– Это был Будищев? – Что?! Да… то есть нет… зачем вы меня мучаете? – Скажите только одно слово. – И что, – почти плача спросил Григорий, – меня не казнят? – Нет, – не стал кривить душой штабс-капитан. – Вас повесят, таков приговор. – Тогда зачем это всё? – Разве вы не хотите остаться неотомщенным? – Я уже отомстил за весь угнетенный народ… – Бросьте. Алексей Александрович не сделал никому зла, не занимал важных постов. Не было никакого смысла убивать его. – Всё равно. – Хочешь сдохнуть за чужое преступление? – разозлился жандарм. – Ну и чёрт с тобой. Конвой, ведите его! Вскоре осужденный оказался на эшафоте, после чего ему зачитали приговор. Назимов остался безучастным. И даже когда ему надели на голову мешок, он стоял так, будто происходящее никак его не касалось. И лишь ощутив на шее петлю, он дернулся и что-то промычал, но было поздно. Люк под ногами открылся и бесформенная фигура в сером халате скользнула вниз. – Плохо Прошка казнит, – вздохнул врач. – Что?! – Я говорю, что люк надобно открывать резко, а веревку делать подлиннее, – охотно пояснил эскулап. – Тогда шея под тяжестью тела ломается, и смерть происходит быстро. А теперь придется ждать. Но палач, которого доктор назвал Прошкой, видимо и сам понял, что совершил оплошку, а потому повис на теле приговоренного, обхватив его руками и ногами. – Не извольте сомневаться, ваше благородие, – приговаривал он, с какой-то сладострастностью чувствуя конвульсии. – Чичас дойдет, болезный. – Вот подлец! – ругнулся врач и с сочувствием посмотрел на офицера. – Вам, Вельбицкий, видимо, непривычны такие зрелища? – Не то чтобы, – поморщился штабс-капитан. – Смерть я повидал… – Нет, батенька, это вам не война. Тут совсем иной склад характера надобен. И чего вас только с Харькова сюда принесло? – Ситуация сложная. Вызвали всех кого только можно. – Это да, – вздохнул доктор и показал на казненного. – А ведь всё он! Показал, мерзавец, что и из револьвера убить можно-с! Это было правдой. Если после неудачного покушения Соловьева террористы переключились было на взрывчатку, делая в подпольных мастерских адские машинки из динамита, то удачный выстрел Назимова заставил их снова вернуться к огнестрельному оружию. За каких-то полгода случилось сразу несколько покушений, стоивших жизни трем высокопоставленным жандармам, и только главная мишень террористов – император Александр II оставался пока неуязвимым. Но стрельба не утихала. Ведь одна верная пуля может решить все беды России… Графиня Блудова никогда не вела слишком уж бурную светскую жизнь, но были в ней и блистательные приемы, и великолепные балы, и многое другое, что тешит самолюбие в молодости, но по прошествии времени уже не кажется таким важным. Что эти мимолетные радости по сравнению с вечностью? Однако успеху своего племянника старушка искренне обрадовалась, тем более что и сама была к нему причастна. – Так ты, мон шер нёвё[34], говоришь, что будешь выступать с лекциями? – По крайней мере, я получил такое предложение. Если честно, сам в шоке. Я ведь не очень образован. – Пустые опасения, мой друг. Да, есть много вещей, о которых ты не имеешь порядочных понятий, но тебя ведь не зовут преподавать французскую грамматику? – Слава богу, нет, – усмехнулся Будищев. – Напрасно смеешься. Я помню времена, когда в гувернеры или учителя нанимались совершенно пустые люди, ничего не знающие и не умеющие, а их воспитанники потом становились сенаторами и министрами. – Да. Вы мне об этом рассказывали. – О, я о многом могла бы тебе поведать, но, боюсь, уже не успею. Старость. – Не говорите так. Вы ещё о-го-го! – Оставь эту неуклюжую лесть. Не знаю, какой ты ученый-изобретатель, но придворный бы из тебя точно не получился. – Да какой я ученый! Так, кустарь-одиночка. – Скромность – это похвальное качество. Однако совсем не то, что поможет тебе вернуть титул. – Полно тетушка. Какой ещё титул? – Графский, мой дорогой. Тот, который заслужил верной службой государю твой дед и теперь носит отец. – Вадим Дмитриевич и слышать обо мне не хочет. – Сам виноват. Уж больно слава о тебе худая! – Какая есть. – Глупости! Над репутацией, как и над образованием, надобно трудиться, тогда и слава будет добрая. – И что же делать? – Рано ты из армии ушел. Дослужиться бы тебе до офицерского чина… знаю-знаю, мастерских бы ты своих не открыл, и лекции тебя читать в университет не позвали бы, но все одно, человек без чина всё одно, что вовсе не человек! И даже манифест 1762 года[35] мало что изменил в этом. – Ничего, вот стану купцом первой гильдии, пожертвую пару тысяч на благотворительность, получу орден… – Замолчи немедленно, гадкий мальчишка! Разве можно так говорить о пожертвованиях на благое дело? Разве благотворительность измеряется деньгами или орденами? Жертвовать надо от чистого сердца! – Простите, тетушка, я, кажется, и впрямь ляпнул что-то не то. – Вот именно, ляпнул! Хотя, что ещё ждать от вашего поколения? – Ну не сердитесь, – умильно улыбнулся Дмитрий. – Вот разбойник, – не удержалась от ответной улыбки графиня. – И почему я тебя терплю? – Любите, наверное. – Ладно, говори, зачем пришел? – Да, в общем, не знаю даже как сказать… – Говори как есть. Если смогу, помогу! – Не в этом дело. Вы и так мне очень помогли, а я не знаю, как вас отблагодарить. Может быть, есть какое-то дело, какое вы не можете никому поручить? – О чем это ты? – Не знаю. Просто денег у вас и без меня много. Новомодные гальванические игрушки вы не любите. Но что-то же вам нужно? – Послушай, мон шер[36]. Я знаю, как ты ведешь дела. У тебя работают мальчишки, которых ты обучаешь ремеслу, кормишь их, одеваешь. Поверь, в моих глазах это дорогого стоит. Ещё есть та девочка – Стеша. Признаюсь, я поначалу подозревала дурное в твоих намерениях, но тем радостней мне было осознавать, что ошиблась на твой счет. А ещё мне приятно думать, что ты – хороший человек, способный на добрые дела и сострадание к ближнему. Хочешь оказать мне услугу? Это немного странно, но обещаю, если у меня будет надобность в каком-то щекотливом деле, я тебе сообщу. А теперь ступай, я устала. Услышав это, Будищев почтительно попрощался с графиней и отправился к себе. Странное дело. Ему было совершенно наплевать на человека, которого ошибочно считали его отцом, и вообще, на все семейство Блудовых. Но вот Антонина Дмитриевна ему нравилась. Было в этой пожилой, склонной к мистике и любящей литературу барыне что-то очень симпатичное. А ещё среди всех его многочисленных недостатков не было неблагодарности. День выдался на редкость погожим, на небе ни облачка, и не по-зимнему ласковое солнышко ненадолго отогрело своими лучами замерзшие окна. Но ближе к вечеру опять поднялся ветер, солнце ушло за горизонт и на улицах Петербурга снова стало промозгло и зябко. Впрочем, это нисколько не мешало бурной светской жизни северной столицы. Балы сменялись зваными вечерами, за театральными представлениями следовали премьеры оперы или балета. Гвардейские офицеры устраивали пирушки, богатые господа катали на санях, запряженных рысаками, барышень. Ресторации ломились от разодетой публики, азартно и яростно предающейся увеселению. На этом фоне в Мраморном дворце царили тишина и спокойствие. Тяжелые гардины на окнах были опущены, комнаты и коридоры скупо освещались свечами, а проводивший двух посетителей в знаменную залу слуга будто растворился за тяжелой портьерой. – Что-то тихо, как на погосте, – вполголоса буркнул своему спутнику Будищев, но в тишине эти слова прозвучали неприятно громко, заставив того вздрогнуть. – Ну и сравнение, – поежился Барановский, внутренне согласный со своим компаньоном. – Долго нас будут ещё мурыжить? – Не думаю, – неуверенно отозвался инженер. В этот момент из темноты материализовался давешний слуга и с чопорным поклоном объявил: – Его императорское высочество ждет вас! В отличие о прочих помещений, в кабинете великого князя было светло от люстр, что позволяло в мельчайших подробностях рассмотреть его убранство. Стены и сводчатый потолок были полностью отделаны панелями хвойных пород, напротив окон находился изразцовый камин на витых чугунных ножках. Невысокие шкафы уставлены книгами, моделями кораблей и какими-то редкостями из заморских стран, очевидно, сувенирами. Над ними висело несколько картин, в основном морских пейзажей и портретов. Кто были эти люди, Будищев не знал, но один из них определенно напоминал молодого Петра I. Константин Николаевич встретил их сидя за письменным столом в простом темно-зеленом форменном сюртуке с генерал-адъютантским аксельбантом и орденом Святого Георгия, полученным ещё за Венгерский поход 1848 года. Перед генерал-адмиралом высилась стопка бумаг, исписанных каллиграфическим почерком, которые тот бегло просматривал, иногда делая на полях пометки карандашом.