– Даже бог был недостаточно хорош для нее. – Мой голос звучит устало и хрипло со сна. – Ты ненавидишь ее? – Я чувствую только благодарность. – Благодарность? – Она подарила мне дочь. – Ты ненавидишь свою мать? Лев качает головой. – Нет. Она сделала меня таким, какой я есть. Мне становится стыдно. Лев, в детстве подвергшийся жестокому обращению, вырос мужчиной, в сердце которого одно всепрощение. Меня же мои потери и пережитое сделали черствой и жесткой. Я не представляю, каково это – прощать всех и вся. – Как она умерла? – Сгорела. При пожаре в доме. От сигареты. Вспоминаю россыпь круглых шрамов на его торсе, оставленных сигаретами. В том, что свой конец мать Льва встретила от них же, есть что-то поэтичное и победоносное. Однако какая никчемная победа. – Эмми – твоя семья, – говорит Лев. – И если ты хочешь бывать здесь как член ее семьи, видеть свою племянницу, знай: для тебя всегда открыты двери. Я судорожно сглатываю, пытаясь сохранить дрогнувшее самообладание. «Свою племянницу». Впервые кто-то вслух признал, что Эмми – часть меня, и я чувствую, как сильно желала этого, как сильно боялась этого и по-прежнему боюсь, но продолжаю хотеть даже сейчас, когда мое желание исполнилось. Сердцу не верится, что ему наконец дали желаемое. От переполнивших эмоций утыкаюсь лицом в колени, плечи трясутся. Лев подходит и кладет ладонь на мой затылок. Еле сдерживаю порыв вывернуться из-под нее – она вызывает стыд, показывает мою слабость. – Я… – Не извиняйся, – твердо произносит Лев. Он убирает руку, и часть меня желает вернуть ее обратно. Он отходит, и часть меня желает снова приблизить его. Лев идет к раковине, достает с полки стакан, наполняет его водой и, вернувшись, дает мне. Сделав глоток, ставлю стакан на пол. Спускаю ноги с постели и сижу, уставившись в пол. – Вчера… я хотела спросить тебя о девушке, которая собиралась спрыгнуть с моста. Что ты сказал ей, что она передумала? – Я сказал ей, что Бог видит ее страдания и верит в нее. – Каково это – слышать Бога? По-настоящему? Каково? – Нестерпимо больно. От его ответа у меня перехватывает дыхание. Я вижу в его глазах, как ему больно. – Бог вверил мне эту работу, – продолжает Лев. – И как бы я ни старался во имя Его, цели не достигаю. Ты не знаешь этого, но моя жизнь – сплошная череда неудач. – Что ты считаешь своими неудачами? – То, что не удержал твою сестру. Не удержал Джереми. Девушка, ушедшая с Миллс-бридж, спустя время нашла другой мост. Я терплю неудачу каждый раз, когда кто-то приходит на проповедь, уходит с нее и не возвращается. Бог идеален, а значит, во всем перечисленном виноват лишь я. – Лев на секунду замолкает. – Могу я спросить у тебя кое о чем, Ло? – Да. – Каково это – не слышать Бога? Я мысленно возвращаюсь к увиденному крещению, к тому, как мужчина вынырнул, разорвав водную гладь. Казалось, его окружает свет. Раньше меня не смутило бы отсутствие ответа на заданный Львом вопрос, а теперь я в растерянности. – Мне хотелось бы поговорить с тобой для очерка, – меняет тему Лев, прекрасно понимая, что на его вопрос я не смогу дать адекватного ответа. – Общаясь с тобой, я чувствую силу своих убеждений. Напоминание об этом приятно. Как и то, что мне есть с кем их разделить. – Я больше не работаю в «СВО». Лев удивленно смотрит на меня, и, наверное, что-то отражается в моих глазах, поскольку он обеспокоенно спрашивает, что случилось. Что могло случиться с нашей последней встречи, за столь короткий промежуток времени? И я почему-то рассказываю ему обо всем. О том, как увидела Пола с его бывшей помощницей, и, более того, о том, что на самом деле никогда не писала для «СВО», пока Лев не сделал мне свое предложение, и не факт, что Пол издал бы написанный мною очерк, какого бы высокого мнения я ни была о своих способностях. Лев долго молчит. – Очерку не нужен «СВО», – наконец произносит он. – Это «СВО» нужен очерк. Ты можешь отнести его в любое издание, Ло. В «Таймс», «Тайм», «Нью-Йоркер»… У Кейси много связей. Мы можем это сделать, ты и я. Отдадим очерк заслуживающей этого аудитории. Я смотрю на Льва, но не нахожу в его лице ничего, что позволило бы мне усомниться в нем. – Би говорила, что ты любишь писать. – Она была права. – Почему? От вызванных вопросом эмоций на глаза наворачиваются слезы. Я вдруг осознаю, что никто и никогда не спрашивал меня об этом раньше. Даже Пол. – После аварии я поняла: умри я, и моя смерть не будет иметь никакого значения. Но с тех пор… – Голос дрожит, и Лев, судя по его лицу, хочет возразить, но я останавливаю его. Если не скажу этого сейчас, то, возможно, не скажу уже никогда. – С тех пор я ничего не чувствую. – Я сглатываю, пытаясь протолкнуть комок в горле. – Когда рассказываешь историю – настоящую, правдивую, – ты живешь в сердцах других людей. В написании правды я вижу величайшую возможность почувствовать себя… живой. Лев садится передо мной на корточки, берет мои ладони и подносит к своей груди. Взгляд его жарок и нежен. Не помню, чтобы на меня когда-нибудь так смотрели, и от этого больно. – А если я скажу тебе, что ты уже живешь в сердцах других людей, просто пока этого не понимаешь? – тихо спрашивает Лев. – Живешь в сердцах стольких людей, что и представить себе не можешь? – Я не понимаю тебя. – Ты никогда не задавалась вопросом, почему все здесь знают тебя? – Потому что я сестра Би. Он качает головой, крепко сжимая мои ладони. – Кто я? – спрашиваю на выдохе. – Ты – чудо. – Что? – Девушка, которую я воскресил. – Что? Нет! Я вырываю ладони из его рук и вскакиваю. Пульс зашкаливает. Лев отходит, освобождая мне путь, и я направляюсь к двери. Но куда мне идти? Некуда. Только сюда. От осознания этого пол уходит из-под ног, и я прижимаюсь лбом к двери. Закрываю глаза, пытаясь унять головокружение, и чувствую, как ко мне приближается Лев. Его мягкий голос заполняет все пространство между нами. – Я был там с тобой, – говорит он. – Твоя сестра привела меня к тебе. Ты была на грани, уже в коконе смерти. Бог увидел в тебе высшее предназначение и велел мне вернуть тебя к жизни. И я воздел руки над тобой и сделал, что было велено. Отвернувшись от двери, открываю глаза, он стоит передо мной как… как обычный мужчина. – Все это время я считал твое воскрешение Божьим даром для Би и не понимал, почему она отвергла его, но теперь, кажется, знаю правду. Ты не была Божьим даром для Би. Лев убирает волосы с моего лица, чтобы видеть его полностью, а потом берет его в свои ладони. Мои ноги слабеют, над сознанием берет верх чувственная память. Я наконец осознаю, что все это время пыталось сказать мне мое тело. Больница, погруженная во тьму. Мужчина, стоящий в изножье моей кровати… Я вижу это так ясно, вижу его так ясно, что теперь даже непонятно, как я могла принять его за приснившийся мне кошмар. Тянусь к его рукам и стискиваю запястья. Помедлив, он наклоняется ко мне и почти касается моего лба своим. В его глазах вопрос, на который я боюсь ответить, но да, я жажду вопрошаемого всей душой. – Ты была Его даром мне, – заканчивает Лев. Я отпускаю его запястья и подаюсь к нему. Позволяю себе обрисовать пальцами его скулы и скользнуть ими вверх, к губам. Раскрываю ладонь и кладу на его щеку. Лев льнет к ней и, повернув лицо, прижимается губами, опаляя поцелуем кожу. По телу пробегает жаркая волна, и мизерное расстояние между нами внезапно становится невыносимым. Я исправляю это единственным известным мне способом: обхватываю его затылок ладонью и, притянув Льва к себе, накрываю его рот своим. У него мягкие губы. Я размыкаю их языком. Его дыхание учащается, мое – тоже. Лев стягивает с меня рубашку через голову, кидает на пол. Вздохнув, отступает на шаг, и все, что когда-либо было между нами, превращается в ничто, а все остальное рассыпается прахом. Лев прижимается ко мне всем телом, касается губами уха: – И нет в тебе изъяна, – шепчет он. Часть 4 2017 Дочь не знает свою маму. Нет, Эмми, конечно, знает Би – женщину, которая строит ей забавные рожицы, заставляя смеяться так сильно, что она хватается за животик и катается по полу; женщину, которая готовит ей завтрак и знакомит ее с несказанными чудесами кетчупа; женщину, которая машет ей рукой с любого расстояния, близкого или далекого, с первого и до последнего луча солнца. Но Эмми не знает, что она – ее мама, мамочка, мамуля.