Какая-то часть Мики хотела смеяться, безумно, вызывающе, сумасшедше. Другая часть его души жаждала сорваться и зарыдать. Он вспомнил слова Вирджинии Вульф: «Красота мира… имеет два края: один — смех, другой — страдание, разрывающие сердце на части». Это чистая правда. Он чувствовал себя так, словно расколот на части по самому центру. Эта жизнь была суровой и трагичной, но она вместе с тем оставалась прекрасной, и он любил ее. Несмотря ни на что, Мика любил жизнь. Он не хотел умирать. Он не хотел, чтобы кто-то из них умер. Но даже если это случится, даже если эти темные, мучительные часы станут последними, которые он проведет на этой земле, оно того стоило. Они того стоили — его друзья, эти люди, о которых он заботился и любил. Габриэль положил руку на плечо Мики. Это было первое их прикосновение со времен «Гранд Вояджера». Мика не вздрогнул и не оттолкнул его. Он не знал, что должен или не должен чувствовать. Во всем его теле бурлили страх и горе, паника и ужас. Но это был его брат. Габриэль. — Я здесь, — просто сказал Габриэль. Слезы застилали Мике глаза. — Я знаю. — Не отказывайся от нас, брат. Он чувствовал себя опустошенным. Неужели это конец? Неужели настал конец для всех них? Но Мика не мог сдаться. Он не мог не верить, не любить, не надеяться. — Я не буду. Глава 24 Амелия Тянулись часы ожидания. По ее ощущениям миновало уже несколько дней. Амелия не спала. Она не могла. Она не переставала дрожать. Обхватив себя руками, она пыталась согреться, не шевелиться, чтобы мозг не разлетелся на тысячи осколков. Флуоресцентные лампы, встроенные в потолок, не выключались. Ослепительный свет жег ей глаза. Так проходил час за часом, и остальные наконец погрузились в изнуряющий, беспокойный сон. Все, кроме Амелии, Габриэля и Сайласа. Амелия вытащила из-под рубашки браслет с шармом и сомкнула пальцы вокруг знакомой формы. — Эй, — тихо позвала она. — Ты не спишь? Сайлас хмыкнул. Он наконец-то перестал колотить кулаками по стене, успокоившись настолько, что смог развалиться рядом с Амелией. Его напряженное тело излучало горе, боль и ярость. На руках были синяки и кровь, плоть на костяшках пальцев содрана. Кровь запеклась на его щеке. Он уставился в пустоту, опустив руки на колени. Она не знала, как достучаться до него. Брат казался чужаком. — Может, поговорим? — Ты уже говоришь. — Мне жаль, Сайлас. Мне жаль Джерико. Я знаю, как много он для тебя значил. — Джерико погиб. Нельзя повернуть время вспять, чтобы сделать что-то по-другому, как-то изменить судьбу. Он был неотъемлемой частью ее жизни на протяжении шести лет. С ним она всегда чувствовала себя в безопасности. Но сильнее всего по нему скорбел Сайлас. Амелия знала это. Джерико никогда не проявлял грубости или пренебрежения; он всегда держался уважительно, всегда защищал ее. Но он никогда не питал к ней такого интереса, как к Сайласу, взяв ее брата под свое крыло и обучив его всему, что знал об оружии, боях и войне. Джерико любил Сайласа так, как никогда не любил их настоящий отец. — О чем ты сожалеешь? Не ты его убила. — Так говорят люди, Сайлас. Я пытаюсь… пытаюсь помочь тебе. — Ну, можешь не стараться. Мне не нужна твоя помощь. Амелия очень любила брата, но он был так жесток, всегда пылал презрением и гневом. Большую часть времени она просто позволяла ему быть таким. Но теперь пропасть между ними стала огромной как каньон. — Почему ты так упорно борешься со мной? — Неужели ты не понимаешь? — Его голос звучал грубо и жестко, словно доносился откуда-то из глубины души. — Из-за меня он мертв. С таким же успехом я сам мог нажать на курок. Ей показалось, что чья-то рука проникла в ее грудь и вырвала сердце. — О, Сайлас… — Я знаю, что сделал, — прорычал он. — Знаю, что все из-за меня, что мы умрем, что ты умрешь из-за меня. Амелии хотелось коснуться его лица, заключить Сайласа в объятия и утешить, забрать его боль, горе и ненависть к себе. Но он никогда бы ей этого не позволил. — Я не виню тебя за это, Сайлас. Ты принял решение в пылу момента. Я с ним не согласна, но ты не собирался стрелять в безоружного ребенка. Сайлас заскулил, как раненый зверь. — Ты не убивал хладнокровно. Это сделали эти люди. Эти люди виноваты в этом. Он не ответил. Она и не ожидала. Он сжимал и разжимал кулаки на коленях. Его руки дрожали. Амелия вдавила скрипку в ладонь так, что на коже остались вмятины. Она не могла оставить брата в таком состоянии, таким страдающим. — Ты не один. Есть люди, которые заботятся о тебе и любят тебя. Я люблю тебя. Он ничего не ответил. — Джерико тоже любил тебя. Ее слова отозвались молчанием. Она пыталась придумать, что сказать, чтобы Сайлас заговорил. Он не мог держать все в себе. Это уничтожит его. Она должна найти способ достучаться до брата. — Я рада, что у тебя был Джерико. Я знаю, что отец не отличался особой любовью. Особенно к тебе. Сайлас вытер лицо тыльной стороной ладони, оставив свежую полоску крови на щеке и переносице. — Он был мудаком мирового класса. Старая, знакомая боль засела у нее внутри. Если она должна лишиться воспоминаний, то почему не может потерять эти? Долгие годы, когда она не соответствовала стандартам, постоянно стремилась к совершенству и терпела неудачу. Глубокий, раздирающий душу стыд, который Амелия испытывала каждый раз, когда Деклан Блэк смотрел на нее с презрением в глазах. Отец заточил их обоих в позолоченную клетку стыда, гнева и страха. Неважно, как сильно они старались и насколько идеальными были, этого всегда оказывалось мало. — Я не уверена, что он вообще нас любил. Голос Сайласа пропитался горечью. — Ну и черт с ним. В другом конце комнаты Финн застонал, сменив положение, его лицо заострилось от боли. Уиллоу и Финн привалились к стене, Финн полулежал на боку, положив голову на плечо Уиллоу, Бенджи свернулся в клубок на их коленях, на него накинули куртку Финна. Хорн прижался к стене в углу, без сознания или во сне. Мика и Селеста расстелили куртки под головами и растянулись рядом с Габриэлем, который сидел лицом к двери, сложив руки в кулаки на коленях. На лице застыло напряжение, мышцы на челюсти подергивались. Его глаза пылали яростью, но когда он встретил ее взгляд, они смягчились. Ее желудок сжался. Она отвернулась. Амелия уставилась на глубокие вмятины на подушечках пальцев. Она не могла сейчас думать о Габриэле, о том, что чувствует или не чувствует. Все это не имело значения, если завтра они все умрут. — Мы не собираемся умирать здесь. Мы выберемся. Каким-то образом мы спасем маму. Мы вернем ее, а потом… Сайлас фыркнул. — И что потом? Даже если мы выживем, даже если она каким-то образом останется жива, ты думаешь, все превратится в радугу и единорогов? Это ничего не изменит. Не для меня. Амелия растерянно посмотрела на брата. — Что? Его губы искривились в усмешке. — Ты всегда была любимицей. Осознание приходило медленно, как камень, тонущий в холодной темной воде. — Ты говоришь не об отце. Его молчание объяснило все. Даже когда Амелия говорила, она знала. Холодный, тупой ужас накрыл ее. — Ты имеешь в виду маму. В ее голове прокручивались годы, сотни тысяч воспоминаний, часть из которых все еще оставалась туманной и неясной. Но она знала. Все те моменты, когда они оба находились в комнате, но мать разговаривала только с ней. Как взгляд матери как бы скользил по нему, словно Сайлас — декоративный предмет мебели или служебный бот. Мать то и дело зачесывала назад ее волосы или нежно сжимала плечо, но никогда не прикасалась к Сайласу. Амелия не могла вспомнить ни одного объятия, рукопожатия или… чего-то еще.