Меня охватило какое-то глухое раздражение, почти ненависть против этой маленькой лентяйки. Между тем вызывали все новых и новых девочек, отвечавших очень порядочно. Закон Божий старались учить на лучший балл – 12. Тут имела значение не одна детская религиозность; уж очень мы любили нашего доброго батюшку. – Людмила Влассовская, – чуть ли не последнюю вызвал меня наконец о. Филимон. Я была слишком уверена в себе, чтобы бояться… но невольно дыхание мое сперло в груди, когда я потянула к себе беленький билетик… На билетике стоял номер 12-й: «Бегство Иудеев из Египта». Эту историю я знала отлично, и, ощутив в душе сладостное удовлетворение, я не спеша, ровно и звонко рассказала все, что знала. Лицо Maman ласково улыбалось; о. Филимон приветливо кивал мне головою, даже инспектор и о. Дмитрий, скептически относившийся к экзаменам седьмушек, не без удовольствия слушали меня… Я кончила. Мне предложено было прочесть тропарь празднику Крещения и перевести его со славянского языка, что я исполнила без запинки с тою же уверенностью и положительностью, которые невольно приобретаются с познаниями. – Отлично, девочка, – прозвучал ласковый голос княгини. – Хорошо, очень хорошо! – подтвердил инспектор. «Наш» батюшка только улыбнулся мне, а «чужой» часто и одобрительно закивал головою. Экзамен кончился. Мы гурьбою высыпали из класса и в ожидании чтения отметок ходили по коридору. А в классе в это время обсуждались наши ответы и ставились баллы. Мне было поставлено 12 с плюсом. – Если бы принято было со звездою ставить, я бы звезду поставил, – пошутил инспектор. Злосчастная Ренн получила 6 – неслыханно плохую отметку по Закону Божию!.. Один экзамен сбыли. Оставалось еще целых пять и в том числе география, которая ужасно смущала меня. География мне не давалась почему-то; бесчисленные наименования незнакомых рек, морей и гор не укладывались в моей голове. К географии к тому же меня не подготовили дома, между тем как все остальные предметы я прошла с мамой. Экзамен географии был назначен по расписанию четвертым, и я старалась не волноваться. А пока я усердно занялась следующим по порядку русским языком. От Ренн, несмотря на все мои человеколюбивые помыслы, я открещивалась обеими руками. «Только отнимет она от меня даром время, а толку не будет», – успокаивала я, как могла, мою возмутившуюся было совесть. И действительно, Ренн отложила всякое попечение об экзаменах, почти совсем перестала готовиться и погрузилась в рисование каких-то домиков и зверей, в чем, надо ей отдать справедливость, она была большая искусница. «Русский» экзамен сошел точно так же, как и Закон Божий. Готовились добросовестно. «Стыдно провалиться на родимом языке», – говорили девочки и, как говорится, «поддали жару». Зато следующий за ним французский экзамен был полон ужасов для несчастного monsieur Ротье, которому приходилось краснеть за многих своих учениц. Уж не говоря о Ренн, которая на тарабарском наречии несла всевозможную чушь перед зеленым столом, провалились еще три или четыре девочки, в том числе Бельская и Краснушка, недурно учившаяся по этому предмету. Последняя горько плакала о своей неудаче после экзамена и чуть не отклонила предложенной ей переэкзаменовки. Однако мы не допускали мысли лишиться этой веселой, умной и доброй товарки, успевшей завоевать симпатию класса, и заставили ее просить о переэкзаменовке. Провалилась и Иванова, но на нее мы не обратили внимания; Иванову не любили за ее подлизывание перед Крошкой и неимоверную жадность. Бельская, много исправившаяся за последнее время, мало горевала о своем провале. – Не повезло на французском экзамене, так на другом повезет, – улыбалась она сквозь гримасу досады. А сад между тем оделся в свой зеленый наряд. Лужайки запестрели цветами. Пестрые бабочки кружились в свежем весеннем воздухе. Уже балкон начальницы, выходящий на главную площадку, обили суровым холстом с красными разводами, приготовляясь к лету. На лазаретную веранду выпускались больные и в том числе моя Нина, ставшая еще бледнее и прозрачнее за последнее время. Она сидела на балконе, маленькая и хрупкая, вся ушедшая в кресло, с пледом на ногах. Мы подолгу стояли у веранды, разговаривая с нею. Ее освободили от экзаменов, и она ожидала того времени, когда улучшение ее здоровья даст возможность телеграфировать отцу приезжать за нею. – Ну что? Как экзамены? – было первым ее вопросом, когда я прибегала к ней в лазарет, урвав две-три свободные минутки. Она интересовалась ходом институтской жизни, и я рассказывала ей все малейшие происшествия, печально убеждаясь, как быстро менялось все к худшему и худшему это милое, болезненно прелестное личико. И голосок ее изменился – гортанный, серебристый голосок… Наступил наконец и день экзамена географии. Передо мною лежал длинный лист, на котором были записаны все 30 вопросов, занесенных, по обыкновению, на экзаменационные билетики, но в данные нам три дня для подготовки я почти ничего не успела сделать. Мама прислала мне длинное, подробное письмо о житье-бытье на нашем хуторе, писала о начале полевых работ, о цветущих вишневых и яблоневых деревьях, о песнях соловки над окном ее спальни – и все это не могло не взволновать меня своей прелестью. Быстрая теплая волна охватила меня, захлестнула и унесла далеко на родной юг, на милую Украину. Вместо того чтобы повторять географию, я сидела задумавшись, забыв о географии, погруженная в мои мечты о недалеком будущем, когда я опять увижу дорогой родной хуторок, маму, Васю, Гапку… Часы летели, а число выученных билетов не прибавлялось… Накануне предстоящего экзамена по географии я точно пробудилась от сладкого сна, пробудилась и… ужаснулась. Я знала всего только десять билетов из тридцати, составлявших наш курс! Меня охватил ужас. – Провалюсь… провалюсь… шептали мои губы беззвучно, а ноги и руки холодели от страха. Что было делать? Выучить всю программу, все тридцать билетов в один день было немыслимо. К тому же волнение страха лишило меня возможности запомнить всю эту бесконечную сеть потоков и заливов, гор и плоскогорий, границ и рек, составляющую «программу» географии. Не долго думая, я решила сделать то, что делали, как я знала, многие в старших классах: повторить, заучить хорошенько уже пройденные десять билетов и положиться на милость Божию. Так я и сделала. Когда вечером мы спустились к чаю, наши поразились моим бледным взволнованным лицом и возбужденными красноватыми глазами. – Ты плакала, Люда? – спросила Лер. – Я училась. – Все, конечно, прошла? – Все! – солгала я чуть не в первый раз в жизни и мучительно покраснела. Но никто не заметил румянца, вспыхнувшего на моих щеках, да если бы и заметили, то, конечно, не угадали бы причины. Я была «парфеткой», «хорошей ученицей», и поэтому считалось невозможным, чтобы я не прошла всего курса. В душе моей было тяжело и непокойно, когда я легла на жесткую институтскую постель; я долго ворочалась, не переставая думать о завтрашнем дне. Тоскливо замирало мое бедное сердце. Только под утро я забылась, но не сном, а, вернее, дремотой, полной кошмаров и безобразных видений. Я проснулась с тяжелой головой и назойливой, как оса, мыслью: сегодня экзамен по географии! В умывальной шла оживленная беседа. – Варюша Чикунина! – крикнула я нашему Соловушке, пользовавшемуся славою гадалки, так как она часто с поразительной точностью предсказывала билеты перед экзаменами. – Что тебе, Люда? – Предскажи мне билет, – попросила я ее. Она серьезно, пристально взглянула мне в зрачки своими умными, кроткими глазами и отчеканила: – Десятый. Я побледнела. Десятый билет я знала хуже прочих и потому немедленно схватилась за книгу и прочла его несколько раз… До экзамена оставалось полчаса. Волновавшиеся донельзя девочки (учитель географии Алексей Иванович не отличался снисходительностью) побежали к сторожу Сидору просить его открыть церковные двери, желая помолиться перед экзаменом. Он охотно исполнил наше желание, и я вместе с подругами вошла под знакомые своды. Лик Николая Чудотворца – строгий и суровый – глянул на меня из-за золота иконостаса. Я вспомнила, что мама всегда молилась этому святому, и опустилась перед ним на колени. Но мне точно не хотелось молиться. Все мои чувства и мысли поражены были страхом перед предстоящим экзаменом – отчаянным, безнадежным страхом, доходящим до тупого уныния. Однако по мере того как я пристально и внимательно вглядывалась в строгие черты святого, я уже не находила в нем того выражения суровости, которое поразило меня вначале. Казалось, глаза Угодника ласково и серьезно спрашивали: «Что надо этой маленькой девочке, преклонившей перед ним колена?» Я стала молиться или, вернее, просить, всей душой и сердцем просить, умоляя помочь мне, отвести беду. С наивною и робкою мольбою стояла я перед образом, судорожно сжимая руки у самого подбородка, так что хрустели хрупкие маленькие пальцы. Судорога сжимала мне горло. В груди закипали рыданья… Я зажимала губы, чтобы не дать вырваться крику исступления… Мои мысли твердили в пылавшем мозгу: «Помоги, Боже, помоги, помоги мне! Я знаю только первые десять билетов!» Не помню, долго ли простояла я так, но когда вышла из церкви, там никого из институток уже не было… Я еще раз упала на колени у церковного порога со словами: «Помоги, Боже, молитвою святого Твоего угодника Николая Чудотворца!» И вдруг как-то странно и быстро успокоилась. Волнение улеглось, и на душе стало светло и спокойно. Но ненадолго; когда коридорные девушки стали развешивать по доскам всевозможные географические карты, а на столе поставили глобус, приготовили бумагу и чернильницы, сердце мое екнуло. Но вот появилась начальница, за ней учитель географии, другой учитель, инспектриса, прочли молитву, и экзамен начался. Я сидела как к смерти приговоренная и к ужасу моему замечала, что экзаменуемые воспитанницы вытягивали билеты из первого десятка. Значит, для меня из этого десятка уже не останется! «Что будет, то будет!» – думала я, дрожа как в лихорадке. Положим, если бы я провалилась, мне дали бы переэкзаменовку, но что должна была перечувствовать моя душа, самолюбивая маленькая душа гордой девочки? – Какая ты бледная, Люда! Ты боишься? – прошептала Краснушка, подсевшая ко мне на пустое Нинино место. – На тебе вот, возьми, это помогает… с Валаама… сунь за платье и, когда будешь подходить к столу вынимать билет, дотронься… Она протягивала мне маленький образок… Я взглянула и ахнула: Николай Чудотворец! Поцеловав образок, я его положила на грудь и спросила тихо Краснушку: – Ты не знаешь, какие билеты остались? – Кажется, последние и двадцатые есть… я отмечала… – А из первых?… – замирая, вырвалось у меня. – Кажется, один первый остался… Я пропала. Не могла же я вытянуть среди целой кучки оставшихся билетов счастливый первый, единственный, который я знала отлично…