16 Сухая калитка «Сухой калиткой» иногда называют питч, на котором вытоптана трава. На таком покрытии обычно удобно выполнять быстрые подачи, но оно выгодно и бетсмену: отскоки мяча легче предсказать, а боулеру хуже удаются крученые подачи. Но если калитка очень сильно пересохнет, грунт может растрескаться, а трещинами ловко воспользуется мастер крученых подач. Как-то утром в Голубых горах в Австралии я проснулся раньше отца. Попробовал разжечь костер: хотелось самому приготовить завтрак, но костер отказывался разгораться, потому что дрова отсырели. Пришлось ждать, пока встанет отец. Он что-то буркнул под нос, а потом разжег костер, словно дрова были совершенно сухие, – вот что умеют американские военные со стажем. Он пожарил бекон с яичницей из яичного порошка, и мы позавтракали и почти не разговаривали. Слушали, как переругиваются у нас над головой визгливые птицы, и как со всех сторон шумит вода, и как ветер раскачивает верхушки эвкалиптов. Потом собрали все свои вещи. Большую часть отец сложил в свой рюкзак. Это было наше последнее утро в Голубых горах. Помню, днем, когда мы лезли по склону, покидая долину, воздух стал голубым-голубым – таким, каким я его даже там не видел. А потом мы сели в джип и поехали обратно в город. И я расплакался. Девочкам мы до сих пор ничего не рассказали. Была минута – в следующую субботу днем, – когда я едва не рассказал. Еще чуть-чуть – и рассказал бы. Я стоял рядом с Дворецким и смотрел, как Шарли играет в футбол: она бегала взад-вперед по полю, а я кричал: «Молодец!» Иногда она пыталась пнуть мяч, катившийся мимо, но всякий раз мазала мимо мяча. Почти все время болтала с какой-то девчонкой из команды Элленвиллской начальной школы, и под конец они обе уселись на поле и стали выдергивать травинки. Когда матч кончился, она спросила: – Мы выиграли? Я обнял ее крепко-крепко. В воскресенье утром мы с Дворецким повезли Эмили завтракать в город, потому что она провела субботу не на футболе, а у стоматолога: ей ставили пломбу. И теперь ей захотелось чего-нибудь необыкновенного, и Дворецкий сказал, что мы пойдем в приличный ресторан, где не подают «Сахарные звездочки Аса Роботроида», а Эмили предложила: «Давайте возьмем маму!», но Дворецкий ответил, что маме сегодня как-то не до ресторанов и лучше мы пойдем втроем, а мама побудет дома в тишине и спокойствии. И мы поехали – кстати, за рулем Баклажана был я, – и Дворецкий заказал нам всем овсянку из резаного овса, сваренную на цельном молоке. – Может быть, побалуем себя и посыплем ее клюквой? – сказал Дворецкий. Но, когда он сделал заказ, я сказал, что мне нужно в туалет, а сам нашел нашего официанта и спросил, не мог бы он посыпать овсянку не клюквой, а «Сахарными звездочками Аса Роботроида». Он сказал: «Конечно». И действительно посыпал. Увидев «Сахарные звездочки», Эмили завизжала. Давно мы их не ели. – Вы осквернили овсянку, – сказал Дворецкий официанту. – Заказ есть заказ, друг мой, – сказал официант. И кивнул мне. Эмили вскочила, полезла ко мне обниматься. – Ты мой самый любимый брат. Можно я скажу в школе, что ты мой «Человек недели»? Я обнял ее. Дворецкий не оставил чаевых. После обеда мы все поехали в «Яблочный сад самообслуживания Спайсера». У них на рекламном щите написано: «Яблоки сам набери, отдохни и яблоксни». И знаете, кто вел Баклажан? Снова я. Меня усадили на подушку, чтобы было удобнее достать до руля. – Нам лучше не привлекать внимание блюстителей порядка: они могут неблагосклонно отнестись к вашим шоферским навыкам, – сказал Дворецкий. Мама сидела на заднем сиденье, столбенея от ужаса, крепко-крепко обнимая Энни, Эмили и Шарли. – Как представляется, – сказал Дворецкий, – мистер Спайсер страдает грамматической хромотой и стилистической глухотой одновременно. – Что такое «сти-ли-сти-че-ска-я глухота»? – спросила Эмили. – В данном случае – пагубные последствия равнодушного отношения к своему родному языку, – сказал Дворецкий. – Все, кто находится в этом автомобиле, разумеется, не повторят его ошибку. Мы собрали шестьдесят с лишним кило яблок, а потом Эмили и Шарли решили, что собирать яблоки десятками килограммов скучно. В магазине, где надо было рассчитываться за яблоки, продавался апельсиновый фруктовый лед, и совсем дешево, а ведь они уже помогли собрать шестьдесят с лишним кило яблок, и пожалуйста, ну пожалуйста… Я пошел с Энни, Эмили и Шарли за апельсиновым фруктовым льдом, и когда их руки, губы, а у Эмили и Шарли – еще и футболки стали ядовито-оранжевыми, я помог Дворецкому погрузить все шестьдесят с лишним кило яблок в Баклажан. Домой нас вез Дворецкий. Он сказал, что девочки могут сесть впереди, только пусть вначале хорошенько умоются и вымоют руки – и они отмылись под питьевым фонтанчиком, и втиснулись втроем на одно сиденье, и он пристегнул всех трех одним ремнем. – Это, скорее всего, противозаконно, – сказал я. – Я познакомился с директрисой школы Лонгфелло, – сказал Дворецкий. – А чем это поможет? – Никогда нельзя предугадать, какие знакомства в самый неожиданный момент могут оказаться бесценными, – сказал Дворецкий. Я сел на заднее сиденье, и мама взяла меня за руку. Рука у нее была холодная. – Помнишь, как мы собирали яблоки в прошлый раз? – спросила она шепотом. Я кивнул. – Помнишь, как Карриэр… Вот и все, что она сказала. Все, что она смогла выговорить. На обратном пути мы с мамой держались за руки, а в моем кармане лежал зеленый шарик, и мы оба – и я, и мама – могли думать только об одном: однажды осенью, не в таком уж далеком прошлом, Карриэр надкусил яблоко, и ему попался червяк, и Карриэр выплюнул червяка, а потом стоял – в одной руке яблоко, в другой червяк – и смеялся, а мы смотрели на Карриэра, а на червяка старались не смотреть. – Картер, спорим, ты бы не смог найти червяка! – сказал он. – Ты победил, – сказал я, а он смеялся, смеялся, смеялся без умолку. В понедельник утром я сказал маме, что собираюсь изложить точку зрения британской стороны на Декларацию независимости. – Да-а? – сказала она. – Угу. – И что ты напишешь? – Что Декларация независимости была жульническим рекламным трюком. Долгое молчание. – Жульническим рекламным трюком? – Угу, – сказал я. – Думаешь, мистер Соласки воспримет это спокойно? – Он сам задал доклад на эту тему, – сказал я. – А как, по-твоему, воспримут это твои одноклассники? – Они догадаются, что я пытаюсь мыслить беспристрастно, чтобы проникнуть в истину и высказать ее. И не желаю повторять, как попугай, пропаганду двухсотлетней давности. Мы все – Энни, Шарли, Эмили и я – сели в Баклажан и отправились в школу. Эмили ерзала от нетерпения: ее класс ехал на экскурсию в Мэрисвиллскую пожарную часть. – Превосходно, – сказал Дворецкий. Шарли подготовила доклад об Э. Несбит – теперь это ее самая-самая-самая любимая писательница. – И это свидетельствует о том, – сказал Дворецкий, – что все мы способны развить в себе тонкий читательский вкус. У Энни на физкультуре будет отбор в футбольную команду девочек. – В английский футбол будете играть? – уточнил я. – В американский, – сказала она. И улыбнулась Дворецкому, а он улыбнулся ей в зеркало заднего вида. – Совершенно правильное решение, – сказал он. – А вы, молодой господин Картер? Чего вы ждете от этого дня?