– В самом деле, – повторил Сергей, обидевшись, – в самом деле эйфов не существует. А рыбок я видел. Герман поставил точку в расписке, которая обладала силой обратить близнецов в рабство на всю оставшуюся жизнь. Только сейчас у него задрожали руки. Кукольник, основательно убаюканный, встрепенулся. Тень его ладони легла на бумагу. Герман поспешно подвинул её к себе, помяв. Он достал из кармана стопку банковских карт, большая часть которых происходила из стран третьего мира, и веером развернул перед Кукольником. – Переводите понемногу на каждую. И отдельно пятьдесят тысяч нашему консультанту. Это гонорар за его услуги. ЛжеИван поднял взгляд от запроса «Euphorium Christmas sale», вбитого в поисковую строку: – Мне в первую очередь. Я и так уже на все деньги наговорил. Кукольник взял одну из карточек: – Национальный банк Сомали! Что за фокусы, Герман? – Может, для вас гонять миллионы туда-сюда – обычное дело. Но не для нас. Любой банк заинтересуется переводом такой крупной суммы. Заподозрит махинации и сообщит, куда они там сообщают. Вы же не хотите, чтобы мы отправились в тюрьму на весь срок нашего сотрудничества? Судя по лицу Кукольника, мысль о том, что кто-то распорядится близнецами вместо него, оскорбляла его крепостнические намерения. Наверняка ещё меньше он хотел попасть в тюрьму сам. Что было куда вероятнее, если бы на дне денежного источника малолетних близнецов образовался уголовно-процессуальный осадок. Кукольник не мог этого не понимать. – Если это представление с Эйфориумом, которого нет, сомалийским банком и бомжеватым консультантом устроено для того, чтобы в итоге оставить меня в дураках, то учти – раньше, чем это произойдёт, я устрою вам с братишкой операцию по разделению при помощи ножовки по металлу, – предупредил он. «Быстро же ты перешёл к угрозам», – подумал Герман и повторил: – Понемногу на каждую. Когда с переводом было покончено, Герман снова взял ручку и старательно расслабился. Рука пришла в движение без его участия. Паста не писала на жирном. Брат смотрел в другую сторону, так что Герману пришлось сказать, замаскировав под раздражение: – В эту бумагу что, беляши заворачивали? Не пишет ни фига. По-прежнему не глядя, Сергей нажал сильнее и едва не прорвал бумагу, а затем отложил ручку, чтобы не выдать себя в момент передачи контроля над телом. Теперь у близнецов была расписка с подписью, как у Германа, но поставленной не его рукой. Во всяком случае, они надеялись, что так покажет экспертиза, если до этого дойдёт. – У меня тоже всё готово, – сообщил ЛжеИван. Он закрыл окно телеграм-переписки и погладил чёрный футляр. Рука с оцарапанными костяшками и отросшим ногтём мизинца выглядела неуместно на этом футляре, будто в чужом богатом кармане. Щёлкнули замки. Открылась крышка, потянув за собой белоснежные шёлковые ленты-стопора. Внутри всё было матовое и чёрное. В отделанных кожей углублениях лежали кабели разной толщины, перевязанные серебристыми проволоками, и съёмный блок в фирменном чехле со знаком «φ». Это буква «фи», вспомнил Герман, а съёмный блок, соответственно, называют фи-блоком. Устройство сбросило чехол с ласкающим слух шелестом. На корпусе было четыре USB-входа и клавиша. Тронув её, ЛжеИван привёл в движение залегавшие на экране тени. Изображение разгоралось постепенно, как энергосберегающая лампа, черпая краски будто бы извне – гостиничный номер померк, освещение уступило экрану в яркости. На нём разворачивалась, оставляя тлеющий след, лента Мёбиуса, и бежал слоган «…of sound mind and memory». ЛжеИван нашарил на кровати фонарик, подсоединил к фи-блоку и велел Герману: – Смотри прямо сюда и постарайся не моргать. В глаза ударила вспышка, похожая на фотографическую. Изображение на экране пошло кругами, как вода под дождём. ЛжеИван погрузил ладонь в дреды и одним резким, как укол, движением вставил штекер в разъём между шейными позвонками. Быстро-быстро задвигались зрачки под полуопущенными веками, а к подбородку протянулась ниточка слюны. Очарование момента было потеряно. Кукольник и его отражение в зеркале заняли почти всё место. Близнецам на плечо легла рука. – Пошли отсюда. Собирай карточки, и сваливаем. – Нет, мы ещё не закончили, – возразил Герман. – Да ты посмотри на него! Это же эпилепсия или кататонический ступор. А может, этого дегенерата ударило током, – со вкусом перечислил Кукольник. – И ты предлагаешь подождать? Ты на это и рассчитывал? Что бросишь меня с дохлым эникейщиком, а сам сбежишь с денежками? На выход, я сказал! – Нет! – закричал Герман, вырываясь. ЛжеИван подмигнул ему с экрана ноутбука. – Куда это ты смотришь? – недовольно спросил Кукольник, обернулся и увидел сам. ЛжеИван выглядел угловато, будто его наспех слепили в «Майнкрафте». Программа-интерпретатор выдавала изображение, упрощая его во много раз. Ей не хватило бы производственных мощностей, чтобы явить Эйфориум во всём его блеске и великолепии – над этим неусыпно трудились три могущественных дата-центра, расположенных на частном острове в Карибском море. По эту сторону экрана консультант сидел, как больной, запятнав слюной воротник. Кукольник пощёлкал пальцами у парня перед лицом, перевёл взгляд на экран и скривился. – Кино – не кино… Устроили. Мракобесие. Экран быстро заволакивала дымка, похожая на испарения сухого льда. Виртуальный ЛжеИван разжал кулаки. На ладони замерцал серо-голубой радужный отпечаток. На другую ладонь стягивалась дымка и закручивалась маленьким вихрем, с каждым оборотом уплотняясь. На телефон, купленный с рук и оформленный на постороннего человека, одно за другим приходили оповещения из всех мобильных банков сразу. Когда карточки опустели, Герман отключил телефон, достал сим-карту, поломал пополам и закопал в цветочный горшок. На экране ЛжеИван заворачивал заархивированные эйфы в слепок с радужной оболочки. Палочник Второй подсадил Германа в фуру. Он увидел слежавшееся бельё, опрокинутую капельницу, пакеты с глюкозой. А потом ночь сомкнулась над близнецами. – Куда мы едем? – спросил Герман, но Палочник Второй не ответил. В кузове было темно и холодно. Стоял затхлый запах. На поворотах брезент, хлопая, задирался, и за ним покачивалась улица в разноцветных огнях, как отражение в ёлочной игрушке. Ехали, пока не забрызгал серенький рассвет. Кукольник принёс близнецам пластиковый поднос с завтраком и отошёл, перелаиваясь с Палочниками. Бутерброды пересохли. По поверхности кофе растекалась капля ликёра, как бензин в луже. Герман отпил, и его передёрнуло. Кофе остыл, а из-за ликёра стал как сироп от кашля на вкус. Послышались шаги. Отодвинулся брезент, и за пазуху сыпануло мелкого снега. Брат сердито вскрикнул. Перед близнецами стоял Палочник Первый. – Если хотите бежать, – еле-еле шевельнулись его губы, – решайтесь сейчас. Когда мы воссоединимся с труппой, такой возможности не будет. Попытка только одна. Если он вас поймает, то посадит на цепь. Снежинки растаяли на груди. Под курткой стало сыро. Герман бросил взгляд Палочнику за спину и шансы на побег оценил невысоко, тем более, что оба телефона Кукольник у близнецов отобрал. Город был незнаком, оставшихся денег ни на что не хватало. – Знаешь, что я думаю? Что ты провокатор. Кукольник тебя подослал, потому что хочет, чтобы у него появились основания… это… Чтобы держать нас на цепи. – Зря вы это затеяли. Если из-за денег, то он всё равно найдёт способ их отобрать… Палочник поднял голову и с ужасом уставился на близнецов, а в следующую секунду бросился на них и выбил из рук стаканчик с кофе. – Надо как-то сделать, чтобы вас вырвало, – пробормотал Палочник и сунул руку Герману в рот. – Что ты делаешь?! – визжал брат прямо в ухо, а перед глазами заплясали цветные круги – Герман поперхнулся чужими пальцами. Донеслось переругивание Кукольника с Палочником Вторым – вернее, ругался «хозяин», а кукла подобострастно оправдывалась. Они приближались. Первый Палочник поник: – Поздно… По телу пробежала короткая судорога, и Сергей сбросил Палочника с себя. Отдышавшись, брат спросил: – Что было в кофе? – Наркотик. – Спасибо за предупреждение. В следующий раз мы будем внимательнее. – В следующий раз вы сами его попросите, – равнодушно ответил Палочник. Он сел, уронив подбородок во впадину груди, напоминая чучело погибшей от голода птицы. Фура тронулась. Назойливо дребезжала капельница, рассыпая по телу мелкую дрожь. Это раздражало, и Герман уже решился выбросить капельницу вон, как обнаружил, что у него нет сил встать. – Сколько же в тебе веса? – спросил он у Палочника – просто чтобы услышать свой голос. Язык поворачивался еле-еле, как будто в рот напихали ваты. – Метр девяносто пять. – А веса? Палочник не отозвался, и Герман опустил голову на сложенные на коленях руки. Его укачивало. Внутри ходили маленькие волны. В какой-то момент волны поднялись до критической отметки, хлынули в кузов и подняли близнецов к потолку. Герман увидел капельницу, прореженную мышино-серую поросль на макушке Палочника и себя с Сергеем – сверху, их жалкую мёртвую позу. Стоило Герману осознать, что он наконец-то избавился от брата и может лететь, куда хочет, прочь отсюда, как его с непреодолимой силой потянуло обратно в тело. Он падал, падал и… …и в метре от пола то ли задремал, то ли загаллюцинировал. Картины детского дома и дома Грёз, дополненные фантасмагорическими деталями, наслаивались и переходили друг в друга, как отражение в поставленных напротив кривых зеркалах: смерч заслоняет собой небо; купил близнецов для съёмок в детской порнографии; насаженные на шпажки для канапе пуговицы в виде глазных яблок; гроб качается хрустальный…