— Погоди, Мишук, погоди! — прошептал в темноте железнодорожник — А может, наш приятель спутал пуговицу?.. Почему она обязательно уланская, а не атамановская, например? — Чё смеяться-то! — покровительственно ответил Мишка, — Юрий на пуговицах собаку съел... Ты вот какие пуговицы носишь? — Как какие? — спросил Лева. — С железнодорожной эмблемой: перекрещенные топор и якорь... — А почтовики?.. — Почтовики?.. У них, кажись, на пуговицах молнии и... — Что и? — Забыл, Мишук. — Вспомни хоть, какие пуговицы у воспитанников коммерческих училищ? — Да к чему мне вспоминать? — Как к чему?.. Ты вот только про собственные пуговицы ведаешь, а Юрий про любые... Мы с Люсей часто дивимся, откуда у Юрия столь знаний... — Забавные вы! — рассмеялся Лева. — Кто забавные? — не понял Мишка. — Как кто?.. Ты, Юрий и моя сестрица Людмила Михайловна... Повзрослеть бы вам чуточку не мешало. — А ты уж, Лева, больно взрослый! — отпарировал Мишка. — Да не фыркай, дружище, не фыркай! — приподнялся на локте железнодорожник, — Ты вот после пятого года на свет божий появился. А меня этот год, знаешь, как ударил! На всю жизнь памятка... Раньше Мишка даже не задумывался над тем, кто такой Люсии сродный брат, откуда он. Знал только, что работает Лева на товарной станции. Участвует в борьбе с беляками. И Мишка ему в этой борьбе по мере сил помогает. А родился Лева в Москве. Отец его был машинистом на Николаевской железной, дороге, водил поезда в самую столицу Российского государства Санкт-Петербург, по-нынешнему Петроград. В декабре пятого года паровоз его хотели прицепить к эшелону лейб-гвардии Семеновского полка, который царь экстренно направил в Москву на подавление вооруженного восстания. Но машинист Похлебаев вывел из строя рычаги управления. Каким-то чудом он спасся в тот момент от расстрела, успел скрыться. Когда же семеновцы разгромили баррикады Пресни, вместе с машинистом Ухтомским, Похлебаев благополучно вывез многих дружинников... Потом и его, и Ухтомского выследили... Левина мать, узнав о гибели мужа, заболела и через несколько дней умерла. Дети угодили в какой-то церковный приют. Но, когда их разыскали родственники с Урала, остался в живых только старший. — Осиротил, видишь, меня пятый год, — со вздохом закончил Лева. — И как подрос, как все узнал, поклялся я в память о родителях продолжить то, что народ в том году начал... Вот и все мое жизнеописание. Интересно? — Интересно! — протянул Мишка, — Значит, ты бобыль как и я? — Значит, как и ты, — ответил Лева, натягивая одеяло — Давай-ка спать!.. А наутро, когда Мишка проснулся, Левы уже не было. Не пришел он и вечером, и на следующий день. По городу же вскоре поползли слухи, что открытая недавно фотография по улице Водочной осталась без хозяина. Стоустая молва разнесла вести, будто ее владельца некоего Маре-Расковалова, а за компанию с ним еще каких-то неизвестных схватили «голубые уланы» Мишке обо всем рассказала Люся. «Не попался бы и Лева в уланские лапы!» — подумал парень, но тут же отогнал от себя эту страшную мысль. XXI. ИЗВЕСТНА ЛИ ВАМ ЭТА ЖЕНЩИНА? Маре-Расковалов приехал в город где-то в начале зимы. Документы его не вызвали в комендатуре никаких подозрений, когда их обладатель попросил разрешения на открытие фотографии. А вывеска, появившаяся на улице Водочной, где значилось, что И. Т. Маре-Расковалов — ученик собственного фотографа императора и самодержца всероссийского Николая Второго, сразу же привлекла к нему массу клиентов, особенно офицеров. Каждому лестно было сняться на память у именитого мастера. Но лишь Корытко и несколько товарищей знали истинное лицо «ученика». Маре-Расковалов был послан на Урал из Омска чтобы установить более тесную связь между сибирскими и местными подпольными организациями. Однако его фотография пригодилась и для другой цели. После Нового года в Разгуляевском дворце разместился штаб Сибирской армии Колчака со всеми службами и вспомогательными учреждениями. Маре-Расковалов имел привычку заносить сведения об «уважаемых гостях» в специальную конторскую книгу да еще под порядковым номером. Вдруг через двадцать-тридцать лет, — пояснял он, — бывшему клиенту экстренно потребуется негатив (всякое ведь случается). Попробуй отыщи его тогда без аккуратных записей. И благодаря конторской книге подпольщики знали о многих отделах штаба Сибирской армии, их структуре, о воинских частях, прибывающих в город, о новых формированиях. Все эти факты при первой же возможности в зашифрованном виде переправлялись через линию фронта. И самое главное, что пометки, которые делал Маре-Расковалов, не вызывали никаких подозрений. Кому придет в голову плохо думать об ученике лейб-фотографа Николая Второго! Да, кроме того, все солидные фотохудожники с незапамятных времен вели регистрационные записи. Леве Похлебаеву часто приходилось бывать в ателье Маре-Расковалова. Ему Корытко поручил просматривать конторскую книгу и запоминать особо важное. Лева хорошо знал город и его окрестности и быстро ориентировался в адресах... Как-то в поезде, идущем в сторону Перми, патруль «голубых улан», проверявший документы, задержал молодую пассажирку. И когда старший патруля в отдельном купе начал обыскивать ее, то в толстой длинной косе обнаружили искусно спрятанную папиросную бумагу с непонятными знаками. По распоряжению командира уланского полка, бумага была отослана в шифровальный отдел штаба Сибирской армии, и там выяснилось, что арестованная имела данные о тяжелых артдивизионах. Женщина умерла под пытками, но уланы так ничего и не смогли добиться от нее. И вот тут-то Прохор Побирский обратил внимание на фотокарточку умершей, найденную в кармане жакета. На обратной стороне карточки стоял штамп ателье Маре-Расковалова. Обрадованный Прохор бросился к командиру полка. — Господин полковник! Выяснить личность этой особы не представляет, по-моему, большого труда. А установив, кто она, мы легко... — Не городите чепухи! — перебил подпоручика полковник. — Вы с живой-то не справились, а с мертвой что взять. Мертвые, к сожалению, молчат. Но Прохор напомнил ему о записях Маре-Расковалова — Вот как!— задумался полковник, — Значит, у этого фотографа есть адреса всех его клиентов?.. Побирский! С богом!.. Не теряйте ни секунды! И хоть время было позднее, Прохор, забрав с собой для солидности целое отделение улан, поскакал на Водочную улицу... В ту ночь в фотографии встретились Корытко, Половников и Лева Похлебаев. Разговор шел о Прытковой, которая почему-то не возвращалась из Перми, хотя контрольные сроки давно уже истекли... В первые недели белогвардейского правления среди тех, кто остался в городе для подпольной работы, должной связи не было. Чувствовалась какая-то неуверенность в действиях скованность. Но через полтора месяца появился Корытко. Его с документами коммерсанта направили в город товарищи из бюро Уралобкома. Однако в доме по Матренинской улице, где должна была находиться явка, «коммерсанту» открыл дверь седой мужчина с воспаленными веками и на вопрос: — Как чувствует себя Иван Николаевич? Недоуменно пожал плечами и, дыша перегаром самогона грубо отрезал: — Проходи, проходи... Не Ивана Николаевича, не Николая Ивановича тут сроду не прописывали... Корытко долго думал, как ему поступить, как отыскать верных людей, и решил идти к Константиновскому кладбищу, к тюрьме. У тюремных ворот днем всегда стояли женщины с передачей для арестованных. Там Корытко и познакомился с Прытковой, которая принесла передачу для своего дяди. Через Прыткову он быстро установил связь с Левой Похлебаевым и Леонидом Борисовичем, а затем и с другими подпольщиками. Сначала Корытко и его помощники занимались лишь устной агитацией среди населения и белогвардейских солдат потом перешли к печатанию прокламаций и к диверсионным актам, а когда приехал Маре-Расковалов — и к сбору военной информации. У Прытковой за Пермью в деревне жила старуха мать, и медицинской сестре было удобнее всех остальных отлучаться на несколько дней из города. Правда, хирург Лисицкий догадывался, что она ведет какую-то двойную жизнь, но делал вид, что это его не касается. Уже три раза Прыткова, доставив информацию по нужному адресу (откуда она затем переправлялась через линию фронта)', благополучно возвращалась назад. Но сегодня... — Ну? — спрашивал Корытко Леву Похлебаева, Маре-Расковалова и Половникова. — Газету свежую читали? Нет?.. Ну, слушайте, что там пишут: «Доблестные уланы поклялись перед богом и родиной, что они хоть из-под земли раздобудут людей, которым не дороги интересы единой и неделимой России и которые занимаются подрывной деятельностью в пользу всеобщего врага…» — Что ты желаешь этим сказать? — прервал его Маре-Расковалов. — Что Прыткова арестована уланами? Почему так ду маешь? — Я не хочу так думать, — возразил Корытко, ну, не хочу... — А зачем про уланские клятвы читаешь? Ответить Корытко не успел: на улице зацокали копыта. — Не просвечивает ли через ставни? забеспокоился Половников. Только Лева Похлебаев успел повернуть выключатель, как в двери забарабанили. — Открывайте! — послышался чей-то резкий незнакомый голос. — Проверка документов. — Ты спокойно показывай свои бумаги,— шепнул Корытко Маре-Расковалову, — Мы скроемся через черный ход. — Лады! — кивнул фотограф. А голос за дверью продолжал: — Кому говорят, открывайте! — Сию минуту, сию минуту! — заторопился Маре-Расковалов. — Дозвольте лишь лампочку засветить... Когда уланы, раскрасневшиеся от мороза, ввалились в ателье, Маре-Расковалов с искусно разыгранным недоумением спросил: — Чем обязан, господа, такому сверхпозднему визиту?.. Документы?.. Ах, да... Пожалуйста!.. Мои документы в полнейшем порядке! — Нам виднее, господин Маре-Расковалов, в порядке ваши документы или нет, — ответил Прохор, откидывая башлык и распахивая шинель. — Нас они не интересуют. — Не интересуют, господин офицер? — уже по-настоящему изумился фотограф. — А что вы кричали за дверью? Вместо ответа Прохор достал карточку и поманил пальцем Маре-Расковалова. — Эта красивая женщина вам знакома? Маре-Расковалов сразу узнал Прыткову, но, чтобы скрыть тревогу и придумать ответ, стал искать в тумбочке футляр с очками.