Но под дождь все-таки попал. Весь день просидел в сырых джинсах и промокших носках. И почему-то мне весь день казалось, что виноват в этом Дворецкий. А еще я почему-то весь день вспоминал о тех, кто меня любит. В Голубых горах в Австралии надо быть повнимательнее, знаете ли. Чуть зазеваешься – все что угодно может стрястись. Даже за дровами ходить опасно: столько змей шуршит в траве. Но если вы никогда не побываете в Голубых горах в Австралии, то, наверное, так никогда и не приучитесь повнимательнее смотреть по сторонам. В эту пятницу – то есть за день до матча, – пока я продолжал вспоминать о тех, кто меня любит, в школе началось полное безумие, особенно в коридоре на этаже восьмого класса – там на всех шкафчиках учеников появились стикеры с флагами команд «Индия» и «Британия». Все учителя, которые преподают в восьмом классе, надели белые свитера, и некоторые учителя, которые преподают в шестом, – тоже: миссис Хокнет, и миссис Врубель, и мистер Соласки, и мистер Баркес. Миссис Хокнет решила сегодня вместо чтения показать нам отрывок из какого-то фильма. Фильм был допотопный – еще черно-белый, но про то, как учитель латыни играл в крикет, причем играл отлично. (Угу, знаю-знаю – верится с трудом.) Миссис Врубель – под лабораторным халатом на ней был белый свитер – решила денек отдохнуть от колб и бунзеновских горелок и поговорить об аэродинамике крикетных мячей, о том, почему мяч летит по кривой, а не по прямой, а потом нарисовала на доске гугли и показала, как предсказать его отскок. (Я сказал Билли Кольту: «Тебе это все равно ничуточки не поможет».) Мистер Соласки – а он расхаживал по школе с крикетной битой, но махал ей неправильно, потому что сгибал предплечье, – решил рассказать о расширении империй на примере крикета в Австралии, Индии и Пакистане. А у мистера Баркеса все задачи сегодня начинались со слов: «Два крикетиста заняли свои места у калиток». В столовой выстроились две очереди. Можно было выбрать из двух блюд: либо рыба с жареной картошкой по английскому рецепту, либо курица в сливочном соусе и рис с карри на гарнир. Догадайтесь, в какой очереди стояла команда «Британия», а в какой команда «Индия»? А на седьмом уроке, когда всю школу вместо занятий собрали в спортзале, чтобы порепетировать, как мы будем болеть за «Минитменов» на их завтрашней решающей игре с «Сетонскими барсуками», половина спортзала начала кричать «Бри-та-ни-я!», а другая половина – «Ин-ди-я!», как только нам представили «Минитменов», и все футболисты растерянно озирались. Крозоска смеялся до упаду. Дельбанко, похоже, вскипел, но ничего поделать не смог, и школа средней ступени имени Лонгфелло отрепетировала, как будет болеть на первом крикетном матче в ее долгой и славной истории. Начиная нашу последнюю дневную тренировку, Дворецкий напомнил, что на следующее утро мы должны быть на питче ровно в семь тридцать. – У нас всего два часа, – сказал он, – и, хотя сокращать крикетный матч – варварство, «Минитмены» воображают, что поле принадлежит скорее им, чем нам, и воображают, возможно, не совсем беспочвенно, если учесть диковинные вкусы вашей страны по части спорта. Итак, в семь тридцать утра в обязательном порядке. – А за кого болеете вы? – Молодой господин Кребс, – сказал Дворецкий, – я не «болею». Болеют гриппом. Болеют краснухой. Безусловно, есть и другие неприятные хвори, которыми можно болеть. Однако, будь я склонен громогласно подбадривать – молодой господин Кребс, обратите внимание на правильный термин, – будь я склонен громогласно подбадривать игроков, я бы беспристрастия ради сдержался. – Значит, вы за «Британию» болеете? – спросил Сингх. – Всегда, кроме данного случая, – сказал Дворецкий. – Что ж, приступим? И мы приступили. Я подавал мяч за мячом, а отбивали все по очереди, и мячи, отбитые Дворецким на части поля, которая называется «офф-сайд», долетали до слипа, галли, кавера и мид-оффа «Индии», а на части поля, которая называется «он-сайд», до мид-она и мид-викета, а потом команды поменялись местами, и мячи, отбитые Дворецким, долетали до слипа, галли, кавера, мид-оффа, мид-она и мид-викета «Британии», и я все подавал, подавал, подавал, и у меня чуть рука не отвалилась, и палец, которым я раскручиваю мяч, покраснел, и кожа на нем немножко стерлась. – Молодой господин Кребс, молодой господин Сингх, обе команды заметно выросли. Смею предсказать, завтра утром нас ждет вполне серьезный матч с нешуточной борьбой, хоть и с не самым высоким счетом, а поскольку этому описанию отвечают многие широкоизвестные тестовые матчи – вспомнить хоть полуфинал чемпионата мира 1999 года, Австралия против Южной Африки, – мы не опозорим крикет. – А вы болеете за «Британию», правда? – сказал Сингх. – Думайте что хотите, – сказал Дворецкий. Мы убрали инвентарь и поехали на Баклажане домой. Уже смеркалось. От земли веяло холодом, ветер усилился и трепал почти голые ветки деревьев. – Условия для игры, пожалуй, завтра будут не из лучших, – сказал Дворецкий. Я выглянул из машины. – И все же это ваш первый крикетный матч, молодой господин Картер. Какой чудесный момент в вашей жизни. Да, по идее, мне следовало бы визжать от радости. Понимаете, многих ли шестиклассников специально приглашают в команды восьмого класса? И многих ли берут в боулеры? Да, мне следовало бы визжать от радости. По идее. – Надо заняться вашим пальцем, – сказал Дворецкий. Вот только вспомнилось: когда я впервые увидел, как воздух окрашивается в голубой цвет, отец сказал: «Надо бы нам когда-нибудь опять слетать в Сидней – всем вместе», а я сразу же подумал: «Нет, “всем вместе” – это уже невозможно, потому что Карриэра с нами не будет». Но тогда я не подумал: «Нет, “всем вместе” – это уже невозможно, потому что отца с нами не будет». Дурак. – Молодой господин Картер? Дурак. – Смажем мазью и наложим пластырь? Какой я был дурак. 23 Стойка бетсмена Когда боулер готовится подать мяч, бетсмен встает в игровую стойку. Его плечо (неважно, левое или правое) должно «указывать» на калитку. Утром в субботу мы приехали на футбольное поле школы Лонгфелло и обнаружили кое-что, чего никак не ожидали. Приехали мы загодя. Дворецкий всех поднял ни свет ни заря – не только меня, но и маму, Энни, Шарли и Эмили. Нед здорово разволновался – видно, сообразил, что происходит что-то необычное, – и потому его стошнило дважды. Я пошел выгуливать его вокруг квартала, а Дворецкий тем временем сварил кашу из резаного овса – такой овес называется «ирландский». – Не следует презирать все, что дает миру какая-либо страна, даже если о ее политике остается только сожалеть, – сказал он. – А что, на Италию это не распространяется? – Увы, пицца затмевает все, что иначе могло бы очаровывать, – сказал Дворецкий. Когда Дворецкий поставил миску перед Эмили, она сказала, что ненавидит овсянку, и тростниковый сахар не любит, и изюм не любит, а сливки противные, и вообще, почему мы больше не покупаем однопроцентное молоко? Я же говорю, встали мы очень-очень рано. – Должно быть, сегодня с утра на питче будет свежо, – сказал Дворецкий. – Крикет – скучища, – сказала Эмили. Дворецкий протянул ей ложку. – Мисс Эмили, так могут думать только остолопы. – А кто такие остолопы? Дворецкий посыпал овсянку Эмили тростниковым сахаром. – Ваши телеканалы сейчас отдают почти все время под трансляции трехчасовых низкопробных клоунад, которые в Америке ошибочно называют «футболом». Если бы вы смотрели рекламные ролики – а вы их смотреть не будете, зачем отравлять сознание… Итак, если бы вам довелось их посмотреть, у вас не возник бы этот вопрос. А теперь приступайте, пожалуйста, к завтраку. – Эмили, – сказал я, – если ты съешь овсянку, я разрешу тебе подать первый мяч. – Правда-правда? – спросила она. – Но ты должна съесть всю овсянку до последней ложки. – Первый мяч? Я кивнул. Эмили раньше всех доела свою овсянку из ирландского овса, и, когда остальные тоже позавтракали, мы погрузились в Баклажан. Девочки надели куртки – ведь прогноз Дворецкого сбылся и условия для игры были не из лучших. Я не стал надевать куртку. На мне был белый свитер – все еще длинноват, но я к нему привык. – Сегодня, молодой господин Картер, ваши руки должны двигаться свободно, – сказал Дворецкий. – А если я замерзну? – В таком случае вы станете подавать еще энергичнее, – сказал Дворецкий. Короче, в семь тридцать утра мы приехали на футбольное поле школы Лонгфелло и оставили Баклажан на школьной парковке. Кребс уже был там, и его отец тоже. И Крозоска. А через пару минут подоспели все игроки «Индии» и все игроки «Британии», и все мы подпрыгивали, и хлопали руками по бокам, и засовывали руки под мышки, потому что было холодно и ветрено – «свежо», говоря языком Дворецкого. – Недолго и задницу отморозить, – сказал я.