Наконец, собравшись с духом, я открываю глаза. То, что я вижу, застает меня врасплох. Я лежу на жесткой кушетке, уставившись в белый потолок. Собственно, потолок как потолок. С трещиной, тянущейся от маленькой люстры до двери в комнату. Трещину явно пытались закрасить, но она отчетливо видна под слоем эмульсионной краски. Я перевожу глаза на дверь, затем на пол и поворачиваю голову, чтобы лучше рассмотреть комнату. И не узнаю ее. Нахмурившись, я медленно поворачиваю голову в другую сторону – и от удивления едва не падаю с кушетки. У окна с опущенными жалюзи спиной ко мне за письменным столом сидит незнакомая женщина и что-то пишет на листе бумаги. Она, похоже, не успела заметить, что я проснулась, и я, пользуясь возможностью, стараюсь ее рассмотреть. Кудрявые белокурые волосы едва заметно развеваются, когда женщина наклоняется над столом. На ней накрахмаленный белый халат, очки сдвинуты на макушку. Из-под халата виднеются плотные черные колготки, на ногах – черные туфли на низком каблуке. Интересно, кто она такая? Раньше я ее точно не видела, и у меня мелькает мысль, что я теперь не проживаю заново свое прошлое, а вернулась в самое что ни на есть настоящее. Однако я тотчас же выбрасываю это из головы. Нет, не может быть. Ведь я абсолютно уверена, что в настоящее время лежу в больнице, а здесь однозначно не больница. Тогда где, черт возьми, я нахожусь?! Я беспокойно ворочаюсь, собираясь сесть. Что-то колет меня в живот, чуть повыше пупка, и я вздрагиваю. Услышав мой судорожный вздох, женщина оборачивается, спускает очки на нос и улыбается. – Ну, как вы там? – ласково спрашивает она. – Э-э-э, нормально. – У меня пересохло в горле, голос кажется хриплым, речь – невнятной. Женщина снова улыбается, демонстрируя чуть кривоватые зубы. – Вы уснули, поэтому я решила пока сделать для вас кое-какие записи. – Она показывает на лист бумаги с колонками слов, написанных черной ручкой. Правда, отсюда ничего толком не разобрать. – Я вытащу иголки через… – она смотрит на свое запястье, – пять-шесть минут. Вы точно хорошо себя чувствуете? Я киваю. Неожиданно меня осеняет. Мне делают акупунктуру. Женщина поворачивается к столу, а я откидываюсь назад и снова смотрю на трещину в потолке, пытаясь собраться с мыслями. Все здесь вызывает массу вопросов. Это явно нечто новенькое, в моей прошлой жизни такого точно не было: мне никогда не делали акупунктуру. Неужели я послушалась совета Джейн и рискнула попробовать? Очень возможно. А значит, что-то действительно изменилось! У меня екнуло сердце. Я не могу объяснить, почему я здесь, а не в кабинете врача-консультанта, но сейчас это не имеет значения, поскольку однозначно доказывает, что я все делаю правильно и, корректируя прошлое, влияю на ход событий. Откуда следует, что я могу спасти Эда. – Ладно, а теперь начнем вынимать иголки. – Незнакомая женщина – жаль, я не знаю ее имени – подходит к изножью кушетки, я чувствую укол в лодыжку. Женщина склоняется надо мной – укол в живот, потом еще три или четыре. И каждый раз я напрягаюсь в ожидании боли, но не знаю, в каком месте она возникнет. Незнакомка улыбается и шепотом извиняется. – Отлично, вот и все. – Она собирает иголки и накрывает меня одеялом. – Как вы себя чувствуете? – В ожидании ответа она задумчиво складывает руки под подбородком. Я рассеянно разглядываю ее аккуратные ногти, одновременно пытаясь разобраться в своих ощущениях. – Вроде бы нормально. Она коротко кивает: – Возможно, сегодня вы будете чувствовать себя несколько странно. Постарайтесь пить побольше воды и не слишком напрягаться. – Она берет со стола лист бумаги, бегло просматривает записи, затем кладет на место. – А теперь медленно поднимайтесь и присаживайтесь ко мне. – Она показывает на стул возле себя. Я осторожно отрываю спину от кушетки, ощущая прилив крови к голове и тупую боль в животе, в том месте, где были иголки, спускаю ноги на пол и сажусь на предложенный мне стул. Пока женщина перебирает бумаги, я обвожу глазами стены, увешанные пыльными сертификатами. На одном из них читаю имя: Элизабет Пенфолд. И это имя абсолютно ничего мне не говорит. Услышав, что хозяйка кабинета обращается ко мне, я поворачиваюсь к ней. Очки у нее сползли на кончик носа, и она водружает их на место резким движением руки. – Ладно. Начнем с того, что для первого раза все прошло хорошо. – Элизабет Пенфолд улыбается, и я нервно улыбаюсь в ответ. – Насколько я понимаю, ваши фаллопиевы трубы полностью заблокированы. Надеюсь, наши сегодняшние процедуры помогут их немного продуть, но вам придется регулярно посещать меня, чтобы достичь качественного сдвига. Ну что скажете? – Звучит многообещающе. Мы договариваемся о следующей встрече. Я записываю дату в своем ежедневнике, мысленно задаваясь вопросом, удастся ли мне продолжить лечение. Мы прощаемся, и я ухожу. Уже на улице я смотрю на экран телефона, чтобы узнать, какое сегодня число. 19 декабря 2010 года. Выходит, со времени консультации в клинике прошло восемь дней. Вернувшись домой, я открываю входную дверь, и Эд, словно щенок в ожидании любимого хозяина, мгновенно появляется на пороге гостиной. – Ну как все прошло? – Он отчаянно хочет услышать хорошие новости, и это буквально разбивает мне сердце. Я швыряю сумку на пол, стягиваю пальто, вешаю его на крючок. – Отлично. Все прошло отлично. Эд топчется рядом в ожидании дальнейших объяснений. Я вздыхаю и смотрю ему прямо в глаза: – Эд, честное слово, все было отлично. Она сказала, что мне следует пройти еще несколько сеансов, а сейчас я чувствую себя гораздо более расслабленной. И умираю хочу кофе. Вот и вся информация, и я подозреваю, что Эд несколько разочарован. Он следует за мной на кухню и молча следит за тем, как я насыпаю в кофемолку кофейные зерна. Я нажимаю на кнопку, кухню наполняет громкий треск. Затем я насыпаю молотый кофе в кофеварку, вдыхая чудесный аромат. Я чувствую спиной, что Эд стоит сзади. Резко повернувшись, я вопросительно смотрю на него. Он хмурится, в его глазах застыла затаенная боль. – Так это то, что надо? – В его голосе слышатся осуждающие нотки. – Ты о чем? – Я в полной растерянности. – Ой, да ладно тебе, Зои! Ты все прекрасно знаешь. Ты обещала попытаться еще раз. Ведь, насколько тебе известно, это очень важно для меня. Я вовсе не хочу, чтобы ты еще больше страдала, и все же это не дает тебе права сбрасывать меня со счетов. Я просто хочу узнать, имеет ли смысл продолжать. И есть ли хоть капля надежды. Я рассеянно верчу в руках кружку. Конечно, я еще не до конца понимаю, что происходит, но уже начинаю потихоньку догадываться. Перед тем как решиться на повторное ЭКО, я наверняка согласилась на акупунктуру. Что вроде было неплохо, хотя явно не улучшило наши отношения. Даже сейчас, стоя на кухне, я чувствую возникшую между нами пропасть. Эд, похоже, верит, что лечение от бесплодия поможет перекинуть через нее мост, но лично у меня такой уверенности нет. Конечно, надежда умирает последней, однако, судя по всему, ничего особо не изменилось по сравнению с тем, что было раньше, когда мы решились на повторное ЭКО. Неужели мы настолько отдалились друг от друга, что исправить это уже невозможно? Я делаю глубокий вдох и подхожу к Эду: – Прости, дорогой. – Я обнимаю его за талию, и он обмякает под моими руками. – Это выше моих сил. Давай посмотрим, как все пойдет, но не будем возлагать слишком больших надежд, да? – Я вижу, что у него на скулах ходят желваки, а в глазах стоят слезы. – Извини, – шепчет он. – Я не хотел на тебя давить. Просто я дико устал от всего этого… – Голос Эда дрожит, он судорожно ловит ртом воздух. – Я хочу, чтобы все осталось позади и у нас появился ребенок. Ведь это чертовски несправедливо, что мы не можем получить того, чего заслуживаем! Он еще крепче обнимает меня в ответ, мы стоим, не в силах разомкнуть объятия, между тем кухня потихоньку наполняется паром от выкипающего чайника. В тот вечер мы ложимся спать позже обычного, отчасти потому, что не смогли наговориться, а отчасти совсем по другой причине. Меня волновало, что будет, когда я усну. Ведь в нарушение заведенного порядка, к которому я успела привыкнуть, я уже во второй раз просыпаюсь в тот день, в котором еще не бывала. И тем не менее один положительный сдвиг был сегодня достигнут: мы с Эдом научились спокойно обсуждать наши проблемы и рассуждать о том, что будем делать, если у нас ничего не получится. Огромный шаг вперед по сравнению с тем, что было раньше. Раньше мы были похожи на роботов и жили, одержимые идеей ЭКО, становясь своего рода машинами для производства детей. Однако сегодня вечером нам удалось реально поговорить по душам. Поэтому, когда я наконец в изнеможении валюсь на постель, меня успокаивает мысль о том, что все, возможно, начинает меняться. Возможно, на сей раз я сделала достаточно. Что ж, остается только надеяться. Глава 16 13 января 2012 года Господи, до чего ж неудобно! Что-то впивается мне в спину, рука согнута под неестественным углом. Я пытаюсь вытянуть ноги, ничего не получается, они упираются во что-то твердое. Я недоуменно открываю глаза. И не сразу понимаю, где нахожусь, а когда наконец догадываюсь, в глазах вскипают слезы. Я на диване в гостиной, под запасным одеялом без пододеяльника, голова покоится на диванной подушке. Диван чуть коротковат для меня, вот потому-то ноги и упираются в жесткую боковину, а штуковина, впивающаяся в спину, – деревянная рейка, на которой лежат подушки. Плакать мне хочется вовсе не потому, что неудобно спать. Единственная причина, почему я здесь, а не в постели с Эдом, – наша очередная серьезная размолвка. Иногда на диване спала я, иногда – Эд, но в последние месяцы мы все чаще и чаще расходились по разным комнатам. И всякий раз, когда это случалось, связывающие нас узы становились чуть слабее, и так до тех пор, пока в конце концов практически не исчезли. Я зябко ежусь в холодном утреннем свете. За окном слышится шум проезжающих мимо машин, цоканье по асфальту высоких каблучков, через стенку из соседней квартиры доносятся привычные глухие удары и приглушенные скрипы, но у нас дома царит тишина. Тогда я встаю и, завернувшись в одеяло, шлепаю в ванную комнату, чтобы наполнить ванну. Голова гудит, глаза горят, – похоже, я слишком много плакала и слишком мало спала. Возвращаясь назад, я вижу приоткрытую дверь спальни. Осторожно заглянув внутрь, я обнаруживаю на кровати безмятежно спящего Эда. Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но Эд неожиданно приподнимает голову и окидывает меня хмурым взглядом. – Привет, – тихо говорю я. Эд что-то ворчит себе под нос и отворачивается. Мне становится дурно. Эд ненавидит меня. Покачнувшись, я хватаюсь за дверной косяк. Я в полной растерянности и не знаю, как быть дальше, но продолжаю стоять в надежде, что Эд снова повернется и хоть что-то скажет. Но он лежит неподвижно. Тогда я тихонько возвращаюсь на дрожащих ногах в ванную комнату, выключаю краны и залезаю в обжигающе горячую воду. А потом лежу, прислушиваясь к малейшему шороху, в надежде, что Эд найдет меня здесь, заговорит со мной, пусть на повышенных тонах, – я все стерплю, лишь бы пришел. Но время идет, а Эда все нет. Я слышу, как он выдвигает ящики шкафов, включает воду на кухне, проходит мимо двери ванной комнаты. Я собираюсь его позвать, но внезапно слышу, как хлопает входная дверь. Момент упущен. Эд ушел, даже не попрощавшись. Должно быть, все очень плохо. У меня по щекам катятся слезы, смешиваясь с водой в ванне, из груди рвутся судорожные всхлипы. Я не хочу никаких напоминаний о тяжелых временах. Когда мне все же удается взять себя в руки, вода успевает остыть и я дрожу от холода. Тогда я поспешно вылезаю из ванны и, завернувшись в полотенце, бреду на кухню. Без Эда квартира кажется осиротевшей. Внезапно я замечаю на столе под грязной кофейной чашкой сложенный пополам листок белой бумаги, на котором стоит мое имя. Развернув записку, я вижу размашистый почерк Эда. Я не в состоянии сегодня с тобой разговаривать. Слишком тяжело. Вернусь к пяти часам, когда ты уже уйдешь. Но помни, я по-прежнему тебя люблю. Эд.