Прохор с перекошенным лицом, размахивая кольтом, с яростью пнул бездыханного козла и, подозрительно посмотрев вслед Мишке, обратился к Стяжкину: — Брандмейстер, откуда у тебя эта черномазая образина? Где ты ее откопал? А?! Стяжкин, тяжело дыша, боязливо прошептал: — То, ваше благородие, найденыш... Геннадий Рожин его привел... И отодвинулся, опасаясь, как бы офицер не рассчитался с ним за недавний смех. — Банных! — приказал Прохор ближайшему солдату.— Приведи-ка сюда найденыша. И пока дюжий и угрюмый Банных волок из конюшни упирающегося Мишку, подпоручик, пройдясь снова перед рядами замеревших пожарных, заявил: — Ну, кто еще желает шутить?.. Молчите?.. То-то! А теперь извольте рассказать все, что вы знаете о происшествии на тракте? — Осмелюсь доложить, ваше благородие,— дрогнувшим голосом произнес Фалеев,— мы ничего не знаем. Прохор собрался крикнуть в ответ что-то угрожающее, но как раз в этот момент Банных подтащил к нему Мишку. — Мальца хоть, ваше благородие, не троньте,— смело обратился из строя Геннадий Сидорович, Но Прохор как будто и не слышал старшего топорника, он с удивлением смотрел на Мишку, который, стараясь избежать его взгляда, пытался закрыть свою физиономию руками. — Не Мишель ли?— наконец проговорил Прохор и свистнул. — Вот куда нас судьба кинула, в пожарники... Однако не годится, сопляк ты эдакий, забывать людей, сделавших для тебя столько добра, не годится... Знаешь, как папаша расстроился, когда ты исчез?.. Не знаешь? – и, горестно щелкнув языком, он приказал: — Банных, проводишь Мишеля Босякова в мой отдел. Пусть подождет там... — Прохор Александрович, — умоляюще зашептал Мишка, — не забирайте меня в ваш отдел... Оставьте меня, Прохор Александрович, в пожарной части... — Не забижайте мальца, что он вам сделал? — вновь раздался голос Геннадия Сидоровича. — Это еще что за новости? — нахмурился Прохор и демонстративно на глазах у всех зарядил кольт. — Здесь вопросы задаю только я... Банных, выполняй приказ! Банных занес ногу в стремя и, взяв Мишку за шиворот, поднял парня, словно кутенка, к себе в седло — Не вздумай нюни распускать! — сурово предупредил он. Быстро тогда тебя в коклету превращу... На улицах по-прежнему было неспокойно: то здесь, то там появлялись военные в полном вооружении. С паперти Кафед­рального собора, который перед началом германской войны вы­красили масляными красками, пожертвованными «благодете­лем» купцом Василием Дубинкиным, в нелепый ядовито-зеле­ный цвет (до этого собор был синий с белыми карнизами и пилястрами), Фаддей Владимирович Раздупов, в свое время приезжавший во вторую пожарную часть вместе с комендантом, читал прихожанам какую-то бумагу. Хоть Мишка теперь и не интересовался ни Фаддеем Владимировичем, ни бумагой, а ду­мал лишь о том, как бы освободиться от цепких рук Банных, все же услышал долетевшие до него слова: «неслыханная дерзость», «Сибирский тракт», «большевистские агенты», «награда тем, кто укажет...» За собором, около пустого постамента, который сохранился на Кафедральной площади от памятника Александру Второму (чугунную фигуру самого царя сбросили еще в дни Февральской революции), стояли два бронированных автомобиля с пулеметами. У броневиков на башнях белой краской были нарисованы эмблемы смерти: человеческий череп с двумя перекрещенными костями, а чуть пониже... написано: «С нами бог! Богу нашему слава!» Осенью семнадцатого года тут часто проходили митинги: оратор вскакивал на постамент, вокруг собирался народ, и стихийный митинг начинался. Выступали представители различных партий. А в один из дней января под звуки траурного марша сюда со стороны вокзала направлялась колонна красногвардейцев. Это был отряд рабочих заводского поселка, вернувшийся с победой из Оренбургских степей, где атаман Дутов пытался поднять казаков против Советской власти. Печатая шаг по снежной мостовой, медленно двигались красногвардейцы, неся на плечах увитые хвоей и обитые красной материей гробы с телами товарищей, погибших от пуль и сабель дутовцев. Перед постаментом колонна остановилась, здесь уже чернела глубокая братская могила. К самому ее краю подошел матрос Семенов и, обведя помутневшим взглядом ряды горожан, запрудивших площадь, снял бескозырку и простуженным, но твердым голосом начал: — Последний прощальный привет принесли мы вам, товарищи! Вы отдали за рабоче-крестьянскую власть все что имели: молодую жизнь свою и показали, как надо защищать революцию. Спите спокойно, дорогие! Мы не оставим ваше дело и доведем его до конца, до победы... А через полгода, как только город заняли белые, под улюлюканье и враждебный свист казаков гробы были выкопаны. Несколько полураздетых пленных красноармейцев подняли их из братской могилы и погрузили на двуколки. — Господин сотник,— обратилась к молодому казачьему офицеру толстая нарядная дама, которую Мишка привез на площадь: — Неужели красных похоронят на Константиновском кладбище? — Бог с вами, мадам,— снисходительно улыбнулся сотник. — Слишком для них огромная честь!.. Покойников приказано перевезти на скотское кладбище. — А с этими что вы намерены делать?— с любопытством спросила дама и, прищурившись, показала зонтиком на пленных, которые под ударами нагаек старались быстрее закончить свою страшную работу. — С этими,— вновь улыбнулся сотник,— с этими, мадам, даю слово русского офицера, вы больше никогда уже не встретитесь. — Бей служителей антихриста! — яростно крикнул старик в черном сюртуке, стоявший рядом с экипажем и прислушивавшийся к разговору дамы с сотником. — Бей большевиков! В пленных полетели камни... ...Все это за какие-то секунды вспомнилось Мишке, когда ветер донес до него слова Фаддея Владимировича. «Ага! — радостно зашептал про себя встрепенувшийся парень, поглядывая в сторону собора и площади. — Никого вы, значит, не поймали!..» В комендатуре Банных сдал своего подопечного унтер-офицеру в широченных галифе, что-то пояснил ему, и тот, проведя Мишку по узкой лестнице, втолкнул в приготовленную на скорую руку камеру. Там уже находилось человек двенадцать, среди них Мишка узнал Стефановича. — Мир на стану! — смущенно произнес парень и, сдернув фуражку, отвесил общий поклон. Никто не обратил внимания на вновь прибывшего. Только Стефанович, увидев обмундирование пожарного, радостно соскочил с полу и чуть не задушил Мишку в объятиях. Через пять минут Мишка уже знал, каким образом парикмахер угодил под стражу. Леха, как и было условлено, назвал Стефановичу вместо разъезда Шарташский переезд. И Стефанович, даже не переспрашивая, вручил извозчику неверный адрес. — Стар я стал, пан пожарный, — говорил сейчас парикмахер Мишке, величая его паном. — Не расслышал, что караульный пан Казанчиков мне объяснил. Все перепуталось в дурной голове. На Шарташском переезде Стефановича встретили смехом. — Поймите, пан пожарный, как нелепо я выглядел, — продолжал рассказывать Стефанович, — бегаю по дворам в каске с топориком и ору: «Горит где?» Убедившись, что пожара действительно нет, растерянный парикмахер погнал извозчика назад в часть, чтобы выяснить, куда же ему ехать на самом деле. Однако перед Главным проспектом кто-то из встречных сказал, что пожарный обоз давным-давно промчался по направлению к Сибирскому тракту. Обрадованный Стефанович немедленно приказал повернуть гуда, но около столбов заставы его схватили казаки и, реквизировав каску вместе с топориком, арестовали. — Понимаете, пан пожарный, — закончил рассказ парикмахер. — На тракте какого-то поручика Холкина кокнули... А что мне поручик? Человек с полузакрытыми глазами, сидевший недалеко от Стефановича, вдруг встрепенулся и авторитетно изрек: — Путаете вы, господин городской цирюльник! При чем тут поручик? В тюрьме заключенные подняли мятеж, задушили охранников и скрылись. — Нет, нет!— вмешался в разговор еще один из находившихся в камере. — Арестанты пытались бежать, но их всех перебили... Меня забрали, когда я на плотине стал расспрашивать подробности у чешского офицера. И Мишка понял, что по городу ходят самые противоречивые и нелепые слухи о нападении на Камышловский этап. Но, когда Стефанович поинтересовался, каким образом сам «пан пожарный» попал сюда, Мишка сообщил лишь о пожаре на даче Василия Дубинкина, о встрече с отрядом Прохора и о том, как Прохор отдал приказ Банных доставить его в комендатуру. — И вы, пан пожарный, им подозрительны! — горько усмехнулся Стефанович. — Даже мальчиков они не щадят... И что теперь будет?.. Спаси и помилуй нас, святая дева Мария! XIII. ХВАТИТ, МИШЕЛЬ, БАКЛУШИ БИТЬ Белогвардейские власти, узнав о происшествии на Сибирском тракте, быстро приняли меры. И хотя все воинские подразделения, и русские, и чешские, тут же были подняты по тревоге, дороги из города перекрыты, в окрестные села и деревни посланы специальные отряды, никаких известий ни о тех, кто организовал нападение, ни о тех, кто скрылся, не поступало. Уголовники в счет не шли. Многие из них даже и не пытались бежать, а кто побежал, тех вскоре поймали. Только один Аким Серяпин канул словно в воду. Этапников привели обратно в тюрьму, где чины контрразведки допрашивали их в специальных камерах. Но ни угрозы, ни посулы не помогли. Те и вправду ничего не знали. Для всех сегодняшний случай был неожиданностью... Прохору начальство приказало прощупать пожарных: вдруг они вспомнят какой-нибудь факт, за который можно будет зацепиться. И офицер, и оставшиеся в живых конвойные, и уголовники единогласно утверждали, что пожарный обоз незадолго до выстрелов промчался мимо этапа. Правда, подпоручик Побирский не особенно верил в то, что пожарные могут рассказать ему о чем-нибудь дельном. Но приказ есть приказ, и он с солдатами битый час торчал во дворе второй части, чуть не заморозив Стяжкина. После их отъезда брандмейстер, стуча зубами, влетел на свою кухню и, выпив разом два стакана водки, чтобы согреться, мгновенно уснул. Прохор же, прискакав в комендатуру, велел унтеру в широченных галифе доставить в кабинет Мишку. — Хватит, Мишель, баклуши бить,— заявил он, едва лишь унтер втолкнул парня через порог. — Мы с папашей люди не злопамятные, возьмем тебя к себе опять. Выполним долг перед твоей усопшей матерью... Согласен? Мишка был готов ко всему, даже к расстрелу, а такая мысль у парня мелькнула, когда унтер зашел в камеру и выкликнул его фамилию, но только не к этому. Служить снова в извозном деле «Побирский и сын»? Нет! Нет! И он отрицательно мотнул головой. — Мы отказываемся?— удивился Прохор и щелкнул крышкой портсигара. — Чудак! Жалеть будем... Унтер, можешь идти!.. А теперь, Мишель, признаемся, почему бунтуем, почему не желаем возвращаться в родные Палестины? — продолжал Прохор, закуривая папироску. — Чё смеяться-то!— вызывающе ответил Мишка. — Не хочу я обратно в извозчики... и все. Мишка и не подозревал, почему вдруг Прохор вновь собрался приглашать его в извозное дело. А ларчик открывался просто. Совсем недавно нескольких кучеров из заведения Александра Гавриловича мобилизовали в армию. Конечно, стоило Прохору поговорить с кем-нибудь из начальников, и кучеров бы, наверное, не тронули. Однако сам подпоручик, хотя и считалось, что в комендатуре он сидит прочно, все-таки в глубине души трусил: как бы не угодить на фронт. Прохор прекрасно понимал, что офицер он неполноценный, за душой имеет лишь школу прапорщиков военного времени, да и происхождение у него не ахти какое. А не ахти каких командование и посылало обычно на передовые позиции, оставляя в тыловых учреждениях и в штабах кадровиков. И Прохор всячески старался услужить начальству: никогда не отказывался дать взаймы крупную сумму, заранее зная, что больших денег ему не видать, как своих ушей; часто устраивал дома попойки, катания на лошадях. В какой-то мере он был даже немного рад, что из извозного дела «Побирский и сын» кто-то отправился защищать Родину. При случае об этом можно будет упомянуть: знай, мол, наших! Но экипажи недавних кучеров, а ныне солдат армии Уральского правительства стояли под навесом во дворе Александра Гавриловича пустые и дохода не приносили. А деньги Прохору требовались ежедневно. Найти же новых извозчиков оказалось делом довольно сложным: свободых людей, умеющих по-настоящему обращаться с лошадьми, в городе не было. Поэтому, увидев сегодня Мишку, Прохор без особых колебаний решил забрать его из пожарной части. Подпоручик считал, что никаких препятствий к этому не встретит, ведь Мишеля всегда можно будет назвать воспитанником Александра Гавриловича... — Прохор Александрович, – наконец решился Мишка, — меня господин брандмейстер не отпустит. Услышав такое заявление, Прохор, не говоря ни слова, снял телефонную трубку: — Барышня, прошу вторую пожарную часть... Благодарю! Мне брандмейстера... Что?.. Кто у телефона?.. Дежурный?.. Передай: звонил подпоручик Побирский из комендатуры... Да, да... Так вот доложи брандмейстеру, что некий Босяков остается в моем личном распоряжении...