— Гони во двор, не задерживайся! — приказал молоденький хорунжий. И во дворе пожарных караулили казаки: на крыльце же брандмейстерской квартиры стояли Прохор и Стяжкин. Стяжкин был в полной парадной форме. — Равняйсь! — властным голосом крикнул он. Присутствие офицера вернуло ему былую уверенность. Обоз начал выравниваться, как на смотр. — Отставить! — взревел Стяжкин, кося глаза на Прохора. — Распустились вы у меня... — Тихо, брандмейстер! — оборвал его Прохор. — Где твой выездной экипаж? — Фалеев! — обратился Стяжкин к помощнику. — Займи свое место на коннолинеечном ходу! — Слушаюсь, господин брандмейстер! — почтительно отве­тил Фалеев.— Будет исполнено... Стяжкин взгромоздился в экипаж, а Прохор, спустившись с крыльца, поправил черную повязку и, опираясь на саблю, громко сказал: — По стратегическим соображениям войска верховного пра­вителя его превосходительства вице-адмирала Колчака эвакуи­руют город. Но к осени красные орды вновь будут отброшены за Волгу. Рождество мы отпразднуем в Москве... На юге генерал Деникин начал блестящий рейд... Пожарные слушали и не понимали, куда клонит ротмистр. Все стало ясным лишь в конце речи, когда Прохор, выдержав паузу, объявил: — Кто желает вместе с нами временно отступить, тех прошу построиться у каланчи... Однако к каланче ни один человек не подошел. — Учтите, — поправляя повязку, продолжал Прохор, — милостей и почестей от большевиков не будет. Еще есть возможность организовать на станции эшелон... Но, если железная дорога вас не устраивает, отходите по Сибирскому тракту... Маршрут следования у меня имеется... Забирайте лошадей, дроги, повозки, инвентарь. Вашим близким разрешается ехать вместе с вами... Итак, повторяю: кто желает эвакуироваться в Сибирь, тех прошу перейти на левый фланг, к каланче... Я жду!.. Но пожарные, как и несколько минут назад, не двигались с места. Тогда ротмистр, показывая на Стяжкина, произнес: — Ваш начальник и его жена уже дали согласие отходить вместе с нашими подразделениями... Брандмейстер, кое-что можешь сказать и ты... Поднявшись в экипаже во весь рост и сделав руки «по швам», Стяжкин, поглядывая то на Побирского, то на своих подчиненных, неуверенно забасил: — Ребята, его благородие дело говорит.. О вас, дураках, заботится... Переждем, пока комиссарское племя перережут, и вернемся обратно... Но если Прохору никто из пожарных не рискнул возразить, то со Стяжкиным церемониться не стали. — Зачем убегать?.. Не хотим в Сибирь!.. Большевиками не стращайте!.. Мы остаемся! — неслось со всех сторон. Прохор что-то крикнул сорвавшимся голосом, и казаки с нависшими пиками окружили обоз... — Я тебя проучу!— зашипел на Мишку урядник с холеной бородой, дергая свою лошадь и размахивая над головой нагайкой. — Будешь бунтовать! Чем бы кончилась вся эта история, неизвестно, но в этот момент из дежурки выскочил телефонист и, перекрывая гвалт, дико заорал, размахивая руками: — Его благородия, ротмистра Побирского, к аппарату!.. ...Спустя три минуты Прохор прямо с крыльца шагнул в стремя своего коня и скомандовал казакам: — За мной! И, забыв про пожарных, казачий отряд помчался следом за ротмистром Побирским. — А ну! Дуй-ка, слышь, к воротам и глянь, куда они! — быстро приказал Мишке дядя Коля. Спрыгнув с облучка, Мишка кинулся исполнять приказание. Казаков вблизи второй части уже не было видно. Вероятно, они свернули на Главный проспект. Когда парень доложил об этом, дядя Коля, сняв каску, облегченно вздохнул. XXVII. НЕЛЬЗЯ НАШЕМУ БРАТУ БЕЗ ЛОШАДЕЙ Пока Прохор уговаривал пожарных эвакуироваться из города, большой отряд дулеповцев прискакал на металлургический завод. Рабочим было срочно приказано грузить в вагоны стоящее на подъездных железнодорожных путях самое ценное оборудование. Но рабочие отказались выполнять требование и открыли по дулеповцам огонь. В цехах давно уже хранилось оружие, перенесенное сюда из тайных складов. Казаки позорно бежали. Узнав об этом, атаман Дулепа стал немедленно стягивать к заводу все свои отряды. Вот тогда-то и получил по телефону приказ Прохор. Однако рабочие, разобрав железнодорожный путь, чтобы ничего нельзя было увезти, успели скрыться через задние ворота... Во дворе второй пожарной части между тем шли споры, как поступать дальше. Позвонили в первую часть. Ананьев в телефонную трубку ответил, что к ним дулеповцы не приезжали. Из пожарной же дружины заводского поселка сообщили, что казаки окружили завод и что по поселковым улицам рыскают патрули и хватают мужчин. — Слышь, ребята, — говорил своим товарищам дядя Коля, — не думаю я, чтобы ротмистр только нас одних хотел агитировать. Он, вражина, опосля, поди, и в другие части собирался. — Да мы-то ему зачем понадобились? — подал голос Киприян.— Толк-то от нашего отъезда какой? — Вот тут собака и зарыта,— ответил дядя Коля. — Понять не могу... Сжечь, что ли, город без нас хотят. — Спросим у брандмейстера, — предложил Геннадий Сидорович. Стяжкин в наглухо застегнутом мундире сидел на кухне и глушил водку. Когда его вызвали во двор и спросили, почему это пожарных заставляют драпать вместе с беляками, он пробормотал: — Я человек, как и вы, подневольный... Что прикажут, то и делаю... В свои планы начальство меня вводить не изволит. — А почему вы, господин брандмейстер, в парадную форму обрядились? — поинтересовался Геннадий Сидорович. Хватит, был уже один раз перед офицером в исподниках, — ответила за мужа Галина Ксенофонтовна, появляясь на крыльце. Больше я Григорию Прокопьевичу позориться не дам. — Госпожа брандмейстерша, — обратился к ней дядя Коля. — Скажите, слышь, вы... — Григорий Прокопьевич вам уже объяснил, — пытаясь, как всегда, казаться грозной и неприступной, пожала плечами Галина Ксенофонтовна, — что мы ничего не знаем... — Может, они вправду не знают,— нерешительно произнес Киприян, — Откуда им знать-то? — Да ну их! — крикнул Леха. — Пусть катятся колбаской по улице Спасской!.. Но тут второй раз в этот день раздался тревожный колокол. Под его гул у пожарных всегда умолкали все страсти, забывались все прочие дела, все жизненные неурядицы. Так случилось и теперь... Было необычно мчаться на пожар средь белого дня по совершенно пустым улицам. Только на одном из перекрестков обоз чуть не налетел на гаубичную батарею. Солдаты бросали орудия и зарядные ящики, выпрягали лошадей и удирали на них верхом. Многие особняки богачей зияли разбитыми окнами и распахнутыми дверьми. На Театральной площади казаки швыряли в костер какие-то бумаги и пьяными голосами горланили: Мы их порежем, Да мы же их побьем... Мишка, подхлестывая Мантилио, с усмешкой оглянулся на казаков: слишком уж комично звучали слова их песни, ведь с каждым часом все яснее и яснее слышался грохот артиллерийской канонады. Полки Красной Армии вели бои где-то на подступах к городу. И парень невольно вспомнил вечеринки у Побирских и хвастливые речи подвыпивших офицеров. Никто из тех капитанов и поручиков, наверно, и не думал о столь быстром крахе всех своих иллюзий. …За маленьким садом показался длинный горящий деревянный дом, около которого бестолково суетились люди. Для Мишки это стало обычным явлением: за время службы в пожарной части он привык к тому, что перед силой огня терялись даже самые храбрые мужчины. Спрыгнув на ходу с линеек, топорники с баграми в руках бросились к пылающему дому. Спасти его уже не было никакой возможности, надо было заботиться о том, чтобы огонь не перекинулся на ближние строения с сухими дощатыми крышами. Какая-то женщина с растрепанными волосами бегала между кучами узлов и вещей и всматривалась в лица испуганных ребятишек. Вдруг с диким криком: «Люди добрые! Толя там остался!..» — она ринулась к угловому окну, из которого вырывалось крыло дыма. Мишка, только что подогнавший свою бочку к насосу, был ближе всех. Не раздумывая, парень соскочил с облучка, оттолкнул женщину и кулаком вышиб переплет рамы. Через секунду, стоя уже в горящем доме, он почувствовал, как в спину ему ударила мощная струя воды. Это позаботились ствольщики. Едкий дым слепил глаза, забивался в уши и ноздри, и Мишка, припомнив уроки Геннадия Сидоровича, опустился на колени. Около пола дыму было значительно меньше. Но где найти ребенка? Мишка, шаря вокруг себя руками, пополз вперед, сунув в рот рукавицу, однако Толи нигде не было. И парень опять вспомнил, как учил его старший топорник: испуганные дети в таких случаях обычно прячутся под кровати, под столы, под диваны. Так оно и оказалось. Потерявшего сознание Толю Мишка вытащил из-под охваченной пламенем маленькой койки. Распахнув брезентовую куртку, он прижал ребенка к груди и поспешил назад. Глаза слезились, сдавленное сердце стучало, и Мишке казалось, что вот-вот он задохнется. Но в этот момент, подавляя огонь, над головой снова забила струя воды. Через минуту Мишка вместе со своей ношей вывалился через подоконник прямо в могучие руки Виталия Ермоловича. — А Толя где? Где мой Толя? — кричала женщина. — Как Босяков-меньшой? — подскочил к ним Геннадий Сидорович,— Целехонек? — Целехонек, дяденька Сидорыч, — устало улыбнулся Мишка, снимая обгоревшую фуражку и вытирая ладонью мокрые волосы. — Цел... чё смеяться-то!.. Назад в свою часть пожарные возвращались уже к вечеру. Навстречу им галопом неслись последние конные арьергарды отступающих колчаковцев. Лехины ребята встретили обоз радостными криками: — Господин брандмейстер сбежал!... Госпожа брандмейстерша сбежала!..