Когда я вернулся домой, на кухне пахло яблоками и мама, Эмили, Шарли и Энни стояли вокруг кухонного стола и завтракали маленькими пирожками с яблоками, и тогда мы с Билли Кольтом тоже налегли на пирожки с яблоками. Я, знаете ли, сказал Билли Кольту, что он может зайти к нам и позавтракать с нами за компанию, если мне не придется подбирать с земли сами знаете что. Мы все пили молоко большими стаканами. – Однопроцентное? – спросил Билли Кольт. А Эмили ответила: – Определенно нет. – И, когда мы все съели и убрали посуду, Дворецкий сказал: – Хорошо. Дайте мне одну минуту – и выезжаем. Билли Кольт посмотрел на меня. – Выезжаете? Куда? Я пожал плечами. Дворецкий кинул мне ключи от Баклажана и спросил: – Не будете ли вы так любезны прогреть мотор бентли, молодой господин Картер? Билли Кольт снова посмотрел на меня. – Легко, – сказал я. – А вы, молодой господин Уильям, не будете ли вы так добры принести в дом длинный чемодан и довольно громоздкую сумку? Вы найдете их на заднем сиденье. Премного благодарен. Мы пошли к Баклажану, и я повернул ключ, и мотор зарокотал. Я вернулся в дом. Билли принес чемодан и довольно громоздкую сумку и спросил: – А ты его хоть раз водил? – А я сказал: – Каждый день вожу. – А он сказал: – А где ты на нем ездишь? – А я сказал: – Много где. – А он сказал: – Эх, был бы у меня дворецкий… И тут из ванной вышел Дворецкий. Уже не в костюме. Он переоделся во все белое: белые ботинки, белые треники, белая рубашка поло, белый свитер, белая кепка. Взял у Билли ту самую довольно громоздкую сумку, раскрыл, достал из нее два огромных щитка, сделанных словно из зефира. Мы с Билли остолбенело уставились на щитки. – Молодой господин Картер, – сказал Дворецкий, – если в вашем гардеробе есть белая рубашка, сейчас самое подходящее время ее надеть. Я пошел наверх. У меня, знаете ли, и вправду была одна белая рубашка – их надевают на похороны. А я один раз был на похоронах, как я вам уже говорил. – И если вы прихватите свою биту… – крикнул мне вдогонку Дворецкий. Когда я спустился, Дворецкий и Билли были уже во дворе. Дворецкий положил зефирные щитки на землю и стал рыться в длинном чемодане. Достал два белых свитера и две белые кепки. – Придется пока надеть эти, хотя, наверно, они чуть-чуть великоваты. Прошу облачиться. Что нам оставалось делать? Мы стали облачаться, и, когда наконец напялили белые свитера и белые кепки, Энни, Шарли и Эмили, стоявшие на крыльце, чуть не попадали от хохота. – Вот так всегда и ходи, – сказала Шарли. – Замолкни, – сказал я. Свитера были немножко длинноваты, а кепки – чуть великоваты, но, может, так и полагается. В любом случае Дворецкого это не смущало. – Мистер Боулз-Фицпатрик, а кем вы нарядились? – спросила Энни. Дворецкий снова порылся в длинном чемодане, достал пару великанских перчаток – тоже белого цвета – и вручил Билли. – Примерьте. – И перевел взгляд на Энни. – Мисс Энн, я никем не нарядился. Я крикетист. – Крикетист? – И не из худших. Энни показала на нас с Билли Кольтом – а Билли все еще пытался управиться с перчатками, ведь они доходили ему до локтей. – А они кем нарядились? Дворецкий показал на Билли Кольта: – Приступим. Это бетсмен. – Показал на меня: – Филдер. – Показал на себя: – Боулер. Меня прошиб пот. Не только потому, что свитер был теплый. – Если мы играем в крикет, где нам, по-вашему, играть? – спросил я. – Самое подходящее место, по-видимому, – ваш школьный стадион, – сказал Дворецкий. Я посмотрел на Билли Кольта – а он ведь был в белом свитере и белой кепке. Он посмотрел на меня: белый свитер, белая кепка. Мы оба поглядели на зефирные щитки. На перчатки. И снова на белые кепки. – Нет, к школе мы не поедем, – сказал я. – Определенно поедем, – сказал Дворецкий. – Мне уже пора домой обедать, – сказал Билли Кольт. – Нет, не пора, – сказал Дворецкий, – хотя нам придется зайти к вашим родителям и известить их о вашем местонахождении. – Меня что-то мутит, – сказал Билли Кольт. – Вы не такса, – сказал Дворецкий. Подхватил длинный чемодан, глянул на небо. – Думаю, нам лучше пойти пешком. Молодой господин Картер, не могли бы вы заглушить мотор автомобиля? – Пешком? – Идти недалеко, а день сегодня погожий, теплый. Я посмотрел на Билли Кольта – он был в белом свитере и белой кепке. Он поглядел на меня: белый свитер, белая кепка. Мы оба поглядели на зефирные щитки. На перчатки. И снова на белые кепки. – Нас может кто-нибудь увидеть, – сказал я. Билли Кольт кивнул. – И, если бы вы занимались чем-то постыдным, вы резонно почувствовали бы стыд. Однако, поскольку крикетные матчи проводят и транслируют на международном уровне, что кардинально отличает крикет от провинциального, изоляционистского вида спорта, который в вашей стране ошибочно называют «футболом», вы сейчас должны чувствовать, что приобщаетесь к глобальной великой традиции. – Угу, как раз это я и чувствую, – сказал я. – Превосходно, – сказал Дворецкий, – но не следует забывать, что насмешка – это… – Помню-помню, – сказал я. – А что такое «провинциальный»? – спросил Билли. – Американский, – сказал Дворецкий. И зашагал к воротам, не дожидаясь нас. – Ох, только бы у школы сейчас никого не было, – шепнул я Билли Кольту. Но, разумеется, люди у школы были. Кто бы сомневался. 9 Криз «Криз» – зона игры, в которой занимает позицию бетсмен, когда готовится защищать свою калитку[11]. Я же говорил вам, что был в Австралии, да? И про австралийские тропические грозы – там они случались почти каждый день, и отец сказал, что для Австралии это норма. И еще сказал, что, когда он прошлый раз был в Австралии, дожди лили каждый день. Я ездил туда с отцом на летних каникулах, когда перешел из четвертого класса в пятый, потому что в тысяча семьсот лохматом году некоторых наших предков сослали в Австралию на каторгу, а мой отец теперь захотел отыскать их следы для истории нашей семьи. А заодно посмотреть вместе со мной на места, где бывал раньше, когда только окончил колледж. Вот зачем мы поехали в Австралию. Так мне сказал отец, когда объявил, что мы едем. Но, по-моему, на самом деле причина была другая. По-моему, на самом деле мы поехали туда потому, что мама велела отцу уделить мне немножко времени из-за того, какое у нас было настроение после… ну, в общем, когда мой брат Карриэр… в общем, знаете… По-моему, она сказала отцу, что он обязан это сделать и ее не волнует, что он будет вынужден просить начальство об огромном одолжении. По-моему, она сказала ему, что ей плевать с высокой башни на воинский долг и прочую фигню, потому что сыну нужен отец. В нашем доме стены тонкие. В общем, по-моему, именно поэтому мы поехали в Австралию. Но не все ли равно? Австралия – понимаете?! Я положил зеленый шарик в карман, и мы поехали в аэропорт на такси, и летели сто миллиардов часов до Лос-Анджелеса, а потом еще тысячу миллиардов часов до Австралии и поздно ночью смотрели фильмы, которые мама почти наверняка бы мне не разрешила, если бы полетела с нами. Приземлились в Сиднее, сели в машину с рулем с неправильной стороны – совсем как в Баклажане, – и выехали из города по неправильной стороне дороги, и приехали в Голубые горы, хотя цвет у них совсем другой. Тропическая гроза уже начинала нависать над нами. Но отец из-за этого не тревожился. Он хотел совершить пеший поход – предками потом займемся, и мы надели рюкзаки – его рюкзак был намного тяжелее моего – и спустились по склону в долину. Повсюду были маленькие водопады. Деревья росли все гуще. Высокие утесы и длинные красные прослойки песчаника. Запах сырой земли, лужи, и здоровенные листья, и сырой мох, и старая кора, и гигантские белые цветы – я таких цветов в жизни не видел. Мы спустились на триста десять метров и углубились в заросли больших деревьев, и отец на ходу мурлыкал Бетховена – а он умеет намурлыкивать целые симфонии даже во время австралийской тропической грозы.