Февраль, 2018 На заре я направляюсь в чапмэнский дом. Без предупреждения. Доезжаю до станции «Покипси», а на станции беру такси и плачу баснословно глупую сумму денег таксистке, которая увозит меня от цивилизации. Она с сомнением спрашивает, позволено ли мне быть там, куда я хочу попасть, и высаживает меня на дороге. Оставшийся путь я проделываю пешком, отчего дом кажется еще более громоздким и еще более впечатляющим. Подойдя к входной двери, медлю, думая о том, как отреагирует Лев, обнаружив меня по другую ее сторону. В голове стоит тихий гул. Может, Лев и велел мне уйти, но он не запрещал возвращаться. Стучу в дверь. Никто не отвечает. А вот этого я не ожидала. Тут живет столько людей, тут работает Кейси. Я думала, кто-то да будет в доме. Обхожу дом, приближаюсь к окнам в задней его части и заглядываю внутрь. В гостиной пусто, свет выключен. Девственный пейзаж нарушает цепочка следов на свежевыпавшем снегу. Она ведет от двери к озеру. Я решаю пойти по следам. Сосны поскрипывают, покачиваясь на ветру, и чем дальше я отхожу от дома, тем больше думаю о словах Кейси: здесь она остается наедине с Богом. Означает ли это, что она погружается здесь в тишину, которая еще глубже, еще интенсивнее. Когда лес начинает редеть, я слышу голоса. Замедляю шаг. Открывается вид на озеро, и я остаюсь за деревьями, в их тени. На берегу озера стоят двое, и я не сразу понимаю, что вижу. Льва. В рубашке и джинсах, без верхней одежды. Если я замерзла – а я замерзла, – то он, наверное, заледенел, но я слишком далеко, чтобы его разглядеть. Рядом с ним мужчина, одетый тоже не по погоде. Поблизости стоит Фостер, как всегда, на охране. Я подаюсь вперед, закусывая губу. По тому, как смотрят на воду Лев с мужчиной, можно догадаться, что последует дальше. Моя догадка верна. Я напрягаюсь, когда они заходят в озеро. Вздрагиваю, когда мужчина вскрикивает, соприкоснувшись с ледяной водой. Клянусь, я кожей чувствую, как она обжигает кожу. Лев не издает ни звука. Он совершенно спокоен. Как такое возможно? В моих ушах грохочет пульс. Мужчина заваливается, и Лев поддерживает его. Как он вообще не чувствует холода? Как? Лев начинает говорить. Слов отсюда не разобрать, но они звучат на одной ровной и твердой ноте, распадающейся для того, чтобы мужчина повторил их слабым, бледным, треснутым эхо. Затем Лев погружает его в воду. Я задерживаю дыхание. Ни вздоха не сделаю, пока мужчина не вынырнет на поверхность. Сердце гулко стучит в груди, потом – в голове. Глаза застилают черные точки. Я вздыхаю – не могу не дышать. Мужчина еще под водой. Меня придавливает страх, рука медленно тянется к карману, за мобильным. Вдруг это не крещение? А потом Лев отпускает мужчину. Воздух наполняется его безудержным кашлем, но, справившись с ним, мужчина замирает точно так же, как Лев, словно больше не чувствует холода. Может, и действительно от шока не чувствует. Он падает в руки Льва, и тот долго держит его, а потом они оба выходят на берег к Фостеру. Придерживая мужчину с обеих сторон, они идут вперед. Мужчина плачет. Они возвращаются в дом, а значит, идут прямо ко мне. Нельзя, чтобы меня здесь застали. Осматриваюсь. Обычный маршрут в хижину Льва мне заказан, но если пойти через лес, придерживаясь левой стороны, то в конце концов я наткнусь на нее. Насколько возможно тихо иду по снегу, и только ухожу с открытого места, как слышу возле него голоса Фостера, Льва и мужчины. Мужчина снова и снова повторяет: «Спасибо». Запрещая себе оглядываться, хотя хочу только одного – обернуться, пробираюсь по лесу, пока наконец не выхожу к домику Льва. Входная дверь открыта. Я захожу внутрь и разуваюсь. Здесь ни тепло ни холодно. Должно быть, Лев не так давно разжигал камин. Если он здесь работал, то чем именно занимался, непонятно, он не оставил следов своих трудов. Я снимаю куртку, сажусь на стоящую в углу кровать и, сгорбившись, роняю голову на руки. Может, я и не верю в Бога, но живу не с закрытыми глазами. Я знаю, что такое Таинства, и без всех этих церковных атрибутов и пафоса – Лев и мужчина в воде, в окружении леса, – Таинство крещения почему-то выглядело настоящим. Перед глазами стоит Лев: в воде, спокойный и неподвижный, равнодушный к холоду. Это вера его защищала? Если да, то от чего еще она может защитить? Я вдруг болезненно осознаю, как замерзла: зубы выбивают дробь, занемели руки и ноги, по телу пробегает дрожь. 2014 Ребенок, девочка, рождается раньше срока, до которого остался еще целый календарный месяц. Это происходит столь быстро, что Би даже особенно не запоминает никаких деталей. Ее тело травмировано. Порвано и зашито. Ноет. После родов цвета родильного зала расплываются, звуки заглушаются ревом крови в ушах. Внезапно и остро ощущается пустота в теле, и Би накрывает эйфория от того, что та означает: она подарила жизнь маленькому человечку. Испытает ли она когда-нибудь еще такое всеохватывающее чувство полноты и завершенности? Би знает, что пока не следует ждать первого телесного контакта с дочерью – кожа к коже, но ждет его с нетерпением. Сейчас ей хочется одного: прижать малышку к груди, разделить на двоих стук сердец. Она ждет. Би вспоминает, как родители назвали отделение интенсивной терапии новорожденных особенным местом. «Она не могла дождаться встречи с тобой и родилась раньше срока». Но это не особое место. Это особый филиал ада на Земле, в котором новоявленные родители с восковыми изможденными лицами стоят над инкубаторами, убеждаясь в том, насколько жизнь хрупка и несправедлива. Думать о тех, кому повезло больше, чем ей, невыносимо, видя столь беспомощное дитя в столь жестокой Вселенной. Воспоминания о рождении Ло напоминают и о том, как далека ее родная семья. В комнате ожидания нет ни единого человека с ее кровью и ее фамилией. Би думает о маме, о том, как прижималась к ее груди и мама обнимала ее. Ей сейчас так остро этого не хватает, что она идет поплакать в ванную. Как же ей сейчас нужна мама, когда она сама уже мама. Молоко не приходит. * * * Лев вызывает в больницу Фостера – разбираться с докторами и медсестрами, чей язык он понимает лучше их. Поговорив с ними, Фостер отводит Би в сторонку, где их никто не услышит, и ставит свой диагноз: этот ребенок, должно быть, его. Дитя Льва Уоррена, придя в этот мир, не столкнулось бы с такими сложностями. Дитя Льва Уоррена, придя в этот мир, не находилось бы на пороге жизни и смерти. Сотворенное ими – яд, ребенок этим ядом отравлен. Девочку нужно очистить от их грехов, или они потеряют ее навсегда. Теперь, когда у Би есть дочь, мысль о мире без нее нестерпима. – Мы должны рассказать ему, – говорит Фостер. Эта мысль тоже нестерпима. * * * – Как вы ее назовете? – спрашивает медсестра. Никто не должен умирать без имени. * * * Пока Фостер признается во всем Льву, Би медленно, нетвердыми шагами, идет в безлюдную больничную часовню. Придавленная горем, падает перед алтарем и крестом и рыдает. Последний раз она обращалась с мольбой к Богу, будучи ребенком. Сейчас она – мать, а мать должна быть сильной ради своего ребенка. – Боже! – всей душой взывает она к Богу. И он приходит. Когда Би поднимает лицо, Льва скрывают тени. От него веет ее предательством, и это разбивает ей сердце, поскольку она любит его, любит как никого другого, и с Фостером она была из любви и преданности к нему. Но Би ничуть не сомневается: Лев никогда не посмотрит на произошедшее ее глазами. И сейчас она знает, что повторила бы содеянное, лишь бы снова стать матерью Эмми. Эммануэль. Французское имя – «С нами Бог». – Похоть же, – произносит Лев, приближаясь к ней, – зачав, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть[27]. – Он замолкает, глядя на нее как на незнакомку. – Я поддерживал тебя, как никого другого. Ты предала меня, как никто другой. Би склоняет голову. – Благодаря мне ты прозрела и увидела рай. Я воскресил твою сестру. И несмотря на все, что ты видишь, несмотря на все, что я дал тебе, ты отвернулась от меня и теперь… теперь имеешь наглость просить сохранить жизнь ребенку, который не является моим? Лев опускается рядом с Би на корточки, поднимает пальцами ее подбородок и заставляет посмотреть ему в глаза. – Прости, – выдыхает она. – Бог любит тебя. Но тех, кого Бог любит, он наказывает. По щекам Би струятся слезы. – Ты готова вернуться ко мне через страдания, Би? Готова страдать ради спасения дочери? – Я готова на все, что угодно, – шепчет она. Лев велит ей встать. Февраль, 2018 – Еще есть время, – шепчет Би, забираясь в мою больничную постель. Она крепко сжимает мою ладонь. – Обещаю. Я просыпаюсь, учащенно дыша, с трепещущим, как у колибри, сердцем. Пытаясь успокоиться, прижимаю к груди ладонь. Овладеть собой и понять, где я нахожусь, получается не сразу – хижина Льва. Я свернулась калачиком в его постели, закрыла глаза и уснула, убаюканная оставшимся на подушке его запахом. Сейчас он в комнате, сидит за письменным столом, подперев рукой подбородок, и тихо работает за компьютером. Порой случаются такие своеобразные мгновения, когда ты чувствуешь, что вот она – твоя настоящая жизнь, но они так быстро ускользают, что ты не успеваешь разобраться в своих ощущениях. Сейчас я переживаю такое мгновение. Лев вздыхает, потирает глаза, поворачивает голову в мою сторону и видит, что я проснулась. В окне над раковиной за его спиной ни проблеска света. Ночь. В середине комнаты потрескивает огонь. Тут тепло. – Ты беспокойно спишь, – говорит Лев, скользя взглядом по покрывалу, закрутившемуся вокруг моих ног. – Я все думал: ты когда-нибудь чувствуешь себя выспавшейся? Я медленно сажусь, выпутываясь из покрывала. Подтягиваю колени к груди и обнимаю их руками. Хочется ответить: «Нет. Никогда». Во всяком случае, последние шесть лет. Но пока не могу обрести голос. Слишком устала задавать вопросы, на которые, признаться, сердце не желает услышать ответ. Я кладу голову на колени, развернув лицо ко Льву. – Эмми спрашивает о тебе. Говорит, ты рисуешь замечательные круги. Закрываю глаза. Значит, это единственное, что осталось в ее памяти после нашего общения. Круги. – Я не установил никаких правил в твоем общении с ней. Это моя ошибка. Я не сдержался тогда, Ло, и приношу свои извинения. Пораженно распахиваю веки. – Мне все это тоже тяжело. Твоя сестра бросила не только Эмми.