Он знал уже, что командующий флотилией убит, контр-амирал непонятно где, а основной состав противника вырвался и ушёл на недоступной галерам скорости в сторону Акебара. И вынужден был принять на себя командование всей дюжиной оставшихся на плаву галер, треть из которых имела те или иные повреждения. Ну, плюс два купца, которых они захватили. С двух полуразрушенных галер центрального отряда удалось снять экипажи, пока те тонули. По возвращении в Акебар его ждали либо похвала и много плюшек от вице-короля. Либо суровое порицание (вместо действительно его заслужившего покойного комеса Галлибы) и много наказаний от вице-короля. Если там ещё будет вице-король — вон как рванули в сторону Акебара корабли мятежников. У галер точно не получится их обогнать. Да и догнать, вообще-то. Если ветер будет продолжать усиливаться, то кораблям нет проблемы развить восемь, а то и десять узлов. А галерам — шесть узлов предел, и очень ненадолго, и не на волнении. А если погода продолжит ухудшаться — а к тому шло — то придётся прятаться в гавань. Это же океан, а не Центральное море. Здесь волны ломают корпус галеры за несколько минут. И поэтому, если вдруг ветер и волнение и дальше будут усиливаться, для оставшихся у комеса Лосерры галер останется один выход: спрятаться в какой-нибудь бухте, прикрытой от волн. Или второй: выброситься на берег в любом удобном месте и покинуть свои плавучие гробы. Или попытаться взять Фианго нахрапом, в надежде, что подоспеет дука Местрос со своим войском. Комес Лосерры выбрал последнее и, собрав галеры вместе, двинулся во главе их к Фианго. 8 Комес Лосерры бывал в Фианго и хорошо знал этот город. Порт его, обширный и глубокий, был с моря защищён волноломом, на коем построена была невысокая стена, прорезанная неприятно частыми бойницами. Комесу было, однако, известно, что далеко не в каждой из них стоит пушка, но занятых ими — было больше десятка. Справа, если смотреть с моря, оставлен был проход шириной, достаточной для двух кораблей. Проход охранял могучий круглый форт, и уж там-то в три яруса стояли орудия подстать самой крупной куршейной пушке галерного флота. Но это был главный порт, а к северу, чуть дальше внешней стены крепости Фианго, был ещё один: рыбацкий. Просторный, защищённый с моря не молом, а мысом, и не ставший главным только по причине малых глубин. Малых, но достаточных для рыбачьих судёнышек — и галер. Туда комес и направил свой охромевший флот. Замысел был — захватить практически незащищённую гавань, укрыть в ней от явно усиливающегося волнения хрупкие галеры, занять прилегающие здания рынка, складов и жилых домов, устроив круговую оборону — на что хватило бы людей — и дождаться дуки Местроса. Практически всё это удалось, потому что командовавший Фианго каваллиер Гасетт разумно не стал выводить гарнизон за стены, чтобы воспрепятствовать захвату рыбацкого порта встречным боем. Горожане ведь наблюдали всё морское сражение — оно развернулось в виду города, и все, кто провожали отплывающий флот Его Императорского Величества, имели возможность видеть бой в деталях. Каваллиер Гасетт не сразу понял замысел комеса, поскольку тот, хитрости ради, вначале направил галеры ко входу в главный порт, вызывав суету на фортах, где принялись лихорадочно готовить к бою пушки. И только подойдя на милю, флот свернул вправо, к рыбацкой бухте, так что у каваллиера просто не осталось времени, чтобы сформировать и подогнать туда пехоту с пушками. Так что галеры успели втянуться в бухту и высадить войско на причалы — какие удалось найти свободными — и на стоящие рядами борт о борт рыбацкие суда, прямо по которым солдаты, моряки и свободные гребцы комеса Лосерры быстро переместились на берег. Дальше было дело техники: занять нужные здания и выгнать из них обитателей. Комес разместил войска на захваченном плацдарме, занял оборону и приказал не торопясь перетаскивать и размещать в ключевых точках те галерные пушки, которые можно было снять и переставить на импровизированные лафеты. Фальконеты сняли в первую очередь, устроив в окнах верхних этажей на наиболее важных направлениях импровизированные вертлюги. Обследовав захваченные два купеческих корабля, комес радостно обнаружил, что на них, кроме лежащих в балласте бронзовых крепостных стволов, имеется по четыре малые полевые пушки с лафетами и упряжками, включая конский состав. Этот ресурс немедленно вытащили и тоже включили в дело. Не было пороха, но на дюжине галер имелся в достатке свой. Остававшихся на взятых кораблях сторонников нового императора просто перебили. Поняв, что галерные не собираются прорываться в город, каваллиер Гасетт выдвинул часть имеющихся сил, чтобы блокировать рыбацкий порт. Обе стороны застыли в ожидании, при этом комес ждал появления войск дуки Местроса, а каваллиер — ну, кто его знает, чего он ждал. Никто из них не ведал, что как раз в это время дука Местрос ловил ртом последние глотки воздуха перед тем, как лицу его скрыться в гиблой трясине, оказавшейся на месте, которое на карте было обозначено как сухая чистая дорога. И дука не мог отвести взгляда от пожилого дикаря в юбке из узких полос ткани и перекинутом через плечо одеяле, который смотрел на него как на бешеную собаку, умирающую от заряда картечи: с брезгливостью, облегчением и даже, невероятно, сожалением. Дикарь стоял в трёх шагах на совершенно сухом и твёрдом участке земли. Неподалёку одетые в такие же дикарские одежды юноши перепрыгивали с одной сухой кочки на другую, окружая испуганную лошадь, во вьюке которой была запрятана добыча, взятая в дикарском священном месте. Остальные белые люди, пришедшие с дукой, уже исчезли во внезапно возникшей на их пути трясине. Последнее, что услышал в своей жизни дука Местрос, были слова пожилого дикаря: — Я ведь говорил тебе, баашеби-маат, что вы напрасно взяли то, что не ваше. Глава 20. Интерлюдия седьмая 1 Граб элс Штесшенжей почувствовал, что ему необходимо глотнуть холодного воздуха. В каюте было душно, кенкеты с дорогими восковыми свечами выжигали воздух — обычно хватало двух, но страдающий Пико элс Зейсшенсен, получивший в бою страшную рану в лицо щепкой от фальшборта, потребовал много света и зеркало. И потом ныл, что элс Штесшенжей теперь его, с таким уродливым шрамом, непременно бросит — ожидая, что граб его станет заверять: не брошу я тебя, моя любовь, каким бы ты ни был. На самом деле элс Штесшенжей, только увидев, во что превратились совершенные, идеальные черты его возлюбленного, понял, что быть рядом с ним более не сможет. И вообще не хочет его видеть, чтобы не испортить память о тех чудесных днях, что они провели вместе. И хоть прекрасное, точёное, мускулистое и гармоничное тело элс Зейсшенсена осталось целым и не получило повреждений — что может вытравить воспоминание о порванной щеке, из-за которой видны зубы, о крови, и о неизбежном страшном, чудовищном шраме, который сделает из лучшего в мире лица, достойного статуи бога — нелепого уродца, достойного лишь арены цирка? Да ещё срастётся ли правильно его левая нога, перебитая при падении со шканцев на шкафут? Терпеть рядом хромца с уродливым лицом? Ну нет. Жаль, что придётся делить с ним кормовую каюту до самого Акебара. На другой корабль его не сгрузишь, там могут неправильно понять его статус. Ещё этот пошлый стаунлафер… как его… элс Жерресшержер… Путался под ногами и слишком много узнал того, что не нужно. Если от него избавиться прямо сейчас, то кем его заменить? Такие, как он, пригодны только на то, чтобы делать дела за таких, как граб элс Штесшенжей: людей из высшего общества, высокого света, элиты. Не таким же утончённым, культурным людям самим заниматься мелочами? Мы созданы, чтобы отдавать команды и ждать их исполнения. А стаунлафер провинился: не обеспечил смерть Доранта из Регны, который мешает целям Гальвии. И теперь Дорант из Регны увозит претендента на императорскую корону, которого Гальвия должна была бы контролировать, на своём корабле, где контролировать его нечем. И не даёт приблизить к нему человека, чьи интересы связывают его с Гальвией. Пришлось стаунлаферу подробно объяснить, что он на его месте — не на своём месте, и никуда не годится. И если он не приложит старания, чтобы изменить ситуацию, то по возвращении в Гальвию не сможет претендовать ни на какую должность, достойную дворянина. Всё это отняло время и силы, которые пришлось замещать доброй гальвийской аувитой[47]. В итоге граб элс Штесшенжей, качаясь и оступаясь, выбрался на шканцы, захлопнул за собой дверь адмиральской каюты и, также качаясь и оступаясь, добрёл до фальшборта. Видел он при этом на два-три шага вокруг. Вид струящейся внизу вдоль борта воды внезапно поднял что-то мутное со дна его желудка. Граб икнул, рыгнул, попытался удержать в себе недавний обед — по характерному холодку в животе понял, что не удастся — решил, что пусть его — и склонился над фальшбортом, громким рыканьем пугая морских животных и одновременно кормя их полупереваренной пищей. Когда он почувствовал, что его голени обхватили чьи-то крепкие руки и оторвали от палубы — единственная мысль была: «Левая туфля упала, надо потом подобрать». Но подобрать не случилось: граб элс Штесшенжей больно ударился лицом об обшивку корабля, стесав кожу, потом крутнулся вокруг оси и упал в тугую солёную воду. Его откинуло от борта, в ушибленную грудь вместо воздуха ворвалась вода, сорвав попытку крика, и граб элс Штесшенжей, выталкивая в кашле остатки воздуха из лёгких, беспомощно пошёл к далёкому дну. Скинувший его за борт стаунлафер элс Жерресшержер, уже покончивший в уме своём со своею жизнью, под растерянными взглядами матросов, вахтенного офицера и кормчего, прошествовал поперёк шканцев на левый борт. Он не хотел, чтобы его тело оказалось близко от тела граба элс Штесшенжея на дне. Он гордым взглядом обвёл сначала шканцы, а потом весь горизонт, забрался (немного неловко) на фальшборт и длинным прыжком бросился в воду. Последней его — не мыслью, а эмоцией — было чувство безграничной, бесконечной свободы. А мыслью: «Ты, скотина, больше никого не унизишь». 2 Его Императорское Величество Йорриг Сеамас, седьмой этого имени, стоя в ужасной тесноте правой раковины[48] на корме «Прекрасной Саррии», думал не о благе Империи и не о том, как он будет брать Акебар, а о чистой физиологии. Для этого была причина: он мочился в медный сосуд, устроенный под аскетическим стулом с подъемной крышкой, занимавшим половину той самой правой раковины — которая была офицерским гальюном. В левой был офицерский же камбуз со спиртовкой для подогрева пищи, которую, если честно, носили с матросского камбуза. День был насыщен событиями, и приличия не позволяли Йорре опорожнить мочевой пузырь раньше. В бою это могли неправильно понять. Но сейчас — он тихо радовался процессу. Закончив и завязав шнурки, он вышел в каюту командира корабля, уступленную ему на время плавания, и уселся в кресло, задумчиво глядя на кильватерную струю.