Билли поднял глаза к флагу. – Интересно, от монархии болельщики будут? Я тоже поднял глаза к флагу. – Кребс с этим не смирится. – Думаешь, у него где-то завалялся индийский флаг? – спросил Билли. – А может, и завалялся – почем ты знаешь? И тут на нас обоих упала тень. – Если вы не собираетесь стоять здесь и петь «Боже, храни королеву», вам пора идти в вашу классную комнату, – сказал Дельбанко. Билли Кольт запел. И допел аж до строчки «Пошли ей, Боже, ратные победы», и только тогда Дельбанко велел ему перестать. Мы пошли в классную комнату. – Эх ты, тори, – сказал я. – А тот, кто обзывается, тот сам так называется, – ответил Билли Кольт. Когда мы вошли, миссис Хокнет уже собиралась начать перекличку. – А вот и наши крикетисты, – сказала она. – Кто из вас играет за «Индию»? Билли Кольт показал пальцем на меня. – Значит, Картер, это ваша работа? – Какая еще работа? – спросил я. Миссис Хокнет посмотрела на меня. – Делаешь вид, что не знаешь? – Не знаю? О чем? Она указала на окно – а туда уже смотрел весь класс. Мы с Билли Кольтом тоже посмотрели. На флагштоке перед школой развевался огромный – серьезно, огромный-огромный – флаг. Но не американский. Нижняя полоса – зеленая, средняя – белая, верхняя – оранжевая. Шафранового оттенка, поправила миссис Хокнет. Посередине – синее колесо со спицами. – Догадайтесь, чей это государственный флаг? – сказала миссис Хокнет. Я понял и без догадок. Индийский флаг реял на осеннем ветру, неторопливо разворачиваясь во всю ширину. Такой большой, что по нему как бы перекатывались пологие волны. – Красивый флаг, – сказал я. – Ты знаешь код? – Код? Миссис Хокнет вздохнула. – На трос флагштока кто-то повесил кодовый замок. Пока не узнаем код, флаг снять не сможем. Я снова посмотрел в окно. Флаг опять неторопливо расправил складки, и по нему перекатился волной ветер. Миссис Хокнет опять вздохнула. – Ну хорошо, дети, по местам. Когда я пришел на естествознание, миссис Врубель уставилась на меня во все глаза. И спросила: – Ты тоже из этих злоумышленников? Что такое «злоумышленники», я точно не знал. И потому ответил: – Да вроде нет. А миссис Врубель сказала: – Хотелось бы надеяться. На обществоведении мистер Соласки спросил: – Вы на полном серьезе проводите крикетный матч? Мы с Билли Кольтом закивали. – Крикетный? Мы опять закивали. – И поэтому появились эти самые флаги? Мы опять закивали. – Из-за крикета? – Из-за самой красивой и благородной из всех игр, которые изобрело или когда-либо изобретет человечество, – сказал я. Мистер Соласки посмотрел на меня. И сказал: – Ну хорошо. На математике мистер Баркес задал нам задачу: «Если большой флаг, развевающийся на площадке под открытым небом, каждый год изнашивается на 10 процентов, через сколько лет он износится и перестанет развеваться? Для удобства предположим, что флаг перестает развеваться, когда степень его износа достигает 85 процентов. И, чтобы предотвратить прискорбно примитивные ответы, заранее скажу, что ответ “через 8 лет” неправильный». Дельбанко так и не смог снять флаг. Когда уроки закончились, флаг реял над школьными автобусами. Гордость Индии развевалась, расправляя свои зеленые, белые и шафрановые полосы, у нас всех над головой. Ранним вечером начался дождь. В смысле, настоящий дождь. Наподобие австралийской тропической грозы. Я решил навести чистоту в своей комнате. Типа как чистоту. Взял фото капитана Джексона Джонатана Джонса на фоне американского флага, сложил вдвое. Разорвал надвое. Обе половинки тоже разорвал надвое. А потом выкинул все обрывки в мусорную корзину. Взял берет из его первой заграничной командировки и скомкал. Попробовал разорвать надвое, не смог и просто выкинул его в мусорную корзину. Потом взял тактические очки, в оправе которых до сих пор застрял песок Афганистана, и согнул оправу, а потом стал топтаться на очках, пока стекла не разбились и песок Афганистана не рассыпался по полу. И тогда я выкинул очки в мусорную корзину. И повалился на кровать. И стал слушать шум австралийской тропической грозы. Когда в Голубых горах начинался дождь, мы с отцом забирались в палатку и ложились на матрасы. Я никак не мог припомнить, о чем мы разговаривали, а жаль. Знаю только, что я пробовал завести разговор о Карриэре, но о Карриэре отец разговаривать не хотел, а я при каждой попытке понимал, что вот-вот разревусь, – вот почему я так и не показал отцу зеленый шарик. Один раз он попытался рассказать мне про Афганистан и про Германию, но дождь был такой силы, что разговаривать стало невозможно. Потому что дождь шумел слишком громко. Перед ужином Дворецкий постучался ко мне, приоткрыл дверь, заглянул. – Через пятнадцать минут вы спуститесь ужинать, – сказал он. – Угу. – «Угу» – американизм, не менее варварский, чем…