— Этот человек хочет кое-что рассказать. Наш пароль ему известен. — Кто из вас товарищ Федор? — оглядевшись по сторонам, поинтересовался гость. — Ну, я буду товарищ Федор, — ответил Корытко. — Откуда вы знаете мое имя и кто вы такой? — Казарин — моя фамилия, — представился провокатор и снял шапку.—Хотя уверен, что фамилия ничего не скажет вам. — Правильно, — послышался голос Половникова. — Она нам, действительно, ничего не говорит. Как вы догадались? — Дорогие товарищи, вы мне должны поверить... И гость довольно складно и убедительно рассказал, как однажды вечером он был арестован на Главном проспекте. Кому-то из патрульных контрразведчиков, видите ли, его внешность показалась подозрительной. Вместе с Казариным в тюремной камере находился еще заключенный, смертник, который за час до расстрела открыл ему свою настоящую фамилию и назвал один адрес. По этому адресу, говорил он, можно отыскать нужных людей и сообщить им о судьбе бойца партизанского отряда Микулина. Так объяснил Казарин свое появление в Симоновской церкви. — Чем вы можете подтвердить ваши слова? — пристально’ вглядываясь в лицо рассказчика, спросил Корытко.— Ну? — Разве того, что я сообщил, мало? — чуть усмехнувшись, ответил Казарин. — Неужели мало, дорогой товарищ Федор? — Что же вы намерены делать дальше? — поинтересовался Корытко. — Как что?.. Я ведь... Но в этот момент к нему с револьвером в руке неожиданно приблизился Леонид Борисович: — Ты думаешь, мы ничего не понимаем?.. — Ну, отставить!— крикнул Корытко. Но было уже поздно: Казарин ударил шапкой по свече и кинулся к дверям. И тут же грохнул выстрел... ...Когда Корытко вновь зажег свечу, все увидели лежащего перед порогом провокатора. Леонид Борисович стоял рядом и тяжело дышал. Револьвер в его руке еще дымился... XVII. В ПОЖАРНЫХ Я САМ СЛУЖИЛ Прошла неделя. Однажды, когда Мишка ждал около вокзала пассажиров с челябинского поезда, к нему подошел человек в добротном тулупе, внимательно осмотрев Тоньку, почмокал языком и спросил: — До базара Коковинского поедем?.. Быстро довезешь — барышом не обижу. — Чё смеяться-то! Довезу, — с запалом ответил Мишка и, наклонившись с облучка, откинул полог. — Милости просим, господин хороший. — Вежливый ты, молодец, вежливый! — заметил обладатель тулупа, забираясь в сани и накрывая ноги пологом. — Люблю аккуратность в обхождении... Ладно, трогай! Лицо и голос человека показались Мишке знакомыми. Где он мог встречать его раньше? А седок, постукивая рукавицей о рукавицу, чтобы согреться, тихонько мурлыкал: И вот тебе, коршун, награда За жизнь воровскую твою... На одном из перекрестков, пропуская санитарные повозки, Мишка не выдержал и повернулся: — Чего надо? — оскалился седок, обрывая песню про коршуна. — Живых человеков не видывал? — Видывал, — хихикнул Мишка. — И вас, господин хороший, где-то видывал, но в каком месте... дай бог память... — Постой, извозчик, постой! — изумленно закричал седок. — И мне твоя рожа знакома!.. Вот так штука, тра-та-та! Легким и нетерпеливым ржанием Тонька напомнила им, что пора ехать, санитарный обоз уже скрылся в переулке. — Ладно, гони! — приказал человек в тулупе. — По дороге вспомним! А Мишка, понукая Тоньку, все думал и думал, где он видел этого человека. Очевидно, над тем же ломал голову и седок. Не успели сани проехать с полквартала, как он оборвал песню и, ткнув Мишку кулаком в спину, сказал: — Поворотись-ка, извозчик! Присмотревшись к Мишкиному обветренному лицу, седок развел руками и непонимающе произнес: — Брат-близнец у тебя, что ли, в пожарных служит? — Нет у меня сестер-братьев, — объяснил Мишка, — в пожарных я сам служил. — Тю! — свистнул седок. — Сам, говоришь?.. Здорово!.. А теперь признайся, где состоишь? — В извозном деле «Побирский и сын...» Коли грамотные, на дуге читайте... — Так, так... А при святом крещении тебя как нарекли? — При святом крещении нарекли меня Мишкой. — Не Мишкой, а Михаилом, — важно поправил парня седок и, указывая на угловую вывеску с нарисованным самоваром, спросил. Видишь вон чайную Анфиногенова?.. Подкатывай-ка Мишка-Михаил, к ней... — Как прикажете, — смиренно ответил Мишка и остановил Тоньку прямо перед чайной. — Эх, и ядреный морозец выдал нам ноне господь! — потирая щеки, сказал седок. – Бр-р! Холодно!.. Сладким кипяточком желаешь побаловаться? Плачу я! Согреемся — отправимся дальше... Не возражаешь, извозчик? — А чё возражать? — ухмыльнулся парень. Отказываться от приглашения он не собирался. Ему очень хотелось выяснить, где же все-таки судьба сталкивала его с этим весельчаком. — Спасибочко за приглашение! И, набросив на Тоньку попону, Мишка по скользким каменным ступенькам спустился в чайную. Чайная та находилась в запотевшем подвальчике с низким сводчатым потолком. Рядом с буфетом, около кассы и самовара с медалями на тусклом латунном боку, сидел сам хозяин Анфиногенов, беззубый улыбающийся старичок. Посетителей было мало. Распахнув тулуп, седок прошел вглубь зала и, выбрав столик с не очень грязной по сравнению с другими скатертью, кивнул Мишке: — Располагайся. Хлюпая стоптанными обрезанными валенками, к ним подскочил шустрый половой, о чем-то пошушукался с Мишкиным седоком и через несколько минут возвратился с кипящим жестяным чайником, двумя чашками, ржаными бубликами и кружкой, в которой булькала темноватая жидкость. — Свекольную самогоночку принимаешь? — подмигнул Мишке седок, а когда тот вздрогнул от такого неожиданного вопроса, лукаво погрозил ему пальцем и, осушив одним махом кружку, произнес, облизывая губы: — Хороша, собака!.. Ты, извозчик, не стесняйся, наливай чаек... И пока Мишка, обжигаясь, глотал горячий чай, седок расспрашивал его обо всем: давно ли, например, знаком с Александром Гавриловичем Побирским, почему простился с пожарной частью, как служится в извозном деле. Узнав Мишкину родословную, он от изумления даже закачался на табуретке и изрек. — Тесен мир-то божий... Вот так!.. Да я Евлампия Босякова до могилы не позабуду. Мне Евлампий Босяков, да останься земля ему пухом, три передних зуба выбил. Решив, что сейчас с ним начнут рассчитываться за давнишние грехи отца, Мишка, неловко опрокинув на скатерть свою чашку, испуганно вскочил. Но седок, раскатисто захохотав, дружески хлопнул его по плечу. — Да не трусь, извозчик, — сказал он, доливая Мишке из жестяного чайника кипяток. — Жми-ка обратно на место. Ты-то при чем?.. Правда, бил меня, сироту, Евлампий, ох, сильно... Смертным боем бил... — За что же это он вас, господин почтенный, учил? — пробормотал Мишка, все еще опасаясь мести. — Ямщик, не гони лошадей... Не торопись, значит... Все скоро узнаешь... Так не припоминаешь меня? — Нет. — Ай-ай-ай!.. А кто к тебе непрошеным гостем влез, когда пожарная команда осенью этапникам бежать подсобила? — Вы? — Мишка даже вытаращил глаза. — Я… Стыдно знакомых-то не признавать, — и Аким Серяпин огорченно покрутил головой.— Ты же небеспамятный старикан... Однако Мишка по-прежнему ничего не мог понять. Если сидевший сейчас в чайной человек шел тогда под конвоем, как и Васильев, то почему он не скрылся вместе со всеми? Парень по простоте душевной до сих пор считал, что на его бочку вскакивал кто-то из своих, а потому никогда и не рассказывал о той истории ни Геннадию Сидоровичу, ни дяде Коле, ни Леве Похлебаеву. А теперь получалась невероятная путаница. И опять виноват он, Мишка, что скрыл от старших друзей встречу с этим подозрительным типом. — Ну, признал? — полюбопытствовал Серяпин. — Сказывай. — Признать трудно... Бородищу вы шибко шикарную вырастили, — внимательно взглядываясь в бывшего арестанта наконец, сказал Мишка. — К чему бы это?