтыри. Существуют предположения, что типография в слободе выпустила несколько светских книг и документов официального содержания. К сожалению, они до сих пор еще не обнаружены. Может, в будущем какой-нибудь пытливый исследователь обнаружит их в далекой северной деревне или среди архивных связок. Вернули типографию в Москву только после смерти Ивана IV по указу его сына Федора Ивановича в 1587 году. И сразу же Невежа начал печатание Триоди постной, которую закончил в 1589 году. Андроник Невежа трудился вплоть до 1602 года, отпечатав за это время еще девять книг. Все эти книги отпечатаны федоровским шрифтом, а заставки и инициалы подражают украшениям «Апостола». После смерти отца во главе московской печатни встал Иван Невежин, работавший до 1611 года и успевший отпечатать еще пять книг. В этот год польские интервенты снова уничтожили типографию. «Печатный двор и вся штанба того печатного дела, — рассказывает современник, — от тех врагов и супостатов разорился и огнем пожжено бысть и погибне до конца и не остася ничего же такового орудия, хитрии же на то людие мали осташася и во ины град отбегуша». Современник свидетельствует, что, помимо Ивана Невежина, печатанием книг в Москве занимались и другие — «хитрии на то людие». Документы называют их имена. Это третий Невежин — Алексей, известный нам по своим книгам 1614 года; приехавший в начале столетия в Москву Онисим Радишевский и уроженец Пскова Никита Фофанов. Радишевский в 1606 году напечатал в Москве Евангелие, а в 1610-м — «Устав церковный». Судьба этого огромного фолианта в 1256 страниц особенно примечательна. В 1633 году церковь осудила книгу как неправильную по содержанию и приговорила ее к сожжению на костре. Так «Устав церковный» стал первой русской книгой, подвергшейся гонению цензуры. Никита Фофанов открыл свою печатню в Москве, наверное, году в 1606 году, а уже в 1609 году напечатал первую книгу. Переехав в 1611 году в Нижний Новгород, где Козьма Минин собирал ополчение для изгнания врага с родной земли, Фофанов сразу же открыл первую в этом городе типографию. Ни одного экземпляра книг, отпечатанных в нижегородской типографии, пока не найдено. Однако они были. В 1925 году в Библиотеке имени В. И. Ленина исследователь А. С. Зернова обнаружила тетрадку из шести листиков — послесловие к одной из книг, отпечатанных на родине Козьмы Минина. Автор повествует о тяжелых бедствиях, обрушившихся на Русь, и выражает свою твердую уверенность в победе русского народа. В 1614 году Фофанов вновь возвращается в Москву, а на следующий год он отпечатал Псалтырь. С этого момента книгопечатание в России уже никогда не прекращалось. ГЛАВА IV Свобода или кабала? рямоугольная площадь в центре Львова в раме островерхих каменных домов. Площадь называют Рыночной, и каждое утро на ней проходит большой торг. Еще на рассвете сюда съезжаются и сходятся сотни людей, чтобы продать, купить, обменять, поглазеть на других и себя показать. Мужчины в коротких штанах до колен, в плащах, в кожаных жилетах. Женщины в длинных платьях с капюшонами. Солдаты в сверкающих на солнце кирасах. Пришельцев из России поражало в городе все. Одежда и нравы, изукрашенные храмы и бесчисленные трактиры, ханжество монахов и карнавальное разгулье цеховых праздников, богатства местных купцов и нищета украинских крестьян. Город представился Федорову чудовищным видением, где смешались воедино сон и явь. Но ведь он сам избрал его — богатый, просвещенный Львов, где было много православных жителей, говорящих и читающих по-русски. Поселился Федоров в предместье, рядом с Онуфриевским монастырем. Здесь было подешевле. В доме жили еще бондарь Мартин, портной Матвей, водопроводчик Юрий, часовщик Симон и много других ремесленников, ставших со временем ему друзьями. А тут и удача подоспела: настоятель монастыря с почтением пригласил печатника к себе, — мол, наслышан, даже книги ваши печатные имею. Настоятель провел Федорова мрачным гулким коридором со множеством дверей. Распахнул одну и ввел в небольшое, но просторное и светлое помещение. — Вот здесь, дорогой мастер, можете располагать свою печатню. Для монастыря это слава и почет… Остановка была за деньгами: на столяра, который построит станок, кассы для шрифтов, прессы для переплетов; да на бумагу, на металл для шрифтов. Но на душе уже легче было. Помещение есть. Его, Федорова, здесь знают, относятся к нему с почтением, наверное, и деньги дадут. С такими надеждами отправился печатник с визитами к Львовским богатеям. Гостеприимно распахивались двери. Проворные служанки в белых фартуках провожали печатника в парадные покои, где за стеклом шкафов сверкали огромные серебряные блюда и кубки, лежали на подставках, привезенные из далеких стран, кокосовые орехи и перламутровые раковины. Купцы встречали Федорова с уважением и любопытством. Этот длиннобородый московитин готовил хороший дорогой товар — печатные книги. Купцы потягивали красное, как кровь, итальянское вино и слушали. Слушали и считали в уме будущие прибыли. А Федоров говорил. Он рассказывал, какие книги и как быстро можно печатать. — Вот если напечатаем мы букварь, — обращался он к самоуверенному купцу, — обучатся люди грамоте. Станут читать, станут думать. Сделаются они лучше, чище, благороднее… Рука купца, тянувшаяся к бутылке, чтобы наполнить бокал гостя, вдруг повисала в воздухе. Что? Этот московитин хочет научить простолюдинов грамоте, хочет заставить их думать? Да он опасный человек! Помогать ему может только сумасшедший. Улыбка сползала с лица. И оказывалось, что у хозяина сейчас нет свободных денег. Та же история повторялась и во втором доме, и в третьем, и в пятом. Тогда Федоров бросился к священнику православной церкви. Священник внимательно выслушал настойчивую речь печатника. — Хорошо, сын мой. Я постараюсь помочь тебе. После службы обращусь к прихожанам. Я расскажу им о тебе и о книгах… И чудо случилось. Землепашцы, мелкие ремесленники и торговцы понесли Федорову, зажав в больших огрубевших руках, свои маленькие сбережения. Теперь Федоров мог нанять плотника для сооружения станка и приступать к работе. 25 февраля 1578 года Иван Федоров начал набирать книгу «Апостол», ту самую, которую десять лет назад набирал в московской типографии. Солнечным зимним утром настойчивый громкий стук в дверь оторвал Федорова от наборной кассы. В дверях стоял одетый в черное посыльный: — Печатник Федоров Иван из Москвы? — Да. — Надлежит тебе завтра в десять утра предстать перед советом города. — В чем я провинился? — Завтра в десять. — И посыльный исчез неожиданно, как и появился. Оказывается, по местным законам Федоров не имел права, минуя ремесленный цех, приглашать столяра на работу. Но ведь никто не предупредил печатника. Будто кто-то специально приказал ждать, когда печатник совершит промах. Тщетно пытался Федоров объяснить совету свое неведение. Мрачные фигуры в мантиях, сидевшие за столом в зале совета, были непреклонны: печатник нарушил закон. В конце концов совет смилостивился и, велев Федорову уплатить и мастеру цеха, и столяру, разрешил начать работу в печатне. Были украдены время, покой, деньги… И все же 15 февраля 1574 года новое, львовское издание «Апостола» было закончено. Львовский «Апостол» своим шрифтом, заставками, инициалами повторяет московское издание. Только в начале книги на особом месте Федоров напечатал герб Ходкевичей — в знак благодарности за доброе отношение гетмана в течение пяти лет, прожитых в Заблудове. В конце книги на девяти страницах поместил Федоров обстоятельное послесловие, где подробно рассказал историю печатания московского «Апостола», жизнь в Заблудове, свое путешествие и мытарства во Львове. Заканчивалась книга орнаментальным рисунком. В правой половине рисунка — герб города Львова: лев на задних лапах в распахнутых крепостных воротах. В левой — типографский знак самого Федорова: изогнутая полоса с наконечником стрелы сверху. Мало только напечатать книгу. Ее еще надо продать. Жадные кредиторы ждут расплаты за бумагу, за кожу на переплеты, за металл. А чтобы продать, нужно бегать по городу, уговаривать купцов принять книгу на продажу, льстить им, унижаться и, главное, тратить столь дорогое время! А деньги нужны сейчас, сегодня, чтобы, не ожидая, пока будут проданы книги, начать новую работу. Так кто же будет этим заниматься? Он сам? Не умеет он просить, клянчить. Гринь тоже не приспособлен. Да и в печатне он нужен: отливать, подчищать, шлифовать новый шрифт. Ванюшка? Присушила его дочка сапожника, он и не отходит от нее ни на шаг. Неожиданно помощник нашелся. На той же улице, что и Федоров, живет Семен Седляр. Еще недавно был он простым ремесленником — готовил седла для верховой езды. Теперь выбился в люди. Седляр влюблен в книги, и Федоров с великим удовольствием проводит с ним вечерние часы за беседой. У Семена есть сын Сашка. Парень сдружился с Гринем, из печатни не вылезает. Шустрый он, сообразительный, услужливый, всегда готов угодить печатнику. Федоров даже начал понемногу учить подростка печатному делу. А тот прямо не знает, как благодарить мастера. Бегает по купцам, уговаривает их взять книги на продажу, достал где-то новую партию хорошей бумаги. Майским днем Сашка пришел радостно озабоченный: — Мастер, отец предлагает тебе достать в долг под залог печатни семьсот золотых… Семьсот… Для работы и на свадьбу Ванюшке. Федоров даже растерялся. Семьсот золотых — деньги немалые. За десять можно лошадь рабочую купить. Сможет ли он отдать их через восемь месяцев? Ванюшка, стоявший тут же, просяще взглянул на него: — Отец, возьми…