Махнув рукой, Федоров согласился: — Ладно… Спасибо, Саша! Завтра с утра приду к вам… Главная книга вадьбу Вани праздновали в августе. Играли по русскому обычаю. Сваты, выбранные Федоровым, отправились в дом к невесте, чтобы договориться с родичами о согласии, сроках и приданом. Сватов встретили по обряду — с чарочкой, с разговорами, но ответ пообещали дать через три дня. Тут-то в доме невесты и собрались родичи, близкие: судили-рядили, что давать за невестой в новую семью, какой выкуп брать с жениха. На третий день сваты — купцы и продавцы — родичи невесты сговорились о приданом да выкупе и били по рукам в знак согласия. (Отсюда и название «обручение». А церковь этот древний обряд истолковала по-своему, считая, что кольцами, как обручами, соединяет молодых). Накануне свадьбы допоздна пировали в доме невесты. Назавтра, после венчания, из церкви все потянулись в дом к Федорову, где были накрыты столы. С шумом, с песнями и прибаутками расселись гости за столами. Притихли лишь, когда дружка жениха поднес молодым завернутую в шитое полотенце курицу с калачом. И снова начался крик, возгласы: «Горько! Горько!» Потом, разгоряченные вином и застольной беседой, повели молодых в спальню, где по древнему обычаю на двадцати семи снопах была постелена постель. После ухода молодых стало еще шумнее. Гринь и всюду поспевавший Сашка следили, чтобы не пустели жбаны с вином, чтобы нанятые стряпухи вовремя подавали на столы миски со снедью. Лист из «Букваря» 1574 года. От вина, песен, от перестука каблуков танцующих, от духоты застолья Федорову стало не по себе. Казалось, кто-то очень злой натянул на его голову железный обруч и все туже, туже стягивает его… Он вышел на улицу. Теплый ласковый ветер охладил горящие щеки и лоб. Медленно переступая в темноте, Федоров побрел к своей печатне. Тихо скрипнула дубовая, окованная железом дверь, и он наконец очутился у себя, где так сладостно пахло краской, металлом, кожей. Здесь все было любимым. Здесь был дом. Мастер запалил свечу, и желтый неверный огонек отгородил стол от темноты комнаты. На столе лежала маленькая тоненькая книжка в темном кожаном переплете. Главная книга его жизни. Два дня назад он закончил печатать ее. Еще никто не знает об этом. Даже сын Ваня. В этой книге на восьмидесяти страницах собраны воедино азбука, примеры правописания, стихи для запоминания этих правил, несколько простых молитв и высказывания древних о пользе учения и воспитания. Здесь — начало будущей грамотности и образованности. Маленькая, невзрачная на вид книжица понесет в мир свет учения и правды. Долго мечтал он о ней — о первом букваре. И наконец мечта сбылась. Чудится Федорову, что сидит он не в печатне, а в темной келье тверского монастыря. Перед ним — старик с большой бородой, грозя пожелтевшим сухим пальцем, свистящим шепотом поучает: — Коли желаешь преуспеть в истинном понимании вокруг происходящего, читай книги… — Помню об этом, отец Максим… Двадцать с лишним лет помню и стараюсь… Для людей стараюсь… — Мало стараешься, — голос старца как-то странно начинает потрескивать. — Помни, в книгах собрана мудрость… Вдруг что-то горячее капает Федорову на руку. Что это? Он вскидывает голову. Темно. Догорела свеча, и последняя капля горячего воска с легким стуком упала на стол. Федоров с трудом поводит тяжелой головой. Видать, задремал после выпитого вина, вот и причудилось. Но книжица лежит на столе. Она существует. Первый русский печатный букварь… Что-то плохо продается «Апостол». Сашка бегает по купцам, уговаривает, а те если и берут книги на продажу, то по цене ниже книг латинских. Почему? Неужто и впрямь купцы специально сговорились, чтобы его, чужеземца, погубить? Сговор… Сговор… За окном светает. Все дальше в углы отступает ночная тьма. Все больше и больше становится мастерская. И вместе с первыми лучами солнца приходит к Федорову успокоение. Яркий свет рассеивает тревоги, навеянные темной ночью. «Букварь» будут покупать обязательно. Сын стал взрослым, женился. И дело переплетное хорошо знает. Нет, не пропадут они. А сегодня он подарит Ване первую книгу своего «Букваря». Внуков учить… И Федоров улыбается. Днем Федоров торжественно и чуть смущаясь дарит сыну «Букварь»: — Вот, Ванюша, дар вам от меня. Для детишек будущих… Чтобы учились и деда помнили… Ничего не понимая, молчит сноха. Ваня берет книжку и, не открывая ее, прижимает к груди: — Спасибо, батюшка, спасибо. А знаешь, я ведь заказ получил большой. Книги для монастыря католического переплели… Ты уж не серчай на меня, но сейчас помогать в печатне много не смогу. Теперь семья у меня. О ней думать надо… Поворот судьбы тром первого вторника февраля 1575 года черный вестник городского суда вновь постучался в двери дома Ивана Федорова. Печатника из Москвы вызывали в суд по требованию кредиторов. Истек срок выплаты взятых в долг денег и процентов с них. Федоров знал, что час этот настанет, но старался не думать о нем. Забирая деньги в долг, он возлагал все надежды на «Букварь». Сотни дешевых «Букварей» должны были принести деньги для расплаты с долгами и для новой работы. Порой вечерами даже подсчитывал на бумажных клочках, сколько ему останется для печатания будущей книги. Считать считал, да, видать, просчитался. Купцы смотрели на «Букварь» с усмешкой. Не хотели торговать новой федоровской книгой. Кто отказывался вежливо, а кто и с издевкой: — По-твоему, грамотный холоп податей больше платить будет? А один нашелся, так тот прямо с затаенной злостью сказал: — Не те книги печатаешь. Какой же это язык — славянский? Ты бы, мастер, лучше на латинском печатал, тогда и слава, и почет будут… Пришлось снова обращаться за помощью к православным священникам, к простому люду, к тем, с кого дорого не возьмешь, но для кого букварь — последняя надежда вывести детей в люди. Денег собралось меньше, чем подсчитывал на бумажных клочках. Рухнули все расчеты Федорова. Герб города Львова и Ивана Федорова на последнем листе «Апостола» 1574 года. Бросился Федоров к соседям, знакомым, к торговцам бумагой. Может, они дадут хоть сколько-нибудь в долг. Ему бы, Федорову, рассчитаться сейчас, а потом он напечатает новые книги и расплатится со всеми, даже проценты даст… Но знакомые отворачивались, а торговцы грубо отказывали. Федоров пошел к сыну. После долгого шушуканья с женой в соседней комнате Ваня вынес сто золотых. — Больше нету, отец. Мне ведь о чести своей мастерской теперь думать надо, — и, глядя куда-то в угол, продолжал: — Хотел я еще, отец, с тобой поговорить. Может, и правда тебе для денег одну, две латинские книги напечатать… И сразу стало неуютно в этом чистеньком, пахнущем спокойствием доме. Захотелось быстрее уйти. Он сдержался, пожелал молодым благополучия и заторопился на улицу. Мимо шли люди, бегали взапуски ребятишки, тянулись возы с базара, кто-то поздоровался с печатником, а он не заметил, погруженный в тяжелые раздумья: «Сын, родной сын, не понял… Теперь конец… Вокруг сговор, страшный сговор…» Неожиданно объявился шустрый Сашка, исчезнувший было недели три назад. Вежливый такой, веселый… — Не горюй, мастер. Уломал батя заимодавцев. Не будет суда, и позора не будет. Сколько сможешь, сейчас отдашь, а остальные потом. Правда, придется закрыть сейчас печатню, пока всех денег не отдашь. Да ты не печалься, мастер. Все здесь в сохранности будет. Я сам смотреть буду. На меня положись, уж я никому ничего тронуть не дам. Я тебе человек верный. Глядишь, и придумаем что-нибудь… Закрыть печатню? Больше не было сил ни спорить, ни бороться. Да и с кем бороться? Накинули ему на шею жестокую денежную петлю и затянули… В один из таких горьких дней, когда казалось, что и жить на свете больше незачем, у домика Федорова остановилась карета, запряженная четверкой. Уверенно переступая, в дом вошел коренастый вельможа лет сорока. Вежливо поздоровался. Чувствовалось, что гость привык повелевать и говорить сам, а не слушать других. Федоров узнал вельможу: князь Константин Острожский. Когда-то он приезжал в Заблудов к гетману Ходкевичу. Тогда они вместе стояли против объединения Литвы с Польшей. Князь начал так, будто уже продолжил давно начатый разговор: — Собирайся в дорогу, мастер. Решил я открыть у себя типографию. Напечатаешь Библию на русском языке… Воистину справедлива поговорка — «сеющий слезы радость познает». Через три дня печатник Иван Федоров выехал в имение князя Константина Острожского. Изданием «Букваря» Иван Федоров сразу поставил себя в один ряд с крупнейшими европейскими просветителями. Не мечтая о славе, о признательности современников и потомков, невзирая на лишения и трудности, он шел к своей цели по заранее обдуманному пути. Если расставить по возрастающей сложности чтения и по ступеням обучения грамоте выходившие во второй половине XVI столетия печатные книги, то получится такой ряд: «Букварь» — Часовник — Псалтырь — Евангелие — «Апостол» — Библия. В каком же порядке выпускает книги Иван Федоров? В 1564 году — «Апостол», в 1565 году — Часовник, в 1569 году — Евангелие, в 1570 году — Псалтырь, в 1574 году — «Апостол» и в том же году — «Букварь». Таким образом, получается, что Федоров поочередно печатает сложную книгу для людей грамотных, образованных и следом — книгу для малограмотных, для тех, кто стремится к образованию, кто хочет научиться грамоте. В этом есть своя цель, своя просветительская программа. Мало того, он не просто в определенном порядке издает книги. Для каждой Федоров пишет отдельное послесловие с рассказом о происхождении печатного дела на Руси или о пользе книжного чтения и данной книги, в частности. «Букварь» — вершина просветительной деятельности Федорова и новая глава в истории русской культуры. О том, что первый русский «Букварь» был напечатан во Львове в 1574 году, стало известно только в 1954 году. Через триста восемьдесят лет после издания «Букваря» единственный пока известный экземпляр был приобретен библиотекой Гарвардского университета США. Как установили советские исследователи, в основу «Букваря», видимо, легла существовавшая на Руси в рукописях «Книга глаголемая буквы». Может возникнуть естественный вопрос: «Почему же так поздно узнали мы о такой важной работе Федорова?» А ответ очень прост. «Буквари» и Часовники были учебниками, по которым учились несколько поколений. В результате книги приходили в негодный вид и их выбрасывали, как выбрасываем мы порой старый, уже негодный учебник. Не случайно из известных нам напечатанных до 1652 года на русском языке шестнадцати «Букварей» девять пока даже не обнаружено в наших книгохранилищах. Не исключено также, что часть экземпляров первого «Букваря» была впоследствии уничтожена самими владельцами во имя сохранения собственного покоя и даже жизни. Ведь знание русского языка и исполнение русских церковных обрядов не поощрялось ни польским королем, ни польскими помещиками, ни верными слугами католической церкви — иезуитами. В Польше иезуиты появились около 1565 года. Как верные псы католицизма, они вынюхивали, выискивали и старались уничтожить все, что было неугодно Риму. Когда-то польский король подписал закон, по которому помещик имел право обращать своих крепостных в собственную веру. Иезуиты разыскали этот закон и стали усиленно использовать против всех русских, украинских и белорусских крестьян. В различных городах и селах они открыли собственные школы. А утвердившись, начали закрывать русские церкви, издеваться над русскими священниками, уничтожать русские книги.