– Прошло, – озадаченно прошептал новобранец. – До весны авось не побеспокоит. А дальше тобой пусть господин Ивар занимается. Ну, все вроде. Мне до темноты вернуться надо. – Откушайте с нами! – с вкрадчивой ласковостью умного подчиненного предложил Фома. – Ладно, – согласился чужак, с сомнением принюхиваясь к горшкам с кашей. – Горяченького бы мне чего-нибудь. После легкой суеты перед чужаком поставили кружку с травяным настоем, положили длинный сухарь, сверху ломоть сала, которое просто так не ели, берегли, крошили только в кашу. В кружку Фома самолично подлил из заветной бутылки. В хлеб с салом красавец впился хищно, как самый обычный голодный мужик, с удовольствием глотнул из кружки, но приветливее и мягче от этого не стал. Однако опытного Фому это не остановило. – Как дела внизу? – осторожно спросил он. – Холод собачий, – снизошел до ответа золотоволосый, – в Лодьях море замерзло. «Тоже мне событие», – подумал Обр. Злое море неизменно замерзало в конце ноября и неохотно вскрывалось в апреле. Но пригорских это сообщение сильно расстроило. – Опять сады пропадут, – вдохнул Петро Ознобыш. – Ладно бы только сады, – пробормотал кто-то еще. – Как бы озимые не вымерзли. – Ничего не пропадет, – отрезал чужак, оставив кружку, – вторую неделю княжество Пучежское и Сенежское с сопредельным Поречьем укрыто плотными облаками. Мрачновато и не то чтоб очень тепло, но сойдет. Уцелеют ваши сады. В полном соответствии с договором, неукоснительное исполнение которого требуется и от вас. Упоминание о договоре слушателей не особо тронуло. – А кроме погоды? – спросил наглый Тимоха. – Война там какая или еще чего? – Пока нет, но, возможно, будет. – Чего так? – озаботился Фома. – Поречье у нас отхватить желают? – Да кому оно нужно, это Поречье! Князь у нас больно жалостливый. Принял разоренную землю под свою руку. – Угу. Вот когда они отстроятся и забогатеют, сразу хозяин отыщется, – проворчал Фома. – Не о Поречье сейчас надо думать, – отрезал чужак, – из Лесного Заозерья посольство прибыло. – И чего желают? – Да так, по мелочи. Княжество Пучежское и Сенежское. Это никому не понравилось. – Почему? По какому праву? – загомонили мужики. – Говорят, князь у нас незаконный. – Как это незаконный, – вытаращил глаза Тимоха, – когда прилюдно старым князем признанный и лично на престол поставленный? – Они говорят, во-первых, он младший сын, а во-вторых, вовсе незаконнорожденный. – Так старшие-законные все померли. – Все, да не все. Старший княжич женат был на ихней, Заозерской, Ангелике. – И чего? – Так она ребеночка родила. Тут все заржали без всякого стеснения. Серьезными остались только Обр, который ничего не понял, и приезжий красавец. – Не вижу ничего смешного. – Дак всем известно, что старший княжич по доверенности женился. Жену свою до самой смерти в глаза не видел. Ветром, что ли, ей надуло? – Ага! С Поречья. Прямо с полей сражения. – А че! Бывает. Очень даже запросто! Мужики развеселились, но красавец остался холоден. – Однако ребенок рожден в браке и старшему княжичу законный наследник. – А что говорит господин Лунь? – серьезно спросил Фома. – Лучше вам этого не знать. Крепче спать будете. Все. Пора мне. Напяливая свои меха, чужак вдруг вспомнил что-то, запустил руку за пазуху. – Чуть не забыл. Кто тут у вас Александр? Все молчали. – Ну, я, – неохотно сознался Оберон. По столу к нему скользнул плоский аккуратный сверток: беленькая тряпица, сложенная конвертиком. – Ну вот, теперь, кажется, все. Замотав лицо, нахлобучив шапку и погрузившись в рукавицы, приезжий шагнул к двери. За ним, наскоро набрасывая тулуп, двинулся Фома и еще кое-кто. Проводить из уважения. Обр остался наедине со своим свертком. Ошибка, должно быть. Мало ли Александров на свете. Ему, Оберону Александру Хорту, никто в целом мире ничего прислать не мог. Подумал, не поесть ли сначала. Но поодиночке тут есть не полагалось. Придется ждать остальных. Нехотя развернул. Внутри оказалось полотенце тонкого льна, с кистями, с мережкой, с вышивкой. Красивое. Вот только вышивка подкачала. Будто маленький ребенок делал. Неровные крестики, крупный стежок. Волны синими закорючками. На волнах вроде лодка, в лодке, наверное, девица. Платье треугольничком, косица палочкой. Рядом вроде парень, волосы черточками во все стороны. Между парнем и девицей мачта. На мачте загогулина наподобие паруса. Обр положил полотенце картинкой вверх. Волны синие. Лодка черная. Отчего парус красный? Провел рукой, разглаживая, и сбоку, в рубчике, нащупал твердое. Зашито что-то. Цепляясь ногтями, надорвал шов. На стол выпала стеклянная кошечка. Хорт поглядел пристально, осторожно ткнул пальцем. Лежит. Не может ее здесь быть! Она там, под завалом, под пудами камней и снега. Стиснув в кулаке стеклянную игрушку, он, как был, в одной рубахе, кинулся на улицу. Остановить чужака, дознаться, кто передал ему это, кто назвал имя. Задыхаясь от холода, голой грудью разрывая морозный воздух, долетел до ворот и с разгону ткнулся в промерзшие доски. Руки ожег холодный металл засова. Опоздал. Скорее на башню, окликнуть, остановить, непременно дознаться. Но этот порыв был в корне подавлен суровым Фомой, который сгреб тронутого юнца за шкирку и вразумляющими пинками препроводил в казарму. Тут плевок на лету замерзает, а дурень додумался, выскочил неодетый и босиком. – Кто это был? – настойчиво спросил Обр, не обращая внимания на грозное ворчание Фомы и подначки ехидных новобранцев. Фома до того изумился, что даже ругаться перестал. – Ты че, не признал, что ли? – Гы! – хрюкнули новобранцы. – А, ну да, ты ж с той стороны. Господин Илм нас посетить изволил. Наместник Трубежский и Бреннский. – Наместник? – не поверил Обр. – А чего же он в одиночку, как простой гонец? Гостинцы домашние вам таскает. Письма от девок всякие. – Некому больше, – разъяснил Фома, – кроме него, сейчас сюда никому не добраться. – Господин Ивар еще может, – заметил Петро Ознобыш. – Вот когда этот недоумок простынет, да от злой мокрухи помирать начнет, тогда господина Ивара потревожим, – буркнул Фома. Оберон подошел к столу, смял полотенце, запихнул за пазуху. Обожженные морозом ноги горели, а в горле угнездился колючий ком. – А где найти этого, наместника, ежели, например, надо будет? Спросил небрежно, будто из любопытства. – Известно где. В Трубеже, – отозвались несколько голосов, – или в Бренне, или в замке на Крайновой горке. – А чего это он мрачный такой? – спросил Павло Крепыш. – Я как глянул – аж поджилки затряслись. Думал, внизу опять война началась. – Не, – хмыкнул Тимоха, – у нас, в Бренне, говорят, его невеста бросила.