Мы шли, и глубокие следы наших ботинок вмиг заполнялись дождевой водой. Было жарко. Шумела вода, падая на скалы. Визгливо переругивались белые птицы – взлетали стаями на верхушки деревьев и пялились на нас свысока. Время от времени раздавался охотничий крик какого-то огромного существа – типа динозавра, наверное. Время от времени в низкой траве шуршал кто-то юркий – вероятно, змеи, сказал отец. Время от времени подлесок трещал, потому что в нем кто-то рыскал – возможно, мелкие крокодилы, сказал отец. Судя по треску, не такие уж и мелкие. А потом, под вечер, дождь перестал, и из-за пухлых облаков выпрыгнуло солнце, и мы вышли на поляну, с которой открывался вид на всю долину. – Смотри, – сказал отец. Солнце нещадно жгло листья эвкалиптов, и от них повалил пар, поднимаясь все выше и выше, и – я ничего не выдумываю! – воздух стал голубым. Голубым над листьями, и над самыми высокими деревьями, и над красными скалами: голубая дымка окутала все вокруг, а потом спустилась на нас сверху. Казалось, вытяну руку и увижу, что она окрасилась в голубой цвет. Да, в голубой. Мы видели это каждый день после полудня, когда австралийская тропическая гроза прекращалась и деревья освещало солнце, и с листьев начинали испаряться эвкалиптовые масла, и все вокруг окутывала голубая дымка. В долине мы провели пять дней. И все пять дней не видели там ни одного человека. Там были только мы. Мой отец и я. Там были мы. Он да я вдвоем – и больше никого. И мы даже почти не разговаривали. Разговаривали очень редко. Было так тихо, что еще немного – и я соскучился бы по Энни, Шарли и Эмили. Я крепко стискивал зеленый шарик. А вот теперь, когда я в белом свитере и белой кепке шел вслед за Дворецким, шел и тащил зефирные щитки, великанские перчатки и неправильную биту, я типа как пожалел, что не остался в Голубых горах. Мы прошли мимо Кечумов – они как раз поливали азалии, но вскинули головы и уставились на нас, – и мимо рододендронов Бриггсов, и мимо падуба Роккаслов, и мимо петуний Кертджи – и вся семья Кертджи смотрела на нас из окна – и сделали остановку у дома Билли Кольта, и Билли попробовал убедить свою маму, что его мутит, потому что он пирожков объелся, но Дворецкий сказал миссис Кольт, что мы будем учиться играть в крикет, и она сказала Билли, что это блестящий шанс и что в белом свитере и белой кепке он похож на маленького джентльмена, и мы прошли пешком еще шесть кварталов до школы имени Лонгфелло. – Ты похож на маленького джентльмена, – сказал я. – Замолкни, – сказал Билли Кольт. Не знаю уж, куда в эту минуту хотелось сбежать Билли Кольту, но, спорим на что угодно, он ни за что не остался бы на стадионе школы Лонгфелло, где ребята уже играли в бейсбол. На трех площадках. На всех трех бейсбольных полях, примыкавших к красному овалу беговой дорожки, где Крозоска в эту самую минуту занимался со сборной восьмого класса по кроссу – засекал время и орал во всю глотку. Видно, у тренера пока есть претензии к команде. Мы пересекли беговую дорожку, замялись, но все-таки поплелись вслед за Дворецким на ухоженный зеленый газон футбольного поля школы Лонгфелло, домашнего стадиона команды «Минитмены Лонгфелло». На газон, который благоговейно стрижет, поливает и посыпает удобрениями целая команда специальных рабочих. На газон, который Дельбанко – а он не только завуч, но и тренер «Минитменов» – охраняет, словно святилище. На газон, куда никогда не ступала нога ни одного шестиклассника. Я весь вспотел. – Это место подходит идеально, – сказал Дворецкий. – Мистер Боулз-Фицпатрик… – Не отставайте, молодой господин Уильям. Билли Кольта тоже прошиб пот. Мы вышли вслед за Дворецким в центр футбольного поля школы Лонгфелло. Я обернулся, глянул на бейсбольные площадки. Кто-то из левых филдеров смотрел в нашу сторону. Дворецкий достал из чемодана три длинных колышка. И деревянный молоток. – Мистер Боулз-Фицпатрик, – сказал я, – тут нельзя… Дворецкий вбил в землю первый колышек. – Мистер Боулз-Фицпатрик, серьезно, тут нельзя… Он вбил второй. А потом третий. Я снова обернулся. Теперь на нас смотрели почти все аутфилдеры со всех трех бейсбольных площадок. – Мистер Боулз-Фицпатрик, – сказал я еще раз. Он полез в чемодан, достал что-то, засунул обратно и, наконец, выудил две короткие деревяшки. – Это называется «перекладины», – сказал он. – Пожалуйста, повторяйте за мной: «Перекладины». – Перекладины, – сказали мы. Точнее, беспомощно пропищали. Он бережно положил их на колышки, а потом, указав на колышки, сказал: – Это называется «столбики». Пожалуйста, повторите. – Столбики. – Молодой господин Уильям, столбики и перекладины, соединенные вместе, – это калитка. А место, где стоите вы, называется «криз». Хороший крикетист стоит на кризе, чтобы защищать свою калитку до последнего вздоха. Итак, наденьте щитки – перчатки пока придется отложить в сторону… Да, вот так. Наденьте щитки – вам придется ему помочь, молодой господин Картер. А теперь, – снова порылся он в чемодане, – снимите кепку и наденьте вместо нее вот это. – И он протянул Билли черную кепку, к которой спереди было прикреплено что-то вроде клетки. Билли примерил ее. – Нет, не совсем так. Позвольте вам помочь. Я снова огляделся. На двух из трех бейсбольных полей игра прервалась, и все уставились на нас. – Что ж, приступим, – сказал Дворецкий. – Молодой господин Уильям, возьмите биту, держите ее за рукоятку… обеими руками… да, именно так. А теперь вы останетесь здесь, на кризе, а мы с молодым господином Картером немножко прогуляемся. Билли Кольт огляделся, оглянулся, перевел взгляд на всех аутфилдеров на всех трех бейсбольных площадках, а потом снова на нас. И сказал: – Значит, вы меня здесь бросите? – Это ваша калитка, защищайте ее до последнего вздоха. Билли сделал такое лицо, будто последний вздох – это довольно скоро. – А теперь, молодой господин Картер, мы отойдем ровно на двадцать два ярда. Как удачно, что здесь такая четкая разметка. – Здесь четкая разметка, потому что это футбольное поле и нам нельзя на него даже выходить. – Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два, – считал Дворецкий. Снова положил чемодан на землю, достал еще три столбика и еще две перекладины. – Ваша семья платит муниципальные налоги, полагаю? – спросил он. Отдал перекладины мне, принялся вбивать первый столбик. – По логике вещей, вы, дисциплинированные налогоплательщики, можете свободно перемещаться по стадиону государственной школы. – И вбил второй столбик. Я обернулся. Играть бросили уже на всех трех полях. И все смотрели на нас. В том числе тренер Крозоска и сборная восьмого класса по кроссу. – Я не уверен, что тут все это понимают, – сказал я. – В таком случае, – сказал Дворецкий, вбивая третий столбик, – школа имени Лонгфелло, вероятно, должна организовать углубленное изучение обществоведения и основ демократии. Крозоска зашагал к нам. Судя по выражению его лица, Крозоска не стремился углубленно изучать обществоведение и основы демократии. За Крозоской шла вся сборная восьмого класса по кроссу. Двенадцать восьмиклассников. Судя по их лицам, они тоже не стремились углубленно изучать обществоведение и основы демократии. Я вам уже говорил, что в Голубых горах в Австралии вокруг кишели визгливые птицы, хищные динозавры, юркие змеи и рыщущие в подлеске крокодилы? По-моему, там было все-таки чуть безопаснее, чем в эту минуту на футбольном поле школы Лонгфелло. 10 Викеткипер Место викеткипера на поле – позади бетсмена и калитки, его задача – ловить мячи, пропущенные бетсменом. В зависимости от темпа боулера викеткипер приближается к калитке или отходит подальше. На руках у него защитные перчатки – и это единственный полевой игрок, которому положено носить перчатки.