Тут, как правило, все сводилось к тому, что ведомый должен просто держаться за ведущим и прикрывать тому хвост. Да пара-тройка домашних заготовок, как можно взять противника в клещи. Просто, но, оказалось, чертовски эффективно. За все время боев авиация противника, по официальным данным советской стороны, потеряла 656 самолетов всех типов. Ну, возможно, реально штук на пятьдесят меньше. Наши потери составили 225 самолетов (в том числе небоевые 37). Летчиков убито или пропало без вести 158, ранено 99[50]. Какие цифры потерь были бы, продолжай они летать по-старому? Да кто ж теперь скажет. Если только сам Господь Бог, так коммунистам в него верить не полагается. Яков мысленно загнул третий палец. Эшелонирование по высоте. Может быть, не самый верный в тактическом плане, зато самый яркий случай – это, конечно же, августовский вылет майора Грицевца и командира 22-го ИАП майора Глазыкина. Воспоминания майора Грицевца На горе Хамар-Даба был оборудован постоянный КП командующего авиацией 1-й Армейской группы, туда меня Яков Владимирович и вызвал. Предстоял массовый налет на японцев. Цель нашего 22-го полка – завоевание превосходства в воздухе. Хотя это так, официально, в середине августа 1939-го превосходство уже было у нас. Комкор сказал проще: вымести с неба все, что еще осталось у японцев. За вами в сопровождение 70-го и 56-го ИАПов пойдут бомберы 100-й бригады. Массированный налет на аэродромы в районе Джинджин-Сумэ. Лететь предстояло тремя группами, широким фронтом, на 500 метров выше – еще по одной группе прикрытия. Ну а для меня, значит, было особое задание. Майор Глазыкин, наш командир полка и ярый приверженец полетов только «тройками», хочет посмотреть на действие «пар». Вот ты ему это и обеспечишь, будете группой «высотного резерва», заберешься еще метров на 300–500 выше, и пусть смотрит. – Нет, я-то, конечно, слетаю, но товарищ Глазыкин же командир полка? Кто полк поведет? – А ты, Сергей Иванович, не волнуйся, все согласовано. Во-первых, Штерн как бы против «двоек», а Жуков как бы не против. Понимаешь? Во-вторых, зам полк поведет. Ему расти надо, так что правильная запись в личном деле нужна. Понимаешь? У меня, конечно, вопрос: – А если напортачит чего? – Так сейчас не месяц май, чего он там напортачит? А если и так, твоя какая забота? Твоя забота, чтоб с Глазыкиным ничего не случилось. Понимаешь? – Тогда я ведущий! Иначе не полечу! – Ведущий, ведущий! Чай, майор не дурнее других, понимает, со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Что тут скажешь, хорошо с опытным летчиком работать. Ты хоть генерал будь, в паре я главный. Ясно? Ясно! Сигналы, да, они у нас одни и те же, согласовали – и вперед. Нет, особо, конечно, сказал: «Ты вниз одним глазом поглядывай, но за небом в два глаза смотреть не забывай». Мы тут именно затем и поставлены, верхнюю полусферу контролировать. А то японцы вообще любят с превышением по высоте атаковать. Любили, пока мы им любилку-то не оторвали. Нормально летели. Уже на подлете к аэродромам японцы попытались нас перехватить. Наперерез левой группе выскочило не менее двадцати машин— считай, у японцев в авиаполках, сентаях по-японски, столько машин к тому времени и оставалось. Ну мы это потом узнали. А сначала только заметили, что вся наша центральная группа влево ломанулась. И мы, значит, за ними по верхам. Про тактику надо несколько слов сказать отдельно. Парой хорошо летать. Не нужно в голове держать ни положение правого ведомого, ни левого. Знаешь: он за спиной и можно любые виражи закладывать, а он хвост прикроет. Вот исходя из этого и учитывая, что в августе у нас уже было и качественное и количественное преимущество, командование приказало летчиков беречь и воевать грамотно, без лишних эмоций. Наращивать в любом бою численное превосходство и разматывать звено японцев двумя парами. Вот, значит, пока левая группа скорее сковывала японцев, чем атаковала, «центральная» ударила во фланг, и это сразу изменило обстановку в нашу пользу. Мы это все видели, конечно, весьма условно. Бой превратился в огромный шар «собачьей свалки», и этот шар медленно смещался в глубь японской территории и постепенно терял высоту. Наш И-16 и японский И-97[51] по компоновке довольно схожи, но и отличия есть. Да и манера пилотирования, и, как я уже сказал, тактика у наших заметно отличались. Возможно, как раз из-за того, что мы были достаточно далеко, с километр по высоте, не меньше, я отчетливо видел: дожимаем японцев. То одна вражеская машина со шлейфом дыма падала вниз, то другая. Злые и упертые сволочи, и хорошо обученные – были… пока не кончились. Особенно в июне нам попотеть пришлось, да. Но и в августе они здорово огрызались. Вот и тогда, хорошо помню, как один из самолетов загорелся и со снижением пошел на запад. То есть к нашим, вряд ли так бы сделал японец, но разглядеть детали я уже не мог. А потом мы заметили, что группа под нами ринулась кого-то целеустремленно так преследовать. Ну, мы за ними, интересно же; летим с превышением все те же 500 метров и, так получилось, правее метров на триста. Четверка наших И-97 гнала, но японские машины вертлявые были, по горизонтали от «ишачков» уходили влегкую. Ну вот и этот, вираж вправо, и с набором высоты стал от преследователей отрываться. Я тогда, как один из лучших асов, летал на И-16 тип 17, то есть у меня вместо четырех ШКАСов осталось два, зато в каждом крыле встало по 20-мм пушке ШВАК. Вот он под мои орудия сам и вылез. Только то ли прицел сбился, то ли я поторопился, задел его самым краем очереди, может, один или два снаряда. Правда, вошли хорошо, задымил и сразу в пикирование ушел. А мы, значит, за ним. Летим, или скорее падаем, ветер свистит, земля все ближе, но потихоньку догоняем. Куда он от нас денется-то. Подошел я, значит, на 200–250 метров и дал пристрелочную, а трассеры прям вплотную с японцем прошли. Ну, я сразу очередь. Длинную. Патронов на полста. Хвост его просто брызгами в разные стороны, а сам как летел, так в землю и воткнулся. Пока догоняли, спустились, наверное, метров до пятисот, хорошо под зенитки он нас не вывел. По плавной дуге с набором высоты стали возвращаться, потому что сбитый – это хорошо, а вот то, что мы от своих оторвались, очень даже плохо. Но высоту набирали помаленьку, скорость тоже не хотелось потерять. Если японцы сверху упадут, а ты без скорости, то все едино, на тысяче ты или на двух. Вот и шли так, нос чуть кверху. Сначала заметили три точки, ровненько так на юго-запад летели. Это мог быть кто угодно, но именно этим курсом летело бы подкрепление с расположенных в глубине японской территории аэродромов. И я как-то сразу понял – они. Жестами Николаю, ну то есть майору Глазыкину, показываю: подлетаем снизу и, если враг, бьем. Мы еще на земле договорились: если «тройку» внезапно атакуем, то я ведущего, он – правого ведомого. Подлетаем тихонечко – ну точно японцы, у наших светло-серой раскраски не было, да и силуэт характерный для И-97. И-16 почти на полтора метра короче, и крылья начинаются практически сразу за винтом. Подходим осторожно, почти в упор. И тут я замечаю, что на фюзеляже у хвоста ведущего черное кольцо намалевано. Повезло, значит, перед нами командир эскадрильи, по-ихнему – чутая. Даю знак Николаю: начинай! Жахнули. Шесть пулеметов да две пушки со ста метров – это без шансов. Ведомый сразу вспыхнул и огненным шаром к земле так и понесся. Ведущий в последний миг отчего-то дернулся, и ему левое крыло отрезало. Так он и кувыркался до конца. Третий понял, что каюк ему, и спикировал практически отвесно. Мы его, конечно, проскочили. Пока развернулись да стали снижаться, японец в штопор свалился. Обстреляли его издали, с предельных дистанций, понимали, конечно, что без толку, но уж больно злость взяла, прям из-под носа ушел… почти ушел. Не знаю уж, попали мы случайно куда или нет, врать не буду, да только самолет возьми и развались прямо в воздухе. Крылья в разные стороны отдельно, хвост отдельно, а тушка – камнем вниз. Из трех самолетов никто с парашютом так и не выпрыгнул. Война. Спрашиваю жестами Николая: «Боеприпасов сколько осталось?» – «Половина есть». – «Горючего сколько?» – «Чуть-чуть совсем». Ну, значит, домой. Прилетели к себе на аэродром, приземлились, подрулили к ангарам. Сижу, а самого начало трясти всего, только сейчас понял, какого я дурака свалял. Сбитые – черт с ними, а ведь могли и нас того. Позарился на японца, увел комполка с высоты. А если б нас сбили? А если б его одного сбили?! Аж до рези в животе скрутило. Отвлек шум снаружи, отпустило. Выглянул наружу, а там, мама дорогая, целая делегация. И зам командира нашего полка, и из 100-й бригады начальство, и разные штабные-тыловые. Хорошо хоть самого товарища Смушкевича нет. Ну, от опасности майор Грицевец никогда не бегал. Вылез на крыло, и откуда сразу силы взялись. Думаю, кому докладывать, по всему выходит, заму комполка. А тут Николай орет: – Ребята! Качай его! Понятно, адреналин у майора, четыре сбитых за вылет. Интересно, то, что мы самолет комэска японского сбили, он заметил? Да и по должности ему летать намного реже удается, а тут один лично, один в группе. Но раз качают, ругать не будут, уже хорошо. Дождался, когда отпустят, отозвал своего техника в сторону. – Чего такой переполох? – спрашиваю. – Так вас ждали, вы последние прилетели, тащ майор. Вот на радостях, что вернулись, да еще героями. Поздравляю с тремя сбитыми, – поясняет наш воентехник 1-го ранга Макаров. – Почему с тремя, Владимирыч? – Командир полка так сказал. – Двух я сбил, и он одного. А четвертый в воздухе развалился, от нас драпая. Мы оба по нему палили, но вряд ли попали. – Раз развалился, значит попали. – Черт с ними. Как полк слетал? Старший техник эскадрильи Игнат Владимирович Макаров, грамотный специалист, немного стесняющийся своего молодого возраста и оттого предпочитающий, чтобы к нему обращались по отчеству, опустил глаза. – И хорошо, и не очень, товарищ майор. – Кто? – Всего в полку четверых сбили. Лейтенант Звонарев и его ведомый Сергеев из второй эскадрильи. Младший лейтенант Енотов Сергей из третьей. Из нашей группы Матвей Салихов не вернулся. Его какой-то японский ас с полукило-метра поджег, многие видели, как товарищ старший лейтенант сумел развернуться и со снижением к линии фронта полетел. Но не прилетел, и самолет на земле не нашли пока. В штабе говорят, что надо без вести пропавшим объявлять. – Это они быстро. Ждать надо. Что мы там увидеть могли, я вот и не смотрел на землю вовсе. Если он горел, а если ранен, мог запросто ориентировку потерять и на другой аэродром сесть, да просто на нашей территории где-то. Да даже если за речкой сел, шансы есть, сам знаешь. – Знаю. – Вот и не раскисай, Владимирыч, это война. А хорошие новости какие, говоришь? – Без ваших четверых полк заявил о пятнадцати сбитых японцах. – Хорошо. Ладно, пойду, устал я чего-то. В итоге все же не наказали. Победителей не судят, как говорится. Но Яков Владимирович поругал, конечно, сказал, вернулся бы без комполка, пошел бы под трибунал. Обошлось. А сбитые по-честному поделили – по два лично. Яков всегда умел смотреть в будущее. После Испании многие командиры сделали себе стремительную карьеру, он сам тому живое подтверждение. Не сомневался Яков, что после Халхин-Гола молодой и наглый, но чертовски удачливый лейтенант тоже стремительно зашагает по карьерной лестнице. А как говорил старый Хаим: «С удачливыми нужно дружить, тогда и тебе перепадет толика везения». Но тогда, в Монголии, закрепить дружбу не получилось, субординация мешала познакомиться поближе. Уж больно велика разница между комкором, командующим авиацией всей 1-й армейской группы, и командиром роты, лейтенантом. А потом, кажется в начале сентября, Самойлов вместе со своей ротой разведчиков просто исчез. Вечером был, а утром уже нет. Единственное, что он, далеко не последний человек во всей Монголии и прилегающих окрестностях, смог узнать – убыл по новому месту службы. После Халхин-Гола Самойлов объявился в Польше. Там в Бресте, уже будучи старшим лейтенантом, он вместе со своей ротой занимался какими-то разведывательными делами. Яков хотел с ним увидеться, поздравить с новым званием, но не успел. Виктор улетел в Москву в неясном статусе, зато в сопровождении сотрудников НКВД. А вот первая встреча произошла совершенно неожиданно и в неожиданном месте. В конце октября 1939 года страна (по крайней мере, высшее партийное и военное руководство) не исключала и готовилась к силовому решению финского вопроса. Яков по долгу службы приехал в Москву на авиационный завод № 39[52]. Где кроме текущих вопросов его совершенно внезапно попросили побыть в роли третейского судьи. Оказалось, директор завода Вениамин Иванович Журавлев и его зам по конструкторской части, видный советский авиаконструктор Ильюшин, не могут договориться насчет одного служащего наркомата вооружений. Директор хочет выгнать его и запретить вообще появляться на заводе. Сергей Владимирович Ильюшин, наоборот, двумя руками за то, чтобы этот консультант почаще у них бывал. Доводы Журавлева просты и понятны. После последнего посещения завода наркомвооруженцем коллектив лихорадило неделю. Уж больно сильно этот товарищ повернут на дисциплине, браке и чистоте. Все ж не против. Все за. Но не в ущерб же плану! Пробовали боевым авторитетом на консультанта надавить. Послали летчика-испытателя майора Пронина (жаль, Коккинаки[53] занят был), между прочим, награжденного орденом Красного Знамени, с ним поговорить. Объяснить, что реальная война совсем не такая, как видится из кабинета наркомата вооружений. У Якова хорошая память, он помнит, как откровенно, никого не стесняясь, заржал Ильюшин, а директор отчего-то смутился и махнул рукой. Дальше рассказывал Сергей Владимирович. На предложение поговорить по-мужски консультант отреагировал нестандартно. Если под «поговорить» не имеется в виду банальный мордобой с последующей госпитализацией товарища испытателя, то зачем же уважаемому летчику себя утруждать, пересказывать потом этот разговор остальным. Пойдемте в столовую, позовем заинтересованных и просто неравнодушных товарищей и поговорим честно и откровенно, как коммунисты. Разумеется, очень быстро столовая была заполнена. Конструкторы и чертежники, слесаря и медники, летчики-испытатели и штурманы – товарищ из наркомата вооружений пройтись успел по многим. Яков помнит, как будто это было вчера, Ильюшин не смог сдержать улыбки и, подмигнув Журавлеву, продолжил рассказывать. Чиновник наркомата вооружений дождался, когда столовая заполнится, и с легкостью опытного фокусника скинул с себя рабочий комбинезон. Перед заводчанами в один миг предстал совершенно другой человек. И дело было даже не в ордене Ленина и не в петлицах с рубиновыми кубиками. Клерк из наркомата пропал, а появился воин. Не просто одетый в военную форму чиновник, а человек, выбравший войну своим ремеслом. И судя по глазам, да и по награде, прекрасно умеющий отнимать чужие жизни. Стало ясно, что и загар отнюдь не курортный, крымский, а получен скорее всего в жарких степях Монголии. Капитан как-то совсем не по-военному сел на стол и, не повышая голоса, будто точно зная, что его не перебьют и услышат, начал: – Нет у меня времени спорить, да и желания нет. Расскажу. А там сами, как знаете. Был у меня в роте разведчик Иван Выргыргылелеев. Надо же, выговорил. Чукча по национальности. Хороший боец, злой, агрессивный, цивилизацией почти не испорченный. От жары, правда, больше остальных страдал. Вот как-то в самом обычном рейде, уже на обратном пути, наша группа лоб в лоб столкнулась с японскими разведчиками. Выр первым шел, пистолет всегда под рукой. Не наш ТТ, а взятый с бою японский уродец «Намбу». Конечно, пистолет был где нужно смазан, где можно вычищен. Попробовал бы у меня кто-нибудь личное оружие не в идеальном состоянии держать. Но вот последнее, что боец Выргыргылелеев помнит об этом бое: навел ствол на японца – и осечка. Дальше со слов командира группы рассказываю. Первому японцу Выр воткнул ствол пистолета в глаз, благо конструкция с трудом, но позволяет. Во втором оставил отцов нож с рукоятью из моржовой кости. А вот третьему… третьему горло перегрыз до позвоночника. И это я вам не байки травлю, то же самое в наградном листе на орден Красной Звезды написано. Иван ничего этого сам не помнил. Психика такая штука, оберегает нас от нас самих, м-да. Как вернулся в часть да водкой отпоили, рассказал, проклятье на их семье: кто человечину попробует, тот последний мужчина в роду. Просился домой ехать, у шамана совет спрашивать. Отпустить его, сами понимаете, я сразу не мог, так что дослужил Выр нормально, молодое пополнение гонял и в хвост и в гриву. Но на боевые уже не ходил. Сломался. Только рассказываю я вам не про рядового красноармейца Выргыргылелеева. Рассказываю я вам о сломанном бойке японского пистолета. Разобрали его, естественно, потом, посмотрели. Может, японцы удивились, лицо чукчи увидев, может быть, по другой причине промедлили. Не знаю. Если б не Выр, без убитых и раненых не обошлось бы, а в худшем случае осталась бы группа там, все пять человек. Обиделись на меня вот ваши стахановцы, попрекнул их грязной, неряшливой одеждой. Я, товарищи, ни разу не авиаконструктор, даже не инженер. Образование у меня – училище военное. Но вот сдается мне, что самолет все же посложнее пистолета будет, узлов и агрегатов, которые могут сломаться, там гораздо больше. Может быть, я ошибаюсь, но перед глазами такая картина стоит. Волос человеческий или ниточка тонюсенькая шерстяная от свитера в топливной системе истребителя затерялись. Вы ведь И-16 разрабатывали? Вот, значит, в нем. Гоняет ее топливо по трубам туда-сюда. Разные люди истребитель обслуживают, и условия на аэродромах разные, и погода. Потихоньку там же водяной пар скапливается. И вот зима, ночь, холодный ангар. И волос этот что делает? Правильно. Становится точкой кристаллизации, и вот уже в топливной системе затаился кристалл льда. Днем, разумеется, боевая задача – перехватить бомбардировщики противника. Взлетели, встали на курс перехвата. Догоняют, цель все ближе и ближе. Летчик выжимает из мотора все и еще немного, на лбу испарина, пальцы нервно сжимают баранку, еще чуть-чуть, еще совсем капелюшечка – и можно вдавить гашетку. Послать во врага четыре струи яростного металла калибра 7,62 миллиметра. Спустить с небес на землю несущую смерть машину… Но! Мотор чихает раз, другой… и вдруг тишина. Только все тише слышен гул моторов удаляющегося по направлению к русским городам немецкого бомбардировщика «Хенкель-111», несущего две тонны бомб. Так что, товарищи, сами думайте, в тылу вы или все-таки на фронте. Важно иметь чистый, опрятный вид или ерунда это и блажь. Ну и вообще, что вам важнее: план тут или брак там. Но это я, конечно, уже к руководству обращаюсь. – Яков Владимирович, я же не против качества и порядка, но вы знаете, что они придумали?! – А может, правильно придумали, Вениамин Иванович! – не стал молчать Ильюшин. – Товарищи! По порядку, прошу вас. Что они придумали, товарищ Журавлев? – Собрали группу активистов и все самолеты по новой проверяют, записывают недостатки и требуют на заводе их устранить. – Так. И что в этом плохого? – Так план же горит!