– Я не знал, что она беременна. Только потом выяснилось. – Господи… – Я не пытаюсь ничего оправдать, Лиз. Просто хочу, чтобы ты поняла. Брак не сложился. Я не любил Кэтрин, а она не особо любила меня. Ребенок был последней отчаянной попыткой, наверное. Я даже не знал, что Кэтрин беременна, пока она его не потеряла. Элизабет сделала шажок назад – и тут же подалась обратно. Детальки головоломки были уродливы. Она не хотела, чтобы они подходили друг к другу. – Почему ты не дал показания относительно ваших отношений? Тебя утопил анализ ДНК. Если имелось какое-то объяснение, ты должен был его дать. – Не мог из-за Кэтрин. – Чепуха! – Не мог обидеть ее. Унизить ее. – Он опять покачал головой. – Только не после того, что я ей уже сделал. – Тебе надо было дать показания. – Сейчас-то легко говорить, но ради чего? Подумай об этом. Эдриен выглядел до последнего дюйма сломленным, лицо в шрамах, глаза – темные пятна. – Никто не знал правды, кроме Джулии, а она была уже мертва. Кто бы мне поверил, если б я построил защиту на супружеской измене? Ты ведь навидалась судебных процессов не меньше меня – попавшие в отчаянное положение люди врут, изворачиваются и готовы продать душу даже за малейший шанс смягчить приговор. Такие мои показания выглядели бы, как цепочка своекорыстной расчетливой лжи. И что я скорее всего мог с этого поиметь? Явно не сочувствие, не чувство собственного достоинства или повод для обоснованных сомнений! Я открылся бы на перекрестном допросе и под конец выглядел бы даже еще более виновным… Нет, я много над этим думал и не раз пытался заглянуть в будущее. Я бы просто унизил Кэтрин и ничего с этого не поимел бы. Джулия была мертва. Если б я вытащил на свет наши с ней отношения, это мне только повредило бы. – И никто не видел вас вместе? – В этом смысле – нет. Никто. – Никаких писем? Сообщений на автоответчике? – Мы были очень осторожны. Я не смог бы доказать, что у нас была связь, даже если б хотел. Элизабет вцепилась в края окошка. – Всё одно к одному… – Есть еще кое-что, – добавил он. – И это тебе не понравится. – Рассказывай. – Кто-то подбросил улики. – Да ради бога, Эдриен… – Мои «пальчики» в ее доме, ДНК – все это вполне объяснимо. Я это понимаю. Я там регулярно бывал. У нас с ней был интим. Но пивная банка возле церкви ну никак сюда не вписывается! Я никогда и близко не подходил к той церкви. И уж тем более не пил там пиво. – И кто же, по-твоему, мог ее подбросить? – Тот, кто хотел засадить меня в тюрьму. – Конечно, прости, Эдриен, но… – Не говори этого. – Не говори что? Что ты ведешь себя как любой зэк, каких я до сих пор встречала? «Я не делал этого! Кто-то меня подставил!» Элизабет отступила на шаг, едва скрывая разочарование. Эдриен это заметил, и на его лице впервые промелькнуло нечто похожее на отчаяние. – Мне нельзя опять в тюрьму, Лиз. Ты не представляешь, чего это мне стоило. Просто не можешь представить. Пожалуйста. Я прошу твоей помощи. Элизабет изучила его серое лицо и темные глаза, не уверенная, что станет помогать. Она изменила из-за него всю свою жизнь, и все же он был просто человек, причем серьезно, если не фатально, испорченный. Что это для нее значит? Ее выбор? – Я подумаю, – произнесла Элизабет и без лишних слов направилась к выходу. * * * На то, чтобы выйти из здания, ушло всего две минуты. Рэндольф, держась почти вплотную, быстро провел ее сначала по одному коридору, потом по другому. Добравшись до той же низенькой двери на той же боковой улочке, вывел ее на тротуар, и дверь, клацнув замком, захлопнулась у них за спиной. Небо на западе разгоралось красным, жаркий ветер лизал бетон. Рэндольф вытряхнул из пачки две сигареты и сунул одну Элизабет. – Спасибо. Она взяла ее. Он дал ей прикурить, прикурил сам, и с полминуты они лишь молча дымили. – Итак, все-таки в чем же дело? – Элизабет стряхнула пепел. – Настоящая причина? – Причина чего? – Того, что ты мне помогаешь. Рэндольф пожал плечами, с кривоватой улыбочкой на лице. – Может, я просто недолюбливаю начальство. – Я и так знаю, что ты недолюбливаешь начальство. – А еще ты и так знаешь, почему я тебе помогаю. По той же причине, по какой я помог бы тебе закопать этих братьев Монро в самом темном лесу в самой глухой части округа. – Потому что у тебя дочки. – Потому что долбать их во все дыры за то, что они сделали с той девчонкой! Я бы тоже их пристрелил и не думаю, что за это тебя надо прижимать к ногтю. Ты сколько уже в копах? Тринадцать лет? Пятнадцать? Блин… – Он глубоко затянулся, резко выпустил дым. – Адвокаты защиты опять провели бы девчонку через весь этот ад, а какой-нибудь задроченный рутиной судья мог запросто их отпустить, придравшись к мелкой крючкотворской ошибке… Мы оба знаем, что такое случается. – Он похрустел шеей, с совершенно беззастенчивым видом. – Иногда правосудие поважней закона. – Довольно опасно для копа так смотреть на вещи. – Система прогнила, Лиз. Ты знаешь это не хуже меня. Прислонившись к стене, Элизабет наблюдала за стоящим рядом мужчиной – как свет касается его лица, сигареты, узловатых пальцев. – А им сейчас сколько? Твоим дочерям? – Сюзан – двадцать три. Шарлотте – двадцать семь. – Они обе в городе? – Милостью господней… Они еще немного покурили в молчании – худощавая женщина и здоровенный широкоплечий мужчина. Она размышляла о правосудии, законе и звуках, которые производила его шея, когда он ею хрустел. – А у Эдриена были враги? – У любого копа есть враги. – В смысле, внутри системы. Другие копы. Или юристы. Может, кто-нибудь из прокуратуры? – Тогда-то? Не исключено. Бывали времена, когда нельзя было включить телек без того, чтобы не увидеть на экране довольную рожу Эдриена рядом то с одной, то с другой смазливой репортершей. Многих копов это возмущало. Вообще-то тебе лучше спросить у Дайера. – Насчет Эдриена? – Угу, насчет Эдриена. – Джеймс затушил сигарету. – Фрэнсис всегда просто терпеть не мог этого малого. * * * Когда Рэндольф ушел обратно в отдел, Элизабет докурила сигарету, погрузившись в размышления. Тринадцать лет назад – были ли у Эдриена враги? А кто его знает. Сама Элизабет тогда была еще совсем юной. После случая возле карьера она ухитрилась окончить школу и два года отучиться в университете Северной Каролины, прежде чем бросить учебу и податься в копы. Выходит, в первый день профессиональной подготовки ей было двадцать – всего двадцать: полной юношеского энтузиазма и перепуганной чуть ли не до смерти. Тогда она еще не знала, что такое ненависть или политика, да и не могла этого знать. Но теперь размышляла обо всем этом с полным знанием дела. Пройдя по тротуару до угла, Элизабет обогнула группку прохожих, а потом свернула влево и ступила на проезжую часть. Ее автомобиль был припаркован в полуквартале на противоположной стороне. Она думала про врагов; думала, что все прошло чисто. Это длилось еще десять шагов. На капоте ее машины сидел Бекетт.