— Почему? — Экономический рост требовал всё больше рабочей силы, поэтому правящая в парламенте партия — она, кстати, правит и по сей день, начала урезать трудовые права черных под предлогом чрезвычайного положения, которое ввели в восемьдесят седьмом и до сих пор не отменили. — Ничего себе! А какие именно права урезают? — Восьмичасовой рабочий день несколькими поправками превратили в ненормированный, ввели плату за образование в последних двух классах школы для черных, отменили некоторые льготы для общин, на чьих территориях находятся рудники и фабрики, которые потребляют много дефицитной воды. — И к чему это привело? — После девяносто четвертого года полицейский контроль стал более жестким, поскольку добрая половина черного населения живет в бедности. Это создаёт большую напряженность не только между белыми и черными, но и между различными категориями черных — в городах жизнь более богатая, в провинции — в основном тяжелый труд на рудниках, фабриках и фермах. — А эти черные, то есть негры, они всё это безропотно терпят? — я с интересом смотрел на девушку. — В целом — да, но есть несколько нелегальных организаций у народностей шона и ндебеле, которые ведут вялую партизанскую войну с территорий соседних британских колоний. После того, как в конце девяностых Родезия на сто лет арендовала у Португалии на условиях экстерриториальности огромную часть Южного Мозамбика с портом Бейра, правительство Линкольна Смита полностью развязало себе руки в вопросах экспорта. Родезийский доллар — наиболее стабильная и обеспеченная золотом валюта Африки. — Мозамбик? — я так сходу и не помнил, где оно и что. — А чего это португальцы им это отдали в аренду? — Экономический кризис в Европе в нулевых очень больно ударил по Португалии, Испании и Италии. Португалия с Родезией — давние союзники, в шестидесятых режим Салазара спас их от блокады, и Родезия многие годы вкладывает большие инвестиции в португальскую экономику и в инфраструктуру Мозамбика. Стратегический союз, проверенный временем, да и оба режима — достаточно авторитарные и имеют много общего. Восьмиполосная трасса Солсбери — Мутаро — Шимойо — Бейра — одна из самых дорогих, протяженных и загруженных в мире. «Разве в здешней Португалии не демократия? Надо будет прояснить вопрос». — Юль, это мне пока что ничего особо не говорит, — ответил я честно. — А сейчас Британия признаёт независимость Родезии? — Хм, де-факто — да, де-юре — нет. Вторые Кейптаунские Соглашения девяносто пятого года отложили этот вопрос на рассмотрение Лиги Наций, но с тех пор Лондон блокирует вопрос голосами своих Доминионов. Правда, это не мешает им иметь консула и торгового представителя в Солсбери и вести с родезийцами дела. — Подожди, а какая тогда Олимпиада, если там чрезвычайное положение? — вот что меня действительно заинтересовало. Глава 17 Юлия изящным движением поправила волосы и усмехнулась. — Их законы о чрезвычайном положении — это примерно как у нас было сто лет назад, в Гражданскую Войну, — ответила она. — У них это оправданно и внешним, и внутренним положением. — Но так у нас потом это отменили и провели выборы и всё такое, а у них, как ты говоришь, война в девяносто пятом закончилась? — удивился я. — Формально она закончилась, однако внутренее и внешнее пложение остаётся напряженным, — усмехнулась девушка. — Поясни, пожалуйста! — я что-то не особо сейчас въезжал в это всё. — Это довольно долго объяснять, там много факторов. — Объясни в двух словах, Юль! — качнул я головой. — Увы, я так не умею, — она кокетливо улыбнулась. — Ладно, тогда ещё по бокальчику и объясни, как умеешь, — усмехнулся я. — А потом танцевать пойдём! — Тебе ещё с Элей танцевать, — иронично промолвила моя собеседница. — Да с кем мне только не танцевать! — я махнул рукой, поднялся и налил нам по бокалу — шампанское как раз и закончилось. «Недурственно бухаем. Как бы не нажраться до состояния нестояния такими темпами!» — пронеслась мысль. Когда чокнулись и пригубили по глотку, Юля вздохнула, села прямо и начала рассказывать с интонациями студентки на экзамене: — Белое меньшинство в Родезии, которое сейчас составляет двенадцать процентов населения, контролирует все ключевые отрасли экономики. Это и определяет как внутриполитические расклады, так и внешние… Юлия довольно подробно мне рассказала про структуру экономики: сельское хозяйство, горнодобывающую промышленность, производственную и пищевую, торговлю и сферу услуг, а также про банковский сектор. — И что, черные вообще ничего не контролируют? — удивился я. — Немногочисленные магоодаренные из народности шона контролируют две текстильные фабрики, которые работают на нужды черных, а ещё несколько небольших мукомольных предприятий и региональный банк. В общем-то и всё — остальное контролируется белыми. — То есть белые за счёт преимущества в магическом потенциале полностью контролируют политику и экономику? — По сути да. Я не могу сказать, что они целенаправленно угнетают основные черные народности, но в целом режим там только формально демократический, а по факту — военная диктатура, прикрытая фиговым листком парламентской коалиции одной большой белой партии, двух мелких и одной мелкой черной. — Учитывая, что окружение у них довольно враждебное — это оправданно, разве нет? — пожал я плечами. — Британия готова нормализовать отношения, война была давно. — Но? — Как и сказала — правящему режиму выгодно править в условиях ограничения прав большинства населения. — Но это же сомнительная выгода, — скептически скривил я губы. — Почему же? — усмехнулась Юлия. — Оказывается, это весьма выгодно за счёт того, что поддерживаются очень приличные темпы экономического роста, что позволяет развивать внутреннее потребление и понемногу делает труд черного большинства более дорогим из-за значительного сокращения безработицы. — А почему они не привлекают рабочих из соседних стран? — удивился я. — Не могу тебе сказать однозначно, однако родезийцы — жесткие изоляционисты. Конечно, приток рабочей силы с севера мог бы обвалить зарплаты на внутреннем рынке, но это опасно для режима, поскольку тогда и черному большинству, и даже большинству белого меньшинства перестанет быть выгодна такая политическая модель. Они её оправдывают тем, что в любой момент Британия и её доминионы могут вторгнуться и лишить их счастливой жизни, а потому ограничение прав оправданно вопросами безопасности, — разъяснила девушка. — Хех, — это меня позабавило. — Поверь, пропаганда там работает так, что не снилось многим европейским странам! Не говоря уже о нас! — То есть тебе нравится их модель? — я оживился и чуть прижался к ней. — Я разве это сказала? — Юля кокетливо улыбнулась, поглядев на меня. — Ну, судя по твоему тону… — промолвил я многозначительно. — Нет, Виктор — я обязана быть объективной, иначе дипломат из меня будет совершенно нулевой, — качнула она головой и засмеялась. — Не буду спорить, — покивал я. — Но меня смущает такой вопрос — если там, в Родезии, постоянное чрезвычайное положение, то почему оттуда не бегут бизнесмены и производители? — Ха, — усмехнулась Юлия и повернулась ко мне полубоком, — а почему они должны бежать? Наоборот, многие иностранцы стараются вложить деньги в добывающий и обрабатывающий секторы экономики. Страна очень богата ресурсами, там довольно приличная инфраструктура построена, если считать за последние лет пятьдесят. — Что-то я не совсем понимаю, — я действительно сейчас не въезжал. — Во-первых, родезийцы развивали свой военно-промышленный комплекс, поскольку опыт их самой первой войны показал, что на иностранном оружии ты далеко не уедешь — в любой момент поставки могут быть перекрыты. Было очень много всего построено, особенно после второй войны. Они уже несколько лет экспортируют вооружения в Азию и Латинскую Америку, отхватив часть рынка. Во-вторых, а как ты конкретно определил, что чрезвычайное положение должно мешать развитию, а не способствовать ему? — А как может быть иначе, прекрасная леди? — поразился я. — Ограничение прав всегда мешает развитию — это аксиома! Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. — Я с тобой не могу согласиться, Виктор. Могу рассказать подробнее свою позицию, но это тебе покажется скучным, — она легонько отсалютовала бокалом. — Почему это скучным? С тобой очень интересно, потому я слушаю, — я тоже взял свой и допил шампанское. — Благодарю. Философия была одной из трёх моих любимых дисциплин в «дроздовке», — краем губ улыбнулась она. — Так вот, я тебе могу сказать, что само по себе чрезвычайное положение за время последних двухсот лет земной истории во всех демократических государствах должно было являться чисто временной мерой — и в основном так и происходило. Оно потому и называется так, что в задумке должно действовать недолго. — Вот, и я об этом — в Родезии всё наоборот! — Дослушаешь, может? — Юлия выразительно посмотрела мне в глаза. — Конечно! — Не знаю, насколько хорошо ты знаком с философскими учениями восемнадцатого века… — Относительно, — поморщился я. — Ясно. Если говорить в общем, то уже тогда философы поставили вопрос — что важнее, свобода и безопасность? — Всё важно, — удивился я. — Сразу всего достичь бывает очень сложно, и вот почему… Из пояснений Юлии следовало, что согласно некоторым философским концептам, которые стали доминирующими, если правитель, или суверен в более широком смысле этого понятия, обещал своим подданным безопасность, то ему приходилось жертвовать их свободой. И наоборот, если суверен хотел политической и гражданской свободы для общества, ему нужно было пожертвовать их безопасностью. Однако возникал вопрос, как следует понимать безопасность, поскольку именно французские власти с подачи мыслителей первыми в восемнадцатом веке начали декларировать это понятие и взяли на себя непосредственную ответственность — речь шла не о предотвращении катастроф, естественных для Европы тех лет, по типу голода, наводнений, эпидемий, а о том, чтобы иметь ресурсы для реагирования и возможность немедленно принять меры и перенаправить эти ресурсы в наиболее полезном для подданных направлении. Концепция управления, ставшая базовой для последующего общественного прогресса, сводилось к тому, что суверен-рулевой никак не может избежать бури, однако когда она случается, он должен уметь управлять своим кораблем в соответствии со своими интересами и экипажа. В такой системе чувство безопасности среди граждан базировалось на вере в то, что власть следит за их спокойствием и за их будущим, что и давало ей устойчивую легитимность.