– Где криминалист? – я перевожу взгляд на Кривина. Выглядит он довольно болезненно: черные круги под глазами, впалые щеки с темной щетиной и крайне тяжелое дыхание. Несмотря на низкую температуру в помещении, на его лбу выступили капли пота. – Фотографии сделал и вышел. Без него справимся. – Ты когда в последний раз отдыхал? – Да это простуда… Наверно. Зараза, не вовремя, – нахмурив брови, он достает из внутреннего кармана пиджака ручку. Щелчок – она готова к работе. – Ну да, а в другое время она была бы кстати, – нервно усмехаюсь я. – Да ну тебя, – отмахивается Кривин. – Давай уже к делу. Раскрытый чемодан я кладу на пол и вытягиваю две медицинские перчатки. – Получается, что отчим задушил одного и зарезал второго? – Вот протрезвеет, и спросим, – Кривин усиленно трет правый глаз, и, кажется, не особо хочет в чем-либо разбираться. Никакой сосредоточенности. Это раздражает. Я сажусь на корточки у тела задушенного мальчика и поворачиваю его голову так, чтобы лучше рассмотреть шею: с обеих сторон имеются небольшие округлые кровоподтеки, а с правой стороны под углом нижней челюсти – полулунные ссадины от давления ногтями. Типичные следы удавления руками. Но глубина ссадин не характерна для обычных коротких мужских ногтей. – Там женщина у лифта плачет. Это их мать? – я выпрямляюсь и изучаю взглядом ванну. Когда-то она была белой. Или желтоватой от налета. Сейчас она в алых разводах. – Да, а что? – Во время убийства она была дома? – Ну да, – Кривин зевает и жмурит глаза. – Тоже пьяная? – я поворачиваю голову второго мальчика в бок. Такие же глубокие ссадины, как и у первого. – Вообще в хлам. Даже стоять-то не может, так и сидит с самого приезда дежурки. – Хм… У обоих ссадины. Глубокие. Не очень похоже на мужские ногти. – Да? Ну, может, он долго не стриг или гитарист какой-нибудь, – новая информация не интересует следователя. Его безразличный тон выводит из себя. Толкает в пропасть. Табуретка – голова. Голова – раз. Голова – два. Углом в висок… Нет. – С чего ты решил, что отчим один их убил? А если он их и не убивал? Эта мать, почему там сидит? Она тоже подозреваемая! Да, что с тобой не так? – мой поток вопросов частично возвращает Кривина на землю. – Я… Я… И правда… – он вытирает рукавом рубашки пот со лба и хмурится. – Иванчук! Иванчук! Бас следователя раскатывается по квартире, призывая полицейского. Тот заходит. – Крути Квасову! Подозреваемая! Иванчук кивает и уходит. Все просто. Просто исполняет приказы. Просто крутит, кого скажут. – Мда… Пожалуй, возьму больничный, – вздыхает Кривин. – Давай уже протокол нач… Но его прерывает раздавшийся из подъезда истеричный женский визг, за которым следует отборный мат. Следователь тут же срывается с места и выбегает из квартиры. Я остаюсь. Я заглядываю в раковину: на краях сливного отверстия видно небольшое количество крови – кто-то пытался отмыть руки. От такого руки не отмыть. Если бы я мог воскрешать мертвых… Взмахнуть руками, что-нибудь пробормотать и вытащить мальчишек с того света. Но к какой бы жизни я их вернул? Совсем дети… Они не в состоянии уйти и жить самостоятельно. А продолжать находиться здесь – сущий кошмар. К какой бы жизни я их вернул… Детдом? А там… Пятьдесят на пятьдесят. Взмахнуть руками и что-нибудь пробормотать. Всем счастливую жизнь! Утопия… Не в этом мире. Не с людьми. Утопия – несбыточная мечта. Невозможная, нереальная. Чья-то злая шутка: подселить идею об идеальном обществе. Есть эмоции – нет утопии. Есть чувства – нет утопии. Есть душа – нет утопии. Бездушная податливая масса – не утопия. В подъезде суматоха, голоса, брань. Кривин возвращается с перекошенным от злости и поцарапанным лицом, а я все также стою посреди ванной. А они лежат. – Вот же ж сука! Твою-то… Может, ты и прав насчет нее. Бешеная тварь! Явно не все дома… – он обреченно садится на табуретку и выдыхает. – Крови нет? – Немного. Сопротивлялась? – я бросаю беглый взгляд на его лицо. Сейчас оно интересует меня меньше всего. Не интересует. – Еще как! Иванчуку тоже досталось! Я хмыкаю. Ничего смешного. – Ладно… Давай начнем, – Кривин два раза щелкает ручкой и готовится писать. Клац-клац. * * * Я закрываю чемодан, потому что мы сделали свою работу. Осмотрели, записали, подумали, убедились. Незамедлительно покидаю квартиру и собираюсь спускаться вниз, но ко мне подходит невысокая старушка. Это она пыталась утешать Квасову. – А я всегда говорила, что эта семейка выкинет что-то такое… Пили же постоянно. Муженек каждую субботу под дверью валялся, представляете? Даже открыть ее не мог. Я ж сама видела, как эта Ксюша, ну Квасова, постоянно младшенького лупила! Ай-яй-яй… Да, и отчим тоже лупил. И старшего, и младшего… Много слышит и видит. Поймав на себе мой взгляд, она замолкает и поджимает губы. Кожа на ее лице морщинистая, глаза – бусины, большая родинка на правой щеке. Обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки. Наверное, ей одиноко.