Пролог Фантазия, лишённая разума, порождает чудовище; соединённая с ним, она – мать искусства и источник его чудес Франциско Гойя Меня всегда интересовало, правда ли, что за мгновение до смерти вся жизнь проносится перед глазами. Как многие вопросы, этот остаётся открытым. Я затрудняюсь на него ответить даже сейчас, когда алый рассвет переливается через край двора-колодца, в котором я стремительно тону. В последнем плавании я не один. Со мной парализованный брат и образы детства – не казённого обрубка на заре существования, а того, которое могло случиться и со мной. Столько раз, маленьким, после отбоя я старательно растил под опущенными веками воспоминания о том, чего не было. Я представлял, как нас с братом забирают из роддома. В такси пахнет хвойным освежителем. С пришпиленных к лобовому стеклу икон смотрят святые. Я в конверте, перевязанном синей лентой, желанный и обласканный, еду домой. Я представлял рассыпанные по ковру кубики и пирамидки – деревянные, выцветшие, тёплые. И много раскрасок для брата, так уж и быть. Широко открывалась дверь, и меня заливало солнечным светом, а в этом свете – любимый силуэт, который я не мог разглядеть, как всегда бывает, если стоишь против солнца. Мне на щёку сверху падал светлый локон, и я таял. Иногда мне даже виделись размытые очертания мужчины, который не мог быть ни кем иным, как нашим отцом. Он купал меня и раскрасневшегося, сердитого брата, по очереди вытирал полотенцем и относил в кроватки – конечно, одинаковые, ведь мы близнецы. Мнимое детство, несбыточные мечты – будущее в прошедшем. Однажды мне надоело воровать время у сна и приносить его в жертву тому, чего никогда не произойдёт. До меня вдруг дошло, что это бессмысленно и жалко. Ощущения от этой мысли были жаркие и стыдные, как будто я описался. Помню, как я выпрямился и сел в кровати, обдумывая своё неприятное открытие. Это разбудило брата, и он выругался (он рано научился ругаться). Помню, я подумал, как чертовски он прав… Тогда я отрёкся от фантазий, с которыми успел сродниться, и выбросил из головы. Так я стал убийцей в первый раз. Или их эксгумировал премортальный стресс, или я необратимо подошёл к последней черте – и вот они летят мне навстречу, приветствуют на пороге своего мира. Или я – свеча и отбрасываю тени. Вокруг кружатся и, распадаясь, уходят в небытие, такие же реальные, как отражение в зеркале, голубые распашонки, обёрнутые шуршащей фольгой подарки под колючей лапой новогодней ели, пломбир в стаканчике, песчаный сочинский пляж, улыбающиеся лица, и я сам – нормальный. Толчком воображению послужила та, которая дала мне жизнь. Немногие помнят себя в раннем детстве, но я как раз такой. Я помню, как эта женщина, мать пришла в детскую больницу, чтобы взглянуть на нас, и упала в обморок. Мы с братом лежали в зарешёченной пластиковой кровати на колёсиках. От пелёнок пахло хорошо, чистотой, о нас заботились, но я почти всё время плакал от переполнявшего меня горя. За стенами палаты день и ночь гремели другие кровати – это укачивали других детей их матери. Только мы двое почему-то были этого лишены. Я не чувствовал себя в безопасности. Позже самой страшной для меня стала сказка Пушкина: «…во тьме печальной, гроб качается хрустальный, и в хрустальном гробе том…». Я жмурился от ужаса и, сам того не желая, вспоминал и пластиковую кроватку, и отравившее меня чувство утраты, и то, как горячо сжалось сердце, когда в палате появилась наша молодая светловолосая мать. Думаю, это происходило незадолго до нашего перевода в дом малютки (предшествовавшее ему лечение скрыто от меня пеленой, белой, как непроглядная вьюга; ничего об этом не помню), а значит, мне было меньше года. Никто не верит, что я действительно мог это запомнить. Но я-то прекрасно отличаю настоящие воспоминания от ложных, которых наплодил сонм. Мать подняли с пола и поднесли под нос кусок ваты с резким запахом. Я рассмотрел её лучше. Ей было лет двадцать, может быть, двадцать два. Красивая и печальная, будто несколько дней простоявшая в воде белая роза. Я сразу её полюбил и продолжаю любить сейчас. Конечно, она уже решила от нас отказаться. Она ждала одного ребёнка – славного, здоровенького малыша. Врачи-узисты так невнимательны сейчас, в гуманный век, когда всякое человеческое существо, будь оно больным или увечным, обречено на жизнь. Она наклонилась над кроваткой и прижалась губами к моему лбу. Крепко поцеловала брата. На пороге она обернулась через плечо и произнесла так, будто о чём-то умоляла то ли меня, то ли дежурившую в палате медсестру: – Я хотела назвать его Герман. После этих слов – единственных, что я от неё услышал – мать ушла. Я никогда не видел её снова. * * * Федеральный закон от 18 июня 20** г N 313-ФЗ «О внесении изменений в статью 123 УК РФ» Внести в статью 123 УК РФ «Незаконное проведение аборта» изменение, изложив её в следующей редакции: 1. Искусственное прерывание беременности, в случае, когда таковая не представляет угрозы жизни беременной женщины, – наказывается лишением свободы на срок от года до трёх лет. 2. То же деяние, повлекшее за собой смерть либо причинение тяжкого вреда здоровью потерпевшей, – наказывается лишением свободы на срок до пяти лет с лишением права заниматься медицинской деятельностью. 3. В отношении беременных женщин, искусственное прерывание беременности в нарушение настоящего Закона, – наказывается лишением свободы на срок до трёх лет либо штрафом в размере заработной платы или иного дохода осуждённой за период до шести месяцев. Москва, Кремль 18 июня 20** г. N 313-ФЗ * * * – Здоровый?! Ничего, что у него две головы? Это ты называешь «здоровый»? – Это не он, а они. Две личности в одном теле. – Ты так говоришь, будто это делает их здоровее. – Ну, все их внутренние органы функционируют нормально. Они и до старости могут спокойно прожить. – Промучиться до старости, ты хотела сказать. – Почему сразу мучиться? Я знаю много примеров, когда инвалиды добивались успеха. – Да какая разница? Это существо не вызывает никаких чувств, кроме жалости. Таких нужно умерщвлять каким-нибудь безболезненным образом до того, как оно вырастет и осознает своё уродство. – А если бы на их месте была ты? Разве ты хотела бы, чтобы тебя убили? – Чего я точно не хотела бы, так это быть одной из этих… голов. Это же значит никогда не завести семьи, да и вообще – не жить нормальной жизнью. – Что им помешает жить нормальной жизнью? А что касается семьи, я вот знаю много примеров… – Что ты опять начинаешь со своими примерами? Какая семья, о чём ты говоришь! Что может родиться от мутанта? Только такой же мутант. – Это не мутанты, а неразделившиеся в утробе близнецы. Это же не наследуется. – Помнишь, я рассказывала про знакомую моей знакомой? Ну, она ещё, когда беременная была, летала в отпуск в Эмираты? Так вот, она там испугалась верблюда. И ребёночек у неё родился горбатый. А ты говоришь… Да ни одна нормальная женщина не будет так рисковать! – А если бы это были твои дети, ты бы тоже… – Ты моих детей не трогай, поняла? Я тебе так скажу: если бы его матери не сделали кесарево сечение, то это существо бы умерло, и женщина тоже. Естественный отбор, ясно? Природа сама не допускает, чтобы человечество выродилось из-за таких вот уродцев. Это не человек, а генетический сбой. И я – за ликвидацию этих сбоев, даже если это отродилось от меня. Тут вступает третья: – Послушайте, но зачем убивать обоих, если лучше было бы ампутировать одну из голов? И возникает вопрос, кого из нас казнить, а кого оставить, и кто вправе решать, и спор начинается заново, звучат те же самые аргументы. О, эти голоса, я буду слышать их до конца времён – даже если я закрою уши ладонями, они продолжат звучать внутри меня. Часть 1: ДОМ ГРЁЗ