— Так известна ли вам эта женщина? — продолжал Прохор.— Отвечайте. — Сию минуту, господин офицер, сию минуту,-—говорил фотограф, надевая очки. — Дозвольте получше разглядеть. — Будьте так любезны... В то время Корытко, Половников и Лева стояли в сенях у черного хода. Дверь была захлопнута на замок. Впопыхах они забыли взять у Маре-Расковалова ключ. — Взломаем,— шепнул Лева и нажал дверь плечом. Раздался скрип. — Отставить!— также шепотом приказал Корытко. — Как тогда быть? — Ну переждем здесь... Только тихо... А в ателье Маре-Расковалов, разведя руками, вернул фотографию Прохору. — К великому прискорбию, господин офицер, лицо этой дамы мне незнакомо. — Проверьте ваши записи,— посоветовал Прохор. — Данная особа фотографировалась именно здесь. Надеюсь, этот факт вы подтвердите? — Совершенно справедливо, господин офицер, снимок сделан мной... Но от клиентов нет отбоя, всех запомнить трудно, — ответил Маре-Расковалов, а в голове была лишь одна мысль: «Неужели Прыткова схвачена?» — Покажите ваш гроссбух с записями, покажите негативы, — распорядился Прохор. — Господин офицер, утром я все проверю,— ответил Маре-Расковалов. — Куда изволите приказать сообщить вам? — Мне нужны сведения не утром, а сейчас! — нетерпеливо заявил Прохор.— Вы что, не хотите выполнить мое требование? — Что вы, господин офицер! — с притворным испугом заверил фотограф.— Я обязан все исполнить... Но некоторые записи и негативы хранятся у меня в особом чулане — в сенях... Маре-Расковалов был уверен, что его товарищи давно уже скрылись, поэтому он смело повел Прохора и нескольких улан к черному ходу. «Постараюсь сочинить какой-нибудь адрес,— решил он про себя, — пусть ищут... Только бы избавиться от незваных гостей. А мне придется распрощаться с фотоателье... Жаль!» — с этими мыслями Маре-Расковалов распахнул дверь в сени... XXII. КОЛЧАКА ЖДУТ! В который уже раз перечитывал Мишка измятую газетную полосу, где все было выучено наизусть. Но почему-то хотелось вновь и вновь вглядываться в те строки, хотя Мишка прекрасно понимал, что написаны они пером продажных колчаковских журналистов. Захлебываясь от восторга, журналисты подробно сообщали, что «голубые уланы» обезопасили город от сторонников Совдепии. Половина статьи посвящалась «истинному сыну многострадальной земли русской подпоручику Побирскому», арестовавшему в фотографии на Водочной улице целую большевистскую группу. Несмотря на вооруженное сопротивление, оказанное членами этой группы, во время которого один из уланов был убит и три ранены... То, что Лева долго не заходил в домик Похлебаевых, вначале не особенно тревожило его обитателей. Железнодорожник и раньше куда-то исчезал или жил у других родственников. Поэтому газетное сообщение об аресте группы, где упоминался и помощник паровозного машиниста Лев Похлебаев, свалилось на них, точно снег на голову. А спустя два дня близким предложили взять ночью из тюремной катаверной труп Левы и в течение часа без всяких церемоний похоронить в конце Константиновского кладбища. Мишка тоже было собрался идти вместе с Лидией Ивановной, но Лисицкий не пустил его. А утром заплаканная Люся рассказала ему подробности о похоронах брата. Кроме родственников, гроб с телом Левы провожал еще целый взвод «голубых улан» под командованием подпоручика Побирского. Белогвардейцы опасались беспорядков и поэтому дали такой «почетный эскорт». — Не могли Лева и его товарищи решиться на побег из тюрьмы, — едва сдерживая рыдания, шептала Люся. — Не могли... Ночь-то тогда шибко лунная была, светлая... Не глупые же они?.. И волосы у Левы на затылке опалены... Даже один из тюремных смотрителей сказал мамане, что стреляли по ним в упор. — Люсь, — спросил Мишка, — а Левиных товарищей где зарыли? — Не знаю, Миша,— покачала головой Люся, — они ведь не здешние, говорят, были... ...И, перечитывая теперь каждый день газету, принесенную Геннадием Сидоровичем, Мишка клялся отомстить Прохору Побирскому. Именно сына Александра Гавриловича считал он главным виновником гибели подпольщиков. Но дядя Коля, узнав об его решении, строго погрозил пальцем и предупредил: — Жизнь тебе надоела?.. Лидия Ивановна вон сказывала, что квартальный староста второй раз намекнул: дескать, интересуются в неком казенном доме, часто ли племянник ее на Солдатскую улицу хаживал, бывал ли кто с ним... Слово дай мне и Сидорычу: шагу без нашего ведома больше не сделаешь... Понял?.. На носу заруби... А у беляков, слышь, такая карусель творится!.. Колчака ждут!.. — Наматывай, Босяков-меньшой, на ус, что старый сказывает,— добавил и Геннадий Сидорович.— Добра мы ведь тебе, мальцу, желаем... Дядя Коля не ошибался, когда говорил, что беляки Колчака ждут. Верховный правитель для воодушевления своих солдат объезжал на бронепоезде все части Западной и Сибирской армий. Направо и налево раздавал он георгиевские кресты, многих полковников произвел в генералы, унтер-офицеров сделал прапорщиками и подпоручиками. И в заключение вояжа Колчак намеревался побывать в штабе Сибирской армии. Поэтому-то «голубые уланы» и наводили порядок в городе. Быстрая расправа с подпольщиками без всякого суда и следствия была вызвана желанием показать верховному правителю, что врагов отечества здесь нет и в помине. Воинские части из демобилизованных, нижние чины которых не имели ни строевой выправки, ни ладно пригнанной амуниции, спешно переводились вглубь уезда, а город заполнялся офицерскими батальонами, атамановцами, чешскими легионерами и ротами особого Иисусова полка. Полк этот колчаковцы навербовали из темных религиозных крестьян. Солдаты его на рукавах гимнастерок и шинелей носили кресты, полковое знамя было заменено хоругвиями. Белогвардейские генералы надеялись, что красноармейцы не смогут побороть страха перед богом и полк Иисуса станет грозой для большевиков. Именитые люди города и заводского поселка были взбудоражены предстоящим банкетом в честь Колчака. Жены их пересматривали в своих сундуках и шифоньерах довоенные наряды и собирались не ударить в грязь лицом перед верховым правителем и его свитой. Однако настоящего торжества не получилось, хотя на улицах, по которым проезжал Колчак, шпалерами стояли войска и под жиденькие «ура» обывателей молодецки брали на караул, а вечером в залах общественного собрания зажглось столько света, что электростанция «Луч» отключила энергию от остальных районов города. Верховному правителю после речи аплодировали, но, когда адмирал, воодушевленный такой реакцией, попытался намекнуть публике, что на успешное ведение войны законной и прочной власти требуются деньги и что власть надеется на пожертвования уральских патриотов, наступило неловкое замешательство. Все понимали, что Колчаку нужны крупные суммы в валюте, золоте, товарах. А расставаться с этими ценностями местным богатеям, хоть они и ненавидели люто большевиков, не улыбалось. Но безвыходных положений не бывает, и верховному правителю тут же преподнесли огромное количество ничем не обеспеченных бумажных денег, им же самим и выпущенных... Фалеев и дядя Коля дежурили в тот день в общественном собрании. Стяжкин получил от военного коменданта приказ выделить двух самых опытных и надежных пожарных. Брандмейстер долго думал и, наконец, посоветовавшись с Галиной Ксенофонтовной, остановил выбор на своем помощнике и дяде Коле. В полной парадной форме Фалеев и дядя Коля отправились на дежурство. Перед входом в общественное собрание, украшенным бело-зелеными государственными флагами колчаковской «империи» (зеленый цвет символизировал дремучие сибирские леса, а белый — глубокие сибирские снега), и в вестибюле их встретили пулеметы и увешанные георгиевскими крестами с шашками наголо дюжие казаки из лейб-конвоя верховного правителя. У оробевших пожарных отобрали пропуска, затем окольными коридорами проводили на галерею и наказали никуда не отлучаться... — ...И, слышь, ребята, — рассказывал дядя Коля, когда пришел вместе с Геннадием Сидоровичем навестить Мишку,— холодные глаза у Колчака сделались, как ему мешок бумажных мильенов подарили. Мы с Виктором Сергеевичем все сверху видели. Стукнул он о ковровую дорожку палашом, буркнул пару слов... и смотался. Без Колчака гулянка-то продолжалась... Только к утру разъехались... — А подпоручик Прошка Побирский на веселье был? — спросил Мишка. — Был и твой Побирский,— хмуро ответил дядя Коля, — а что он подпоручик — забудь... Прямо в штаб-ротмистры, слышь, скакнул. — Чё смеяться-то! — удивился Мишка.— Как это так... в штаб-ротмистры? — А вот так! За службу верную, поди, получил повышение... Думаете, Миша и Сидорыч, под чьим командованием мы с Виктором Сергеичем вчерась состояли? Под командованием штаб-ротмистра Побирского,— пояснил дядя Коля. — За порядок в общественном собрании он отвечал, вражий сын... XXIII. НЕ СМИРИЛСЯ УРАЛ И СЕЙЧАС Мишка был вне себя от радости, когда Лисицкий наконец разрешил ему встать. — Но учти, дорогой, — предупредил он, — не очень злоупотребляй свободой... Бегать пока не рекомендую, кувыркаться, сам понимаешь, тоже. Вы, пожалуйста, проследите, Лидия Ивановна... Первые дни Мишка ковылял по комнатушкам похлебаевского домика, опираясь на палку. Но через неделю палка была заброшена, и парню казалось, что история в конюшнях Александра Гавриловича произошла не с ним. Раны зарубцевались и не болели. Бездельничать Мишке порядком надоело, и он чуть не бросился на шею Геннадию Сидоровичу, услышав однажды от старшего топорника такие слова: — Пора бы тебе, Босяков-меньшой, перебираться к нам... Мантилио-то опять без хозяина. Молодого кучера Засыпкина, который вместо Мишки ездил на одноконной бочке, на днях неожиданно мобилизовали в армию. Кроме него, взяли еще семерых пожарных призывного возраста, поэтому Геннадий Сидорович считал, что Стяжкин не отмахнется от Мишки. Позавчера вторая часть выезжала на пожар: горели дома рядом с военными складами. Правда, огонь к складам не допустили, но нехватка людей сразу дала себя знать, и в военной комендатуре Стяжкину устроили нагоняй: почему пожарная команда действовала так вяло. Когда Мишка, облаченный в одежду Люсиного отца, кое-где залатанную и перешитую, явился, как несколько месяцев назад, вместе с Геннадием Сидоровичем на брандмейстерскую кухню, Стяжкин, отодвинув тарелку, непонимающе уставился на них обоих. Поползли вверх брови и у Галины Ксенофонтовны. — Господин брандмайор,— льстиво начал Геннадий Сидорович,— дозвольте обратиться? — Обращайся, Рожин,— разрешила Галина Ксенофонтовна. — Чего надо-то? — добавил Стяжкин. Но лишь старший топорник изложил просьбу, брандмейстер скривил физиономию и презрительно заявил: — Дураком ты, Рожин, родился, дураком и помрешь... Не знаешь разве, за кем этот Босяков числится? — Он, господин брандмейстер,— начал уверять Геннадий Сидорович, — давно ни за кем не числится... Прихворнул вот малость... Однако Стяжкин, не дав ему договорить, молча указал на дверь. — Господин брандмайор,— попытался продолжать старший топорник, — дозвольте... — Не дозволю! — отрезал Стяжкин и топнул ногой.