Герман понимал, чем грозит Лерино появление. Хищен был «Сон Ктулху» со всеми его окнами, глазками, замочными скважинами, камерами видеонаблюдения и выслуживающимися доносчиками… – Конечно, ты остаёшься, – сказал он. – Это даже не обсуждается. – Ты такой хороший, – растроганно отозвалась Лера, – мой самый лучший друг! Нет, ты мой единственный друг! Её прокуренный многослойный наряд выглядел так, будто она надевала всё подряд, чтобы унести побольше вещей. Под собственной тяжестью одежда сползла с плеча, пересечённого алой лямкой бюстгальтера. Герман обжёгся об эту лямку и отвёл взгляд. – Может, ты есть хочешь? Я принесу что-нибудь из ресторана. Это была не лучшая идея. Внизу, в темноте, щёлкала жвалами Марго, которая ещё не свела с близнецами счёты за текилу. Лера выбралась из-под вороха одежды и осталась в кирпично-красной водолазке, рукава которой были коротковаты. Герман вспомнил претензии Лисицкой. Модель была не так уже неправа. – Ничего не надо, только дай пепельницу. Герман подал и щёлкнул выключателем. В скошенных гранях пепельницы вспыхнули искры и бросились Лере в глаза. – Выключи, – поморщилась девушка. Она успокоилась, но всё равно выглядела злой и несчастной. С ногами забралась на матрас, вытряхнула из рюкзака ноутбук и проверяла и перепроверяла, не добрался ли кто до её счетов и виртуальных копилок, обескровив её бега. Герман любовался каждой Лериной чертой – коленкой в прорехе джинсов и синяком на коленке, плохо прокрашенными волосами в рассыпающейся причёске-колоске. Даже рюкзачком без обычной девичьей дребедени, с железной мелочью в крошках табака на дне, даже одеждой на полу – поношенной, вытянутой, с запахом прелой листвы. Сергей полез в постель, целенаправленно огибая Леру. Движения его были увесисты, дыхание отдавало алкоголем. Когда брат устроился и затих, то Герман больше не мог разглядеть Леру, как ни вертел головой. Дождавшись, пока дыхание Сергея выровняется, Лера сказала: – Знаю, я ему не нравлюсь. – Что ты, Лера! Просто он такой человек. Он со всеми так разговаривает. – Да ладно. Я никому не нравлюсь, ты ещё не заметил? Ну… нету во мне ничего. С друзьями меня не познакомишь, домой пригласить стыдно… а для того, чтобы жизнь прожигать – я лучшая компания. – Не говори так! – Ты не думай, я не жалуюсь. Просто не умею. Знаю только, как давить на жалость, когда мне что-то нужно. И я знаю, что так нельзя, но не понимаю, почему, и ничего не смогу с собой поделать! Лера села ближе и поставила между ними пепельницу. – Если бы я раскаивалась, это было бы хотя бы по-человечески. Но я никогда не жалею о своих поступках. Только о том, что они выходят наружу. Поэтому от меня все рано или поздно отворачиваются. Но я же не виновата, что такая! – Лера, я понимаю. Лера прикурила от окурка новую сигарету и яростно растёрла его в пепельнице. – Да что ты можешь понимать! Вот почему нельзя ударить человека? Потому что будет больно? Так ведь ему, а не мне. Но что-то же останавливает… всех… кроме меня. Врачи говорят, что у меня недоразвитие какие-то областей мозга, и мне просто не дано… А знаешь, что страшнее всего? Я всё осознаю. Что во мне сломано что-то важное, и из-за этого меня всегда будут травить, и мне самой от себя так тяжело! Так невыносимо! Лера подвинулась ближе. Её волосы кольцом свернулись у Германа на плече. Её дыхание пахло фруктовой жвачкой. Губы опухли. Под глазами цвели синяки. – Лера, Лера, – зашептал Герман, теряя голову, – да пошли они все к чёрту! Мир большой. У нас достаточно денег, чтобы уехать туда, где никто тебя не знает и никогда не найдёт. Ты будешь делать только то, что захочешь, ты… – Ты мечтатель, Герман. Какой же ты мечтатель, – вздохнула Лера. Её глаза затянуло поволокой. – Если бы можно было сбежать далеко-далеко, в разрушенный атомной войной город, в руины, занесённые прахом и сухими листьями… Чтобы покрываться там пылью, дышать тленом и знать, что больше никуда не надо идти, ничего делать. Что на много километров вокруг – ни одной живой души, и меня самой, возможно, скоро не станет… Просто лечь и не вставать. Тогда, наверное, я наконец обрела бы покой. Этот потрясло и напугало Германа. Он произнёс несмело: – Ты можешь сделать это в Эйфориуме. – Это не то. Не по-настоящему, как говорит твой брат. Я ведь не забуду, что это не навсегда. Взгляд девушки блуждал туда-сюда по Серёжиным эскизам, как фары проезжающих мимо клуба машин. – А если бы могла забыть? – То всё равно сделала бы по-другому. Я бы придумала себе жизнь с нуля. Это была бы хорошая, чистая жизнь. А потом – увеличила субъективное восприятие времени во много раз и запретила автоотключение. Чтобы успеть повзрослеть и состариться там, прежде чем загнусь от обезвоживания в реальности. Идеальное самоубийство… Держи, это последняя. Лера протянула Герману окурок, хранивший кирпичный отпечаток её губ. – Знаешь, может в какой-то другой жизни я бы с тобой уехала, – добавила она с хриплым смешком. – Вот только куда бы мы тогда девали Серёжу? Кузов сотрясался. Кто-то раскачивал фуру, чтобы вытряхнуть Германа наружу. Он слышал отдалённые сердитые крики, но не разбирал ни слова. Затянувшаяся галлюцинация, передышка, дарованная близнецам наркотиком, подошла к концу. Наступил момент принятия неизбежного. Они не убежали от Кукольника. От него невозможно убежать. Герман в ужасе распахнул глаза и… и увидел вытатуированную на левом предплечье сову, которую Сергей подсунул ему прямо под нос. «В память о доме не обойтись без вещи, которая помогает поддерживать связь с реальностью», – прозвучал в голове голос Грёза – так отчётливо, что Герман вздрогнул. А вот то, что говорил брат, казалось, проходило через толщу воды. Уши заложило. К собственному изумлению, Герман выковырял из них скомканную матрасную обивку. – Это я напихал, чтобы ты не проснулся раньше времени, – с неохотой объяснил Сергей, – и не включал защитника. Скомканная постель ещё пахла табаком и листвой. Леры не было. – Что произошло? – За Лерой приходили опекуны. Ломились, блин, как к себе домой, угрожали. Она не хотела идти, но они обещали вызвать полицию… Герман вскочил и поморщился от боли, ярко вспыхнувшей в виске. – Так что мы сидим? Надо же бежать, остановить их… Какое они имеют право? Она совершеннолетняя. – Она больная, Герман, – отрезал брат. – Не знаю никого, кто бы столько говорил о смерти. И эта её склонность к бродяжничеству… Не будь эгоистом. У тебя как будто игрушку отобрали. А там у людей горе. – Плевал я на этих людей! – огрызнулся Герман, набирая Лерин номер. Надтреснутый голос ответил: – Молодой человек, ну что вы все сюда звоните. Лера нездорова. Ей нужна помощь, нужен покой. Вот сойдёт она с ума, и что, будет она вам нужна – такая? На заднем фоне кричала женщина, что всех их нужно посадить, довели её бедную девочку… Безразличные люди так не кричат. Не впадают в такое отчаяние, чтобы искать крайних. Герман положил трубку. – Братик… нам давно надо поговорить, – произнёс Сергей тихо. – Она мне нравится, ясно? Так что если ты собираешься ныть, что нам пора с ней развязаться, то лучше заткнись! – Да понял уже, – упавшим голосом сказал брат. Но Герман не мог остановиться: – У тебя есть твоя работа. Целый выводок моделей, которые тебе чуть ли не поклоняются. Ты даже выписал себе по каталогу королеву красоты! А что есть у меня? Что у меня вообще было в жизни?! Ты не имеешь права меня этого лишить! Он выдохся и замолчал, осознав всю бесполезность дальнейших обвинений. Вне зависимости от брата, всё было конечно. Больше не будет встреч. Теперь точно – всё. И когда Герман уже решил, что хуже просто не бывает, в комнату ворвалась Марго и заорала так, что виски снова запульсировали от боли. – Мало того, что я закрываю глаза на то, что вы почти не приносите прибыли! Терплю твоё хамство, Сергей, недоразвитый ты отросток! Так ты ещё будешь девок своих таскать?! – А что сразу я? – выкрикнул Серёжа, защищаясь. – А то! Никто больше не приводил сюда объявленных во Всероссийский розыск! Один ты додумался! Марго швырнула в них скомканным флаером вроде тех, что с рекламой суши и золотых магазинов раздают у метро. Комок стукнул близнецов в грудь и упал. Герман подобрал его, расправил и жадно пробежал глазами: «Ушла из дома и не вернулась». В глаза ему бросилась Лера. Даже на фотографии она не улыбалась. На вид 21–22 года, рост 170 см, волосы крашеные чёрные, глаза зелёные – мало ли таких девушек. Была одета; страдает заболеванием; позвонить по телефону. Ниже стояла дата. Больше года прошло. – Что же ты прятался, когда её родаки явились? Когда весь этаж поставили на уши? Судом угрожали? – Это не моё дело! – А что твоё дело? В постельке валяться? А суды там, муды – это пусть тётя Рита разгребает. Она приняла Леру за вчерашнюю Лисицкую, догадался Герман. – Я не… – возмущённо начал брат, и Герман ущипнул его за руку – прямо там, где сова. У Сергея прояснилось в голосе. – А-а, подожди-ка. Одного не пойму – ты-то чего так бесишься? Или у тебя что-то личное? Часто тебя вот так вышвыривают наутро? – Ну всё, козёл малолетний, ты меня реально достал! Собирай манатки, и катитесь куда хотите! Два часа вам даю, а дальше чтобы и духу вашего не было. Всё, что останется в комнате, я сожгу. – Да пожалуйста!