Однажды вечером, уложив группу, воспитательница пошла в карантин, чтобы потрепаться с подругой и покурить на пожарной лестнице. Ей пришлось взять с собой нас с братом – мы засыпали неодновременно, будили друг друга во сне, и от нашего плача просыпалась вся группа. В карантине нас выставили к другим детям. Это были старшие ребята. Но они были новенькие, боялись нас больше, чем мы их, и изо всех сил пытались это скрыть. Так что нас приняли в компанию. Тогда я впервые услышал о Человеке-в-чёрном. По крыше перекатывался гром, на кафельный пол оплывала свеча (карантинно-приёмная спальня была облицована кафелем на манер какой-то преувеличенной душевой). Насморочный голос рассказывал, что однажды в каждом детском доме появляется мужчина, имя которого все забывают, как только услышат. С ног до головы одетый в чёрное, он ищет тех, кто не нужен ни одной приёмной семье. Отыскав, он уводит их с собой… – Чтобы продать на органы, – вставил мальчик, который сидел рядом со мной, и я до сих пор помню, как меня поразила прозвучавшая в его голосе практическая сметка. Молния располосовала небо за окном. …и больше их никто не видит. Блуждающий сюжет детдомовского фольклора. Обратная сторона усыновления. Неизвестное всегда страшит. Это была история, которой полагалось бояться. В четыре года я боялся собак, машин, воспитательниц за больно ранившее железо в голосе и взгляде, лестниц – за то, что у нас с братом не получалось ни подняться, ни спуститься, не упав. Твёрдо ходить мы начали довольно поздно. Уже после того, как научились говорить. Договариваться. Человек-в-чёрном не входил в мой список, кого бояться. Я видел его в старом многосерийном кино о людях, дерущихся палками, похожими на лампы дневного света. В конце он умирал со словами, которые снились каждому детдомовскому мальчику: «Я твой отец». Легенда обрастала мрачными подробностями. Моему герою приписывали уродства, дурной запах и большой мешок за плечами (а в мешке нож и отрезанные детские головы). Но когда я слышал эту историю, ни про какие мешки речи не шло, это во-первых. Во-вторых, в сказках персонажи зачастую выглядели не так, как на самом деле: Золушка, Ослиная Шкура, Карлик Нос. В-третьих… И в-главных. Кому, как не мне лучше всего знать, что внешность бывает обманчива? Обеспокоенный тем, что кто-то ещё может дойти до истинной сути Чёрного человека, я никого не переубеждал. Только поинтересовался у Серёги (так звали брата – надеюсь, он простил меня за то, что выбранное матерью имя досталось не ему), что он об этом думает. – Брехня это всё, – заявил брат с той же категоричностью, с которой ранее отрёкся от веры в Деда Мороза и в Бога. Я надулся, но ничего не ответил. Я верил, мой день ещё наступит. Как в настоящей сказке, я не испугаюсь уродливого лица Человека-в-чёрном. Я с улыбкой выйду навстречу и раскрою ему объятия. Тогда он увидит, какой я хороший мальчик, и увезёт нас с братом отсюда. И признается, что он – наш отец. Пусть тогда Серёже станет стыдно! Я полюбил подоконники. Часами смотрел бы в окно, где в каждом размытом дождём силуэте мне мерещился желанный гость. Но, к сожалению, нас быстро обнаруживали и ставили в угол. Опасались, что мы выдавим стекло и вывалимся во двор – никто бы не расстроился, просто воспитателя могли за это уволить. Так продолжалось до тех пор, пока однажды нянечка не заявила в сердцах: – Да что же это такое! Опять к окну прилипли. Вот будет Человек-в-чёрном идти мимо, увидит вас, да и заберёт! Она рассчитывала, что я поверю. Так и вышло. Всё, что говорили взрослые, сбывалось. Выходит, мой Человек действительно существовал?! С трудом сдерживая волнение, я воскликнул: – Правда? Нянечка растерялась. Ребятишки подходили ближе, заинтригованные. Им явно не терпелось взглянуть, как нас с братом унесут в мешке. А ведь среди них были те, кого я считал приятелями… Брат прошипел: «Ус-спокойс-са сейчас-зэ!». От его змеиного шёпота ухо у меня стало горячим и слюнявым. Но меня было уже не остановить. – Ну когда он уже придёт? – заныл я, слезая с подоконника. – Когда заберёт нас? Сколько можно ждать?! И вдруг я почувствовал внутри, там, где сходятся сосуды диафрагмы, тёплую тяжесть. Это брат, запаниковав, шлёпнул ладонью по подоконнику в попытке удержаться и потерял равновесие. Посланные телу противоречивые команды потерпели крах; по нервным цепям пробежали искры; организм забуксовал. Я упал. Мы разбили локоть в кровь. Я рассёк бровь об подоконник и разревелся. Вдобавок на нас обрушился карниз. Психологу наябедничали, будто я склонен то ли к суициду, то ли к побегу, и к всеобщему облегчению, нам запретили выезды. Мы не были ни в кино, ни в батутном центре, ни на велодроме. Нигде, где меня мог заметить тот, кого я так ждал. Шло время. Детский дом посещали разные люди. Некоторые из них были одеты в чёрное. Никто не искал меня. За последующие десять лет я смирился с тем, что никому не нужен даже на органы. * * * Мужчина появился в городе семнадцатым для близнецов летом. Он приехал на машине с вызывающей аэрографией, при виде которой бабушки крестились, а мамочки с колясками переходили на другую сторону улицы. Из машины довольно громко, как это принято, например, на черноморском побережье, играла музыка. А лица водителя никто не рассмотрел, потому что окна были затонированы дочерна. На мужчине была рубашка, сшитая швами наружу, если вам это о чём-нибудь говорит. И такие тёмные очки, что решительно непонятно, как он в них что-то видел. На пассажирском сидении лежала дорожная сумка, а в сумке – блокнот с вырезанными из жёлтых журналов статьями, озаглавленными вроде «Отравленные плоды фукусимской катастрофы». Это был маленький город, и визит не остался незамеченным. Машину провожали косыми взглядами. Прохожие спрашивали друг друга, что это за регион на автомобильных номерах. Из начищенных до блеска зеркал рвались солнечные зайчики. Они ослепили зевак, а невесть откуда налетел ветер и замёл следы шин на гравийной дороге на выезде из города, и всё. Будто ничего и не было. Только на проходной загородного детского дома раздался звонок, который потревожил охранника Антипова, коротавшего смену за игрой «три в ряд». Игра производила прямо-таки гипнотическое впечатление. Антипов клевал носом, изредка приходя в себя для того, чтобы поменять местами пару сияющих элементов на экране планшета. В приятном полусне охраннику мерещилось, будто бы он запускает руку в мешочек с драгоценными камнями. Звонок нарушил идиллию с такой бесцеремонностью, что Антипов почувствовал себя привязанным на леску куском мяса в собачьем желудке, а того, кто звонил – тянущим эту леску обратно по пищеводу. На том неудобства не кончились. Отворив дверь, охранник зажмурился от ударившего в лицо света, а когда снова открыл глаза, оказалось, что незнакомец уже внутри. – Здравствуйте, – приветливо сказал он и протянул паспорт. – Вас, наверное, предупредили? Я приехал за детьми. В госте было что-то, что внушало тревогу – смутную, как предчувствие грозы. И в то же время казалось, что эта гроза обойдёт детский дом стороной. По крайней мере, в смену Антипова. Так что охранник пропустил гостя, тем более, что о том действительно предупреждали, и документы были в порядке. Первыми, кого он встретил во дворе, были близнецы. Они не были выдумкой, как многие из тех, о ком рассказывали статьи. Более того, причудливое уродство до сих пор их не убило. Именно поэтому он сюда и приехал. 1. Часом раньше парадную дверь детского дома несколько раз толкнули изнутри – она отпиралась туго: приходилось наваливаться плечом и одновременно поворачивать ключ, – и распахнули настежь. Наружу выбежал маленький мальчик. Мальчик был некрасив – фетальный алкогольный синдром оставил отпечаток на его лице. Но крик радости, который издал этот ребёнок, был чист, как утро. Воспитанников спешили выгнать на прогулку, пока солнце не вошло в силу и не напекло кому-нибудь голову. Они расходились по двору, носившему следы волейбольной разметки. К насосу для надувания воздушных шариков сбегались малыши – вприпрыжку, все в цветных майках, будто разорвалась и рассыпалась упаковка M&Ms. Последними на улицу вышли близнецы. Вернее, вышел Сергей, а Герман в это время вертел головой по сторонам. Убедившись, что никто не подслушивает, он сказал: – Смотри, я расковыряю нос до крови. Положат нас в изолятор. Когда все заснут, я сопру ключ от задней двери, и мы свалим. Погуляем в городе, а утром вернёмся. Сергей пришёл на любимое место, где ложились крест-накрест тени кланявшихся друг другу ив, и опустился на лавочку. Мысли опустились вместе с ним и стали, кажется, вдвое тяжелее. Может, чтобы хватило на двоих. Дался брату этот город! Контингент детдома обширен: социализируйся не хочу. Герман как раз не хотел. Он стеснялся своего сиротства. Его влекло туда, где на них показывали пальцами, где с наступлением темноты выплёскивалась на улицы отравленная алкоголем толпа – бросить себя им в глаза: вот он я – принимайте таким, какой есть. – Ночью проверят, а нас нет, – сказал Сергей. – Ну, подложим что-нибудь в постель, как будто мы на месте. Не будут же они прямо под одеяло заглядывать, – возразил брат не очень уверенно. – Вдруг мы там голые лежим. – А вдруг мы померли во сне? Это же изолятор! Соображать надо. – От того, что кровь идёт из носа, ещё никто не умирал. Может, и так, но физиология близнецов была настолько замысловата, что любое недомогание требовало консилиума. Так что их берегли от носовых кровотечений, и вообще, от всего на свете – на всякий случай. Они оба это знали. – Короче, ты просто не хочешь, – угрюмо подытожил Герман. А кто бы захотел на Серёжином месте? Прошлая вылазка в город стоила им конфликта с упырями в спортивках. По итогам дежурной беседы, непостижимой, как пароль, на который не знаешь отзыва («А есть пару рублей? А если найду?»), Герману заехали в глаз. Близнецы убежали бы, но, захваченные врасплох и напуганные, не скоординировали движений, упали, и так далее… И это ещё не всё. В наказание за самовольный уход близнецам запретили посещать компьютерный класс. А когда в пятницу вечером Серёжа, как обычно, переступил порог швейной мастерской, его отправили восвояси. Это был страшный удар. Сергей ходил к директору, но тот и слышать ничего не хотел. Сказал: «Оба виноваты, и наказаны тоже оба». Можно понять человека – ему пришлось вызволять близнецов из «обезьянника», куда тех упекли заодно с зачинщиками драки. Прищурившись, Сергей посмотрел ввысь, куда стремились надутые гелием шарики, пока не натыкались на невидимую преграду, блокировавшую фото- и видеосъёмку в соответствии с законом об охране детства. Их было уже так много, что они почти закрывали небо. Иногда в конце прогулки Серёжа находил их разорвавшиеся останки, жалкие, как колбасные шкурки, где-нибудь в пыли. Шарикам не дано было покинуть территорию, хотя они могли летать. Что уж говорить о близнецах. – Чтобы нас упекли в изолятор? Конечно, не хочу. Сбежать всё равно не выйдет, а застрянем мы там недели на две, не меньше. Герман передёрнул плечами, и Серёжу ненадолго охватило ощущение потери равновесия – как обычно, когда один из них без предупреждения пытался двигаться одновременно с другим. «Будто над обрывом стоишь», – называл это ощущение брат. Хотя откуда ему было знать, ведь над обрывом близнецы ни разу не стояли. – При чём тут изолятор? Ты в город не хочешь, не прикидывайся.