…резко пришёл в себя, чтобы продолжить затянувшееся, как в замедленной съёмке, падение, и заглянул в лицо брата, в его беспомощно распахнутые глаза, из которых ушёл разум. Спустя мгновение Герман очнулся уже по-настоящему, инстинктивно дёрнувшись, чтобы предотвратить столкновение… себя с собой. Ему казалось, что много времени не прошло. Но под брезент не пробивался свет, только сквозняк. Значит, близнецы провёли в забытьи всё утро и день. Присутствие брата вернулось. Герман чувствовал его оборонительную угрюмость, комом засевшую в груди. Кончики пальцев слабо вибрировали, как бывает, когда трогаешь наэлектризованный шерстяной свитер. Что-то беспокоило Германа. Что-то было не так. Ощущая себя скособоченным вправо, со смещённым центром тяжести, Герман сел. Он потёр лицо и замер, не нащупав на привычном месте шрам. Вмятина, рассекающая бровь пополам, память о падении с подоконника… куда он делся? Ещё не догадка, но её предчувствие заставило сердце биться сильнее. Запаниковав, Герман резко повернул голову налево, но вместо брата, которого мог рассмотреть боковым зрением, если сильно скосит глаза, увидел только стену кузова и собственное плечо. А в следующий миг Сергей ткнул ему в лицо пальцами, пытаясь что-то нащупать. «Это с какой стороны посмотреть. Если с твоей, то ты, конечно, слева от того нароста, который зовёшь братом, – вспомнил Герман, и по спине побежали мурашки. – А когда на тебя смотрю я, то ты ещё как справа». Он закричал. Лес выглядел как декорация из фильма ужасов. Шатёр разбили прямо напротив него. Рабочие распяли на стальных опорах купол, разрисованный в стиле батик, и перетянули стилизованными под цепи тросами. Хотя монтажные работы ещё не закончились, труппу разместили в шатре. Внутри гулял ветер. Обогреватель вонял палёным. Герман проводил ночи без сна, мечтая, чтобы опоры рухнули. Он был не в себе с тех пор, как они с братом поменялись местами, просыпался с ощущением, что их расчленили и сшили, как попало. В стане Кукольника, не в ладах с собственным телом, Герман чувствовал свою изоляцию от мира как никогда остро. У многих из товарищей по несчастью отсутствовал разум. Их речь была лиственно-шелестящая, под стать существованию. Герман не пытался их различать, и мало-помалу все они слились в одно маловыразительное лицо. Он надеялся бежать, заручившись поддержкой кого-нибудь из рабочих, но те не разговаривали с близнецами. Единственный, с кем удалось наладить подобие контакта, был Палочник Первый. С ним иногда случалось просветление. Во взгляде расходились тучи и брезжил разум. Тогда Палочник повторял: – Что бы вам ни казалось, помните: на самом деле это затянувшаяся и очень реалистичная галлюцинация. Вы просто не можете этого осознать. Заставьте себе понять, что всё вам только кажется. – А у тебя получилось? – спросил Герман однажды. Палочник покачал головой, и больше они к этой теме не возвращались. За неделю до представления за близнецами пришла устроительница шоу, правая рука Кукольника и его сестра, ещё нестарая, но некрасивая женщина и швырнула им под ноги пакет. Герман его не поймал, а Сергей – даже не пытался. Координация их движений была нарушена, нервы расстроены. – Меряй. Приказ прозвучал как удар плети, которой сестра Кукольника подпоясывалась вместо ремня и по, слухам, пользовалась по назначению при первой возможности. Женщина подчёркнуто обращалась к близнецам на «ты». В пакете лежало изделие из грубой ткани, вроде мешка с прорезанными в нём отверстиями для голов. Оно было сшито вручную хирургической леской. Герман поцарапал об неё щёку, одеваясь. Он с неожиданным пылом подумал, что никогда больше не будет цепляться к брату, если они отсюда выберутся. Пусть шьёт что хочет. Рассказывая, где близнецы должны стоять во время шоу и что говорить, женщина щёлкнула пультом от прожектора. Герман захлопал ресницами в кругу бледного света. – А на шоу будет отопление? Мне холодно. – Тебе и должно быть холодно, чтобы ты дрожал. Если не будешь выглядеть несчастным, то зритель, чего доброго, решит, что тебе живётся лучше, чем ему. Зритель платит, чтобы поглядеть на кого-то ущербнее себя, а не наоборот. Шатёр был как китайская лампа. С изнанки просачивались струящиеся силуэты с разверстыми дырами ртов. Герман скользил взглядом по силуэтам и видел себя в каждом из них. «Газель» охраняли две суки бойцовской породы и такого окраса, будто их подожгли и долго тушили. Одна подняла морду в подпалинах-пятнах и заворчала. Другая рванулась, натянув стальной трос, который был ей вместо цепи. Ходили слухи, что Кукольник травит ими труппу. Герман в это не верил, но, сталкиваясь с собаками, робел. Они были вечно голодны и худы как Палочники. На лай из «Газели» явился сам хозяин в сопровождении сестры. На ней был макияж в духе трагического клоуна – огромное количество пудры, на которую у Германа была аллергия. – Хочешь поговорить? – спросил Кукольник. – Давай. Женщина взяла собак и кивнула близнецам, чтобы проходили. В «Газели» было душно. Окна плакали. Цвели обильные запахи – воск и ладан, курительная смесь, ароматические палочки. Радио извергало рваный бит, который приходилось перекрикивать. – Что ты подлил мне в кофе? – Тебе? – со значением переспросил Кукольник и ухмыльнулся, показав жёлтые зубы. – Мне. Нам. Неважно, – занервничал Герман. – Я хочу знать, понятно? Кукольник сварливо заговорил: – Почему бы для разнообразия не поговорить о том, чего хочу я? По-твоему, я доволен тем, как вы справляетесь? Думаешь, подмахнули расписку, и хватит с меня? Ну уж нет! Я хочу… Нет, я требую такого же отношения, как к Грёзу! Это ведь ради него вы вышли на меня и торговались, как на базаре. Что смотрите? Да, я догадался. Что ты это скажешь, Герман? – С какой стати я должен оправдываться? – выпалил он и с запозданием понял, что выдал себя. Кукольник перевёл взгляд с него на Серёжу и разразился смехом. – Фу, – выдавил толстяк, задыхаясь. – Надо же! Фу! – Если ты не вернёшь всё, как было, то мы не будем участвовать в твоём ублюдочном представлении! Отказываемся! – сорвался на крик Герман. – Нет уж, вы будете участвовать. Будете, если хочешь, чтобы вас вообще когда-нибудь попустило. И когда вам представится случай доказать мне свою… признательность, назовём это так, то, надеюсь, ты будешь умницей и вспомнишь, что у меня для вас кое-что есть. А теперь закрой дверь с той стороны! Я отдыхать буду. Герман выскочил из «Газели» и хлопнул дверью изо всех сил. Повернув к близнецам выбеленное лицо, сестра Кукольника улыбнулась и ослабила хватку. Тросы заскользили по шершавым, как наждак, ладоням. Герман ускорил шаг. Не из страха, просто не хотелось, чтобы женщина видела, как Герман старается не плакать, и передала Кукольнику. Тот пленил близнецов гораздо надёжнее, чем они думали. И, что хуже всего, теперь он знал об этом и о том, что они тоже это понимают. Случай, о котором говорил Кукольник, вскоре представился. Там, где дорога встречалась с горизонтом, возникла грязно-белая «Приора». Никого не спросив, водитель убрал импровизированный шлагбаум – колючую проволоку, завязанную петлёй на конце, всю в пёстрых отрывках. Проволока осталась лежать в следу шин. Герман растолкал толпу, выползшую погреться на солнышке и поглазеть на гостя, и увидел Грёза. Их глаза встретились. Какое-то время Герман позволил себе обманываться тем, что рабство кончилось… А потом о случившемся доложили Кукольнику, и он явился, бряцая шпорами. – Ну всё, толстый, пошутили, и хватит, – сказал ему Андрей. – Я их забираю. Прямо сейчас, если не хочешь продолжить этот разговор в полиции. – А может, ты сначала выслушаешь, чего они сами хотят? – ответил Кукольник, лоснясь от удовольствия. – Что же, – в голосе Грёза послышалось напряжение, – давай послушаем. – Вы как, парни? Со мной? Больше всего на свете Герман хотел ответить да. Он опустил взгляд и уже не смог его поднять. – Мы здесь по своей воле, – выдавил Герман. – Правильно, скажи ему! – азартно взревел Кукольник. – Бумаги ведь… так и не были подписаны, верно? Если я правильно понимаю, это значит, что мы имеем право сами решать… И мы решили. – Скажи ему, пацан!.. – Да ладно, вы серьёзно?! – разорался Сергей. – Андрей, кого ты слушаешь? Он же сам не знает, чего хочет. Но ничего, я объясню! Грёз улыбнулся ему и опустил руку на плечо – тёплым, обнадёживающим, знакомым жестом. Это причинило Герману почти физическое страдание. Он отшатнулся. – Нечего объяснять! – крикнул он. – Я с тобой никуда не поеду, так что уходи! А не то я… я пожалуюсь в опеку, и у тебя отберут всех! Твой дом – бомжатник! Бар – притон! А ты – сутенёр! Убирайся! – Заткнись, заткнись! Левая рука, которая и прежде слушалась правшу Германа неохотно, вышла из-под контроля и врезала ему в лицо. Герман ощутил тревожную пустоту в переносице, истекающей чем-то густым и солёным, и упал в снег. В прорехе между облаками блеснул, исчезая, солнечный луч. Фары прощально осветили лицо Германа. Он завыл – без смысла, без содержания, на одной душераздирающей ноте, и продолжал, пока голос не перешёл в хрип и не иссяк. 8. Кукольник решил сдать фуры в аренду до конца театрального сезона. Когда арендатор увидел, насколько они загажены, сделка чуть не сорвалась. Накануне шоу всех подняли затемно и отправили мыть и чистить. Палочник Второй надсматривал. Держался он самодовольно, всем видом показывая – он-то нормальный, никому из кукол не чета. Близнецы разделили руки, чтобы справиться быстрее. Закончилось это тем, что Герман опрокинул ведро, сунувшись прополоскать тряпку. Он хоть и занял место брата, но ведущей рукой у него оставалась правая, а Сергей загораживал ему обзор. Вода хлынула на пол, протекла в ботинки. Она была ледяная. Стоял январь. Сергей отшвырнул тряпку и невидяще уставился перед собой. Палочник говорил, они должны осознать, что галлюцинируют… Сидя на корточках в холодной луже, Сергей осознавал лишь одно – с него хватит.