Глава 20 10 сентября 2013 года Мои глаза закрыты, но я чувствую, что сегодняшний день не похож на другие. Быть может, все дело в слишком ярком освещении, свет режет глаза даже через закрытые веки, или в шумах, проникающих в мое сознание. Здешние звуки отличаются от тех, что характерны для повседневной жизни: бульканья закипающего чайника, шелеста шагов по ковру, бормотания радио на заднем плане. Они более громкие и резкие. Цоканье каблуков по выложенному плиткой полу, громкие голоса, пронзительные сигналы, скрежет, глухие удары – все это долбит по голове. Мне кажется, будто дятел стучится в висок, норовя проделать в нем дырку. Звуки больницы. И я с убийственной отчетливостью понимаю, где нахожусь. Я снова в настоящем – каким бы ни было это самое настоящее. А вот чего я не знаю – так это того, что со мной будет и кто окажется рядом, когда я открою глаза. Я напряженно прислушиваюсь, пытаясь настроить слух на более подходящие, более мягкие звуки. Может, я услышу чье-то дыхание? Не уверена. Постойте, а это что такое? Какой-то шорох и осторожное похлопывание. Кто-то переворачивает страницу? Кто-то читает, сидя у моей постели? Или просматривает мою историю болезни? Я делаю глубокий вздох, готовясь открыть глаза. Раз, два, три… открывай. Но веки словно налились свинцом. Такое чувство, будто они закрылись навсегда. Я пытаюсь поднять руки, чтобы потереть глаза после сна, но руки тоже не слушаются. Тогда я делаю волевое усилие. Левое веко чуть приподнимается, открывая узкую щелочку, в нее тотчас же попадает солнечный луч, наполняющий мою голову белым светом. Я поспешно зажмуриваюсь и жду, когда свет перестанет танцевать в моем сумеречном сознании. Ладно, значит, я могу это сделать. Открыть глаза. Я должна это сделать. Я снова прилагаю титанические усилия, и на сей раз левый глаз открывается практически полностью, а правый – только чуть-чуть. Мне кажется, будто мне в лицо светит лампочка мощностью 1000 ватт, я часто-часто моргаю и плачу от боли, но не закрываю глаза. Я пытаюсь сморгнуть слезы, которые упрямо текут по щекам, попадая в уши и капая на подушку, и наконец мне удается сфокусировать зрение. На белом потолке светильник. Потолок разделен на квадраты. Уродливый светильник в данный момент выключен. Я перевожу взгляд направо. Окно с полосками света, просачивающимися через серые от пыли жалюзи, делает комнату чуть более жизнерадостной. Рядом чувствуется какое-то движение, надо мной возникает чье-то лицо. Судорожный вздох. – Боже мой, она открыла глаза! – Прохладная рука сжимает мою ладонь. – Зои, ты меня слышишь? Зои, это мама. – Гм-гм… – Погоди, помолчи немного. Сейчас я кого-нибудь позову. – Звук быстро удаляющихся, а затем снова приближающихся шагов. – Я скоро вернусь. Ты как, нормально? – Гм-гм… И снова удаляющиеся шаги, и гул возбужденных голосов в коридоре. Потом я слышу звук шагов множества ног, вокруг кровати возникают чьи-то смутные силуэты. Я чувствую себя животным в зоопарке: они стоят рядом со мной, суетятся и обсуждают мою персону, словно меня здесь нет. И я сразу выделяю на общем фоне два знакомых голоса. – Мам… Пап… – шепчу я пересохшими губами. – Ох, Зои! Слава богу, ты проснулась! – Ко мне кидается мама, она осторожно меня обнимает. Я порываюсь обнять ее в ответ, но мои мускулы наотрез отказываются работать. – Привет, мам, – говорю я. Мне хочется знать, что со мной случилось, где я сейчас, почему здесь нахожусь, но в первую очередь – произошли ли в моей жизни хоть какие-нибудь изменения. Действительно ли Эд умер, или все это мне приснилось. Я напрочь утратила способность отличать реальность от вымысла. Но я знаю, они мне все скажут, а пока надо привыкнуть к очередному пробуждению. Вокруг суетятся доктора, а мама нежно держит мою руку. Я лежу в паутине проводов, подсоединенных к различным мониторам, в окружении распечаток с линиями, графиками и цифрами. Информация обо мне, но я не хочу ее знать. Сейчас это не имеет значения. – Мам, – шепчу я, и она склоняется надо мной, чтобы лучше слышать. – Ты можешь меня посадить? Мама, молча кивнув, нажимает на кнопку, спинка кровати приподнимается, теперь я полулежу и могу видеть, что происходит. – Достаточно, миссис Морган, – говорит доктор. – Сперва нам надо сделать кое-какие исследования. Постарайтесь ее больше не беспокоить. Все уходят, палата замирает. Мама неуверенно присаживается на край кровати. – Милая, мы уж испугались, что потеряли тебя. – Ее голос прерывается, в потемневших от волнения глазах блестят слезы. Мама бросает взгляд на папу, затем снова на меня. – Скажи, ты хоть что-нибудь помнишь?.. – Мама в замешательстве останавливается. Я с трудом киваю, шея практически не гнется. – Ты имеешь в виду Эда, да? – Да, милая. – Конечно. Я все помню. Эд умер. Мои слова – будто брошенные вниз камни, в комнате становится тихо. Я снова пытаюсь принять для себя, что Эда больше нет. Из моей груди вырывается стон. Боже, какая невыносимая боль! – Ох, милая, мне так жаль. Но тебе сейчас нельзя расстраиваться. Ты ведь только-только очнулась. – Мама нежно гладит меня по волосам. – Скажи, ты хоть немножечко помнишь, что с тобой произошло? Помню ли я? Я помню, что насквозь промокла, помню сырые листья, резкую боль в голове, искры из глаз, свои крики. А затем я проснулась в прошлом. Я качаю головой: – Смутно. – Милая, ты ударилась головой. Ты… работала в саду, шел дождь, ты, должно быть, поскользнулась и ушибла голову. Тебя нашла Джейн, когда заехала к тебе после работы. Она ужасно за тебя волновалась. Слава богу! Мы могли тебя потерять. Мы боялись, ты что-нибудь с собой сделаешь. Ведь ты так убивалась. – Мама останавливается и всхлипывает. – Сандра. – В папином голосе звучат металлические нотки. Мама удивленно поднимает голову. – Не надо. – Не буду. Извини, дорогая. Я просто хочу сказать… ты была в такой депрессии. И мы очень беспокоились за тебя после… – Мама останавливается. Я знаю, что она хочет сказать: «После смерти Эда». Мама выпрямляется, нервно разглаживает одеяло. – Так или иначе, ты потеряла сознание. И с тех пор ты здесь. – А как долго я тут нахожусь? Мама смущенно опускает глаза: – Почти месяц, милая. Месяц? Я прожила по второму разу последние двадцать лет своей жизни всего за один месяц?! Это совершенно невозможно! – Ох! – Мне так много нужно сказать, но я не могу. На большее я сейчас не способна. Мама бросает на папу быстрый взгляд, и я понимаю: это еще не все. – Что? Что такое? – Ты о чем, дорогая? – Мама вообще не умеет врать, и она это знает. В разговоре возникает мучительная пауза. Родители переглядываются, никто не решается первым нарушить молчание. Что еще они собираются мне сообщить? Что-то насчет Эда? Меня? Неужели, пока я лежала в больнице, случилось нечто ужасное? Нет, я больше не могу пребывать в неизвестности. – Ну давайте, просто скажите! – кричу я, и родители испуганно подпрыгивают на месте. И папа наконец решается. – Ну, есть еще кое-что. – Он мнется, его молчание длится целую вечность. – Это насчет ребенка. Комната внезапно плывет у меня перед глазами, я хватаюсь за край кровати, чтобы не потерять сознание. – Ребенка? – Да, – вступает в разговор мама. – С твоим ребенком все в порядке, будет в порядке. К горлу подкатывает тошнота, я зажимаю рот рукой. – Боже мой, Зои! Что случилось? – Мама вскакивает с места, хватает картонный тазик и, убрав волосы с моего лба, подставляет тазик мне под подбородок. Я тужусь, но мне нечем рвать, и после нескольких минут напрасных усилий я откидываюсь на подушки, выжатая точно лимон. – Я не знала, что беременна, – шепчу я. Мама ахает, схватившись за сердце. – Но… – Она останавливается. – Господи, Зои! Мы думали, ты знаешь и беспокоишься за ребенка. – Теперь слова бурным потоком льются из нее. – Я просто хочу сказать, после всего, что вам обоим пришлось пройти, чтобы зачать ребенка, ты должна была знать и… Мамино молчание настолько выразительно, словно это неожиданное известие сразило и ее тоже. Я беременна. – И… сколько недель? – спрашиваю я. – По мнению докторов, около двенадцати… Боже мой! Двенадцать недель. Я пытаюсь прокрутить в голове события прошлого. Мне необходимо понять, что к чему. К тому моменту, как я упала в саду, Эда не было в живых уже два месяца. Плюс еще четыре-пять недель, прошедших с тех пор, следовательно, я забеременела в последний день, что мы провели вместе, а именно в тот самый день, которого у нас не должно было быть… – Господи Иисусе! Мне удалось все изменить! – Мои слова звучат как тихий шелест, но мама тем не менее слышит. – Милая, что ты этим хочешь сказать? – Ничего, мам. Прости. Я немного не в себе, – выдавливаю я слабую улыбку, она улыбается в ответ, не слишком уверенно. Мама явно собирается что-то сказать, но передумывает. Мне хочется побыть одной, осознать грандиозность события.