О да, я хотела, о чем не преминула сообщить. Но уговаривать на рассказ его не собиралась, ограничившись утвердительным кивком и вернувшись к рисованию. Герман ожидаемо молчал и, как это обычно бывает, заговорил как раз тогда, когда я подумала, что мне снова не удастся ничего услышать. – Я узнал, что обладаю способностями, не свойственными простым людям, когда мне было девять. – Он по-прежнему не двигался, но его взгляд будто заволокло туманом. – Я видел то, чего не видели другие. Безмолвные тени, встречающиеся мне на каждом шагу, казалось, не замечали меня. Но я замечал их. Мне никогда не удавалось рассмотреть их отчетливо, зацепиться за детали, но я точно знал, что они существуют. Они не трогали меня, никак не мешали, и привыкнуть к их постоянному присутствию оказалось несложно. Так прошло семь лет. Затем в какой-то момент я вдруг отчетливо почувствовал, что могу взаимодействовать с ними. Мне захотелось попробовать поймать хотя бы одну из теней, дотронуться до нее. И у меня получилось. Выжил я чудом, а тень растворилась. Я не хотел ее уничтожать, но когда мы соприкоснулись, во мне проснулось неудержимое желание убивать. – Так, значит, ты видишь безымянных тенями? – незаметно для себя прекратив рисовать, спросила я. – И это тот первый, уничтоженный тобой безымянный, оставил этот шрам? Герман кивнул: – Чтобы прийти в себя, мне потребовался месяц. А потом я стал гордиться тем, что умею, захотел испытать свои силы вновь. Я никому не рассказывал о них, никто бы не понял. – И ты это сделал? Снова попытался напасть на тень? – Не успел. – Было сложно понять, что теперь отражалось в колючих голубых глазах. – Они напали сами, вместе. Но не на меня. На мой дом, мою семью, пока я находился в городе. Выронив карандаш и даже этого не заметив, я осторожно проронила: – Но ведь они в основном охотятся на духов… – В основном, – жестко усмехнувшись, подчеркнул Герман. – Это была месть глупому мальчишке, сунувшемуся туда, куда не следовало. Наступила недолгая, но очень напряженная пауза, а затем он продолжил: – Мои родители и сестра до сих пор числятся пропавшими без вести, потому что от них не осталось ничего. Ничего, кроме пары золотых украшений. Не увидь я собственными глазами, что с ними произошло, тоже считал бы, что они просто исчезли. Я вернулся домой как раз в тот момент, когда безымянные разделывались с матерью. Даже самому заклятому врагу не пожелаю такое увидеть… Я была ошеломлена. Даже моего буйного воображения не хватало, чтобы представить, как все это происходило и что чувствовал в тот момент Герман. Каково это – разом лишиться всей семьи? Да еще и своими собственными глазами увидеть, как их зверски, нечеловечески убивают? – Они даже не кричали. – Мускул на лице безымянноборца дрогнул. – Не могли. Но эти полные ужаса и страданий глаза… А я ничего не мог сделать. До сих пор не понимаю, почему безымянные в тот вечер не убили и меня. Я больше ни о чем не спрашивала, но Герман меня уже словно не замечал. – Помню, я тогда полночи шатался по городу, мысль идти в полицию меня почему-то не посетила. Потом пошел дождь, я сел на электричку и поехал черт знает куда. Шел по проселочной дороге, останавливался у заборов, зашел в какой-то двор, смотрел в окно… Странно, но моему воспаленному сознанию тогда казалось, что в этом окне сияет свет. Не от лампы, просто свет… мягкий такой, согревающий. Как будто там находился кто-то знакомый и родной. Я цеплялся за него, чтобы не упасть в черную пропасть, а потом появился Тэйрон. Он шел за мной уже несколько часов, узнал, что случилось в городе. В ту ночь это было не единственное нападение безымянных. Как я узнал позже, пострадали еще две семьи и множество мелких духов. Я тогда ничего не соображал, но, когда Тэйрон велел идти за ним, почему-то послушался. Он рассказал мне, кем я являюсь, взял к себе в помощники и показал мир, скрытый от большинства людских глаз. Без него я бы пропал. Слов все еще не было. Наверное, нужно было что-то сказать, но выражать соболезнования казалось несвоевременным, а произносить слова утешения – попросту глупым. Только сейчас я и понимала, что сделало Германа таким закрытым. Минувшие четырнадцать лет вряд ли способны полностью сгладить боль утраты, разве что только ее приглушить. Я попыталась представить, что стало бы со мной, стань я свидетельницей смерти родителей с Сашкой… и не смогла. Наверное, выражение моего лица было очень красноречивым, поскольку вернувшийся из своего прошлого Герман заметил: – Ты сама просила рассказать. – Спасибо, – сказала единственное, на что меня хватило. – За что? – Его левая бровь выразительно приподнялась. – За то, что поделился, – просто ответила я и, немного подумав, невесело добавила: – Знаешь, я, может, и не умею говорить красивые слова, да и кажусь поверхностной веселой девочкой, но… я правда сожалею. Хотя и не способна до конца осознать все, что тебе пришлось пережить. Ты сильный человек… по-настоящему сильный. Не только физически, морально. Мне хотелось сказать что-нибудь еще, но я не соврала: говорить красивые и правильные слова никогда как следует не умела. И все же, несмотря на то что Герман больше ничего мне не ответил, я чувствовала, что этот разговор нас в некоторой мере сблизил. Почти не сомневалась – эта тема до сих пор являлась для него болезненной и обсуждал он ее со считаными людьми… или вовсе не обсуждал ни с кем, кроме Тэйрона. Когда я вернулась к рисованию, погода заметно испортилась. Солнце скрылось за пеленой пока еще слегка сероватых облаков, но ветер уже наполнился запахом скорого дождя. И все же сидеть прямо на траве, держать в руках карандаш и пытаться передать выражение лица расположившегося напротив меня человека было… Снова не хватало слов, чтобы описать эти чувства даже самой себе. Волнительно, приятно, доверительно – только малая их часть. Где-то внутри я все еще поверить не могла, что это действительно происходит. Так и казалось, что после очередного штриха я вдруг проснусь и вся эта сцена исчезнет. Никогда не думала, что могу испытывать такую гамму чувств всего из-за одного мужчины! Наверное, прошло около четверти часа, прежде чем я вновь с головой погрузилась в работу. Отсутствие академического образования давало о себе знать, и дело шло не так гладко, как мне бы хотелось. Раньше я самостоятельно пыталась изучать книги по рисунку, читала разные статьи о строении и анатомии лица, но практики все-таки не хватало. И все же некоторая схожесть постепенно стала появляться. Она была заметна лишь намеком, а мне хотелось добиться ее целиком. Передать ускользающее выражение глаз, ухватить суть, облачив ее в узнаваемые черты… Чиркал карандаш, появлялись новые пятна и линии, и чем больше их становилось, тем сильнее уплотнялся туман в моей голове. Рука двигалась почти неконтролируемо, а я все гналась за образом, который так сильно хотела ухватить. Казалось, осталось совсем немного, я вот-вот его настигну, но что-то словно мешало, и противное чувство, когда не можешь что-то вспомнить, становилось еще острее. Это было так странно – понимать, что перед тобой сидит человек, которого ты одновременно и знаешь, и не можешь вспомнить. Словно вы с ним встречались в какой-то прошлой жизни, а сейчас переродились и не можете друг друга узнать… В себя я пришла от стука первых капель. Дождь начинался медленно, но по всем признакам обещал перерасти в настоящий ливень. Герман заметил это вместе со мной и, поднявшись, помог мне сложить в рюкзак разбросанные вокруг карандаши. Только в этот момент заметила, что не глядя использовала их почти все… На рисунок он тоже порывался посмотреть, но этого я не позволила, быстро засунув свое неоконченное творение в папку. Даже сама не взглянула, решив, что посмотрю на «творение» свежим взглядом во время следующего сеанса. Ну а в том, что этот сеанс состоится, я не испытывала почти никаких сомнений. Я ожидала, что мы вернемся в гостиницу, но у Германа были иные планы. И, надо сказать, планы эти я целиком и полностью одобряла. Почти бегом мы добежали до ближайшего кафе, миновав при этом торговый центр, у которого на дереве мокли два неразлучных гуся. Мимо кафешки, куда мы вошли, я проходила неоднократно и не раз хотела войти внутрь. Вот случай и представился. – Прости, что не ресторан. – В голосе Германа, открывшего передо мной дверь, слышался сарказм. – Ах, какая досада, – пропела я, оценивая местный интерьер. Внутри кафе оказалось уютным и милым, выдержанным в темно-синих и зеленых тонах, контрастирующих с развешенными на стенах гирляндами светящихся лампочек. Строго говоря, это заведение было скорее кофейней, о чем свидетельствовала вывеска с уймой наименований кофе, а также обилие сладостей на витрине. Как только мы вошли внутрь, за нашими спинами обрушилась ливневая стена, шум которой заглушил звучащую в кофейне музыку. Заказав кофе, мы сели за рассчитанный на двоих и стоящий у окна столик. В который по счету раз я не знала, о чем заговорить. Понятия не имею, что вдруг на меня нашло, но пока нам не принесли кофе, не проронила ни слова! От Германа это не укрылось. – Я начинаю думать, что в тебя вселился дух молчания. – А такой существует? – моментально отреагировала я, вернув дар речи. – По крайней мере, мне не встречался, – усмехнувшись, он придвинул к себе чашку. – Но кто знает, какие духи затеряны во множестве миров? А капучино в этой кофейне оказался просто отменным. Еще и красивый арт с сердечком из пены мне нарисовали. Портить такую красоту было жалко, но я сделала щедрый глоток и тут же зажмурилась от удовольствия. Испортившаяся погода скорее походила на осеннюю, чем на летнюю, так что горячий напиток был как раз кстати. Да что там, я бы на тот момент и от горячительного не отказалась… – Свидание, значит, – вернув себе бразды правления ситуацией, я исподлобья покосилась на Германа. – И что это на вас нашло, господин безымянноборец? – Наваждение одной рыжеволосой ведьмы, – вкрадчиво проговорил он, неотрывно глядя мне в глаза. – Ой, смотрите, господин безымянноборец. – Я прищелкнула языком и ответила ему в тон: – Скоро начну думать, что в вас вселился дух желания. Или под рыжеволосой ведьмой вы понимаете госпожу Санли? Пожалуй, смех Германа можно было считать самой большой неожиданностью за весь сегодняшний день. Он рассмеялся так естественно и искренне, что совсем перестал походить на того, кого я знала. А смех у него оказался красивым… очень, чтоб его! Как-то незаметно мы заговорили о совершенно обычных и в то же время важных вещах. О забавных случаях из жизни, о детских увлечениях и мечтах, в которых не было ни безымянных, ни каких-либо духов вообще. Оказалось, что Герман терпеть не может зеленый чай и заставляет себя пить мятный через силу. А я поделилась своей любовью к карамели и клубничным жвачкам. Все это было настолько же странным, насколько восхитительно естественным. Словно мы знакомились только сейчас, в этой кофейне – два абсолютно обычных человека из нормального, лишенного мистики мира. Я рассказала даже о своей первой влюбленности. Случай вышел банальный донельзя: один одноклассник дергал меня за волосы и всячески изводил, а другой становился на мою защиту и клялся в вечной любви. Разумеется, как хорошая девочка, я воспылала чувствами к первому. – Всегда питала слабость к хулиганам. – Я хитро улыбнулась. – Хорошие мальчики – такие скучные… Ну а ты? – Что я? – Герман вернул улыбку и прищурился. – Мальчики меня не интересуют – ни хорошие, ни плохие. Я расхохоталась и, отсмеявшись, потребовала: – В кого ты впервые влюбился? Наверняка в красотку из старшего класса. – Со мной по соседству жила девочка, – тронув давно опустевшую чашку, произнес Герман. – Наши дома располагались через один. Мы дружили семьями, и нет, ты не угадала – она была младше меня на пять лет. Я бы не назвал это влюбленностью, скорее дружеской привязанностью. Но цветы я ей дарил, да. И игрушки, и сладости, которые она обожала. Мы знали друг о друге все… почти. Я поняла, что под этим «почти» подразумевались его тогда еще не раскрытые способности. – И где сейчас эта девочка? – полюбопытствовала я. За столом внезапно возникло напряжение, и через несколько мгновений стало ясно почему. Герман поднял взгляд и, посмотрев мне в лицо, ответил: – При любви ко всем животным наибольший восторг она испытывала к оленям. Меня как будто ударили чем-то тяжелым. В мыслях всплыл образ девочки с длинными каштановыми волосами и торчащими на макушке оленьими рожками. Ее одежда, которая казалась вроде бы обычной, но капельку старомодной… – Это тоже были безымянные? – глухо спросила я. – Нет, – уже без тени улыбки ответил Герман. – Несчастный случай. О большем я не спрашивала. Он и так рассказал мне слишком много, а отплатить за такую откровенность мне было нечем. К счастью, в моей жизни не случалось трагедий, а все, на что я могла пожаловаться прежде, сейчас казалось просто смешным. В гостиницу мы вернулись вечером, когда до ужина оставалась всего пара часов. Расставшись с Германом у лестницы, я поднялась к себе и, вместо того, чтобы в свободное время заняться чем-нибудь полезным, прыгала по комнате и лежала на кровати, смотря в потолок. Вот вроде бы ужасные истории сегодня услышала, и впечатление они произвели немалое, но все ж таки позитив перевесил. И рисование у фабрики, и время, проведенное в кофейне, – все воодушевило настолько, что я боялась расплескать заполнившие душу прекрасные эмоции. – Дурная ты, Юлька, – обняв подушку и уткнувшись в нее носом, выдохнула я. – Вот же дурная… К ужину я собралась буквально минут за пятнадцать, что для меня являлось своего рода рекордом. Не имея представления, в каком формате он будет проходить, я оделась так, чтобы чувствовать себя комфортно: в джинсы и легкую блузку – вроде бы не претенциозно, но и не слишком повседневно.