– Не надо карт. У меня своя колода. – А вот это правильно, – одобрил брат. – Надеюсь, вы играете не на деньги, потому что за этим не к нам, а… – Я играю не на деньги, это действительно так. Он раздал странные карты – заострённые пики, пронзённые червы, даму в коже и с окровавленной раной рта. Дама была трефовой масти. Герман затосковал. Несмотря на первое впечатление, мужчина, кажется, хотел только поговорить – о том, как скучно живётся успешному человеку в эпоху торжества гуманизма: – Изуродовали пандусами парадные, а люди-то не изменились. Да, раньше, если тебя убивали приходилось кричать «Пожар!», а не «Помогите!», иначе никто бы и не выглянул. Зато сейчас рта не успеешь раскрыть – сами придут и сами всё сделают. Снимут на телефон со всех ракурсов и выложат в социальные сети. Оказывается, он застал то время, когда через человека, который потерял сознание на людном проспекте, переступали и спешили по своим делам. Герман спросил для поддержания разговора: – И что, разве это хорошо? – Неправильно вопрос ставишь. Дело в том, что если перегнуть с вечными ценностями, то рано или поздно общество ударится в другую крайность. Нынче даже бокс упразднили. Так, лупят друг друга понарошку. Перчатки как воздушные шарики. Чем это обернётся со временем? Все кровью умоемся. А хорошо это или плохо – решайте сами. Вы, кстати, проиграли. На руках остались мелкие козыри и дама треф, которую близнецы взяли ещё в начале игры. – В конце концов, вам сложно, что ли? Человек платит деньги… – Это не человек, раз такое предлагает! – Да что такого-то, я никак не пойму. Речь ведь не идёт о том, чтобы с ним спать. – Марго выделила интонацией это «с ним». – Он будет просто смотреть. Герман уставился на неё, не узнавая. Его переполняло чувство нереальности происходящего – А ты в курсе, как это называется, и что тебе за это может быть? – запальчиво спросил брат. – А ты в курсе, – передразнила Марго, – что само ваше пребывание здесь нарушает трудовое законодательство в отношении несовершеннолетних? Валите тогда отсюда, раз такие законопослушные. – И свалим. – И валите. Опеку сразу вызвать или сначала манатки соберёшь? Менеджер демонстративно взялась за телефон. – Ты что, нас шантажируешь, что ли? – с удивлением спросил Сергей. – Разбежался! Нужны вы мне триста лет! Посуди сам: сегодня вы оказываетесь на улице. Завтра начинаете воровать. Через неделю вас ловят – внешность больно уж приметная, чулком на голове не замаскируешь. Расспросят вас, как следует – и придут ко мне, чтобы выяснить, почему я не сообщила о безнадзорных сиротках куда положено. Брат сидел весь бледный. Это отражалось в мониторе видеонаблюдения за спиной у Марго и в экране её телефона, отравленного номером органов опеки. Марго убрала кнут и снова достала пряник. Заговорила вкрадчиво: – Вы бы подумали хорошенько. Его даже в одной комнате с вами не будет. И вы можете высказать свои пожелания насчёт девушки, если хотите. – Хорошо, – разозлился Герман, – тогда как насчёт тебя? – Что насчёт меня? – не поняла Марго. – Ну, давай мы тебя трахнем, а он пусть посмотрит. А деньги забирай себе, раз это для тебя так важно! Последние слова он буквально прокричал ей в лицо. Марго вскочила. Герману показалось, что она его ударит. Но она не решилась. «Или просто не захотела портить наш товарный вид», – подумал Герман, и его перекосило. – Значит, вот как ты заговорил, сучонок, – сказала Марго. Лёд в её голосе готов был вот-вот проломиться. – То есть, жить здесь, жрать, дрыхнуть целыми днями тебя не смущало. А как речь зашла о том, что пора расплачиваться – сразу гордость отросла. Видала я таких гордых – под церковью теперь попрошайничают. Хватит с меня! Убирайтесь в свою комнату и подумайте над своим поведением. Неделю вам даю. Они убрались к себе. Сергей закрыл со злостью сбросил на пол разложенные на матрасе эскизы, чего на памяти Германа никогда не делал. – Эй, полегче! – вырвалось у него. – Ты прав. Надо успокоиться и как следует всё обдумать. Брат опустился на матрас. Тело оставалось напряжённым, плечи свело. Герман хотел их расправить и не смог. – А что тут думать. Пусть звонит, куда хочет. Что органы опеки нам сделают? – сказал он и сам в это поверил, ведь то, чего Марго хотела от близнецов, казалось жестокой шуткой, городской легендой вроде тех, что любила Лера. – В детдом засунут, что ж ещё. А дальше что? – Дальше – интернат для инвалидов. А то ты сам не знаешь, – ответил Герман резче, чем следовало. Он никак не мог понять, к чему клонит брат, и внутри зарождалась смутная тревога. – Как ты думаешь, я смогу тогда снова найти нормальную работу? – А-а, вот оно что. Нас собираются продать, как вещь, а ты думаешь лишь о том, чтобы не расставаться со своим ненаглядным Елисеевым! Сказав это вслух, Герман остро ощутил жалость к себе и такую обиду на брата, будто тот был заодно с плохими людьми. Сергей с досадой сказал: – Перестань. Я ведь и о тебе тоже думаю, когда не хочу, чтобы мы гнили в богадельне. – Давай убежим! Спрячемся! – Эта сука права – мы слишком приметные. Нас выдадут, и хорошо, если органам опеки, а не Кукольнику. – Брат потёр взмокшие надо лбом волосы и сказал тихо: – Да и сколько можно уже бегать, Герман. Я устал. С каждым разом всё хуже и хуже. Кроме того, чтобы скрываться, нужны деньги. – У нас ведь они есть, – быстро сказал Герман. – Этого недостаточно. Нужно гораздо больше. – Мы знаем, где взять! – Нет! Ты не будешь заниматься тем, что предлагала Лера. Лучше уж дом инвалидов, чем тюрьма. «Или смерть в заброшенном здании», – против воли подумал Герман, а вслух сказал: – Но что же нам тогда делать? Они оба знали ответ. У Марго на ладони лежала маленькая конфета. В детском доме близнецов учили не брать у незнакомцев сладостей и других подарков. Лучше бы научили, как себя вести, если сладости силой запихивают в глотку. Развернув фантик, Герман обнаружил в нём капсулу из двух разноцветных половин. – Что это? – В оранжевой половине – сиалис, в белой – транквилизатор. – Этого ещё не хватало! Марго пожала плечами и забрала капсулу: – Моё дело предложить. – Дай сюда, – враждебно сказал Герман. Пока он дошёл до туалета, оболочка капсулы начала таять в потном кулаке. Герман запил её водой из-под крана и посмотрел в зеркало. Лицо брата ничего не выражало, будто высеченное изо льда. А вот у Германа бегали глаза, на щеках расцветали красные пятна. Даже Марго скривилась, когда увидела: – Лицо попроще сделай. Не на казнь же я вас веду. Она проводила близнецов в номер. За ними закрылась дверь. В замке повернулся ключ. Блеснул глазок веб-камеры. Герман зачем-то подёргал дверную ручку, затем подошёл к окну и резко опустил жалюзи. Девушка завертела головой, пытаясь определить, откуда доносятся шаги. К её лицу плотно прилегала полумаска с закрытыми глазницами, запертая на электронный замок: под влажными, беззащитно рассыпавшимися волосами мигала лампочка. Герман равнодушно посмотрел на девушку. Таблетка начинала действовать. Развязался узел в животе, и наступило какое-то отупение, будто близнецов со всех сторон обложили ватой. Выход намечался сам собой. У близнецов ничего не выйдет. У них не выйдет, и их отпустят, когда тому, кто заплатил за представление, надоест смотреть, как ничего не происходит. На прикроватной тумбе стояла ваза с презервативами, яркими и отвратительными, как леденцы, которые уже побывали у кого-то во рту. Стараясь к ним не притрагиваться, Герман вытащил из вазы пачку дорогих сигарет, закурил и сел на край кровати. Герман ждал от брата слов, которые сделают то, что происходит, не таким гнетущим. Но Сергей молчал. Его присутствие было невыносимо, а молчание ещё хуже. Девушка приближалась наощупь. Когда рука легла близнецам на колено, Герман перехватил её и ненадолго прижал к кровати. Девушка восприняла это не как предостережение, а как позыв к действию и легла. Герман понял, что её движения вялые и заторможенные, как у него самого.