– Не знаю. Привиделось мне…. Ведь ты никого не убил? – Нет. Не убил, не ограбил, вдов-сирот не обижал. Занят был очень. Все тебя искал. – А мы пойдем домой? Ведь мы не дома? – Нет. – У меня все спуталось как-то. Иду-иду, а дороги все нет и нет… кисонька плачет… бедная… тут страшно очень… вот я и спряталась. – Молодец, – похвалил Обр, – очень хорошо спряталась! Ты у меня такая, нигде не пропадешь. А теперь пошли домой. Как это сделать, он не знал, но не век же здесь сидеть. Кое-как поставил девчонку на ноги, закинул ее руку себе на шею и повел потихоньку, заставил карабкаться вверх, туда, где свету побольше. – А как же кисонька? – забеспокоилась Нюська. – Найдем и кисоньку, – пообещал Хорт, – после найдем. Кошка куда-то делась, и гоняться за ней он не стал бы за все золото мира. * * * Даже самая легкая и тощая девчонка что-нибудь весит, особенно если приходится тянуть, тащить и подталкивать ее, пробираясь почти в полном мраке по трясущимся ступенькам, сквозь дыры в стенах по узким, неизвестно куда ведущим коридорам. Нюська слушалась, но почти ему не помогала, поэтому колышущийся впереди свет он увидел не сразу, а когда увидел, было уже поздно. Двое. Нет, трое. У первого фонарь. Воровской, с железной заслонкой. Заслона приоткрылась, и острый луч ударил прямо в лицо. Обр так отвык от света, что даже жалкий огонек заставил его зажмуриться. Но запах он чувствовал отлично. Ядреный мужской пот, первосортная бражка, лук, редька. Обр подался назад и, усадив девчонку у стены, прикрыл ее собой. Нож выхватил, но держал пока за спиной. Вдруг все еще обойдется мирно. Нет, не трое. Гораздо больше. Сзади в тесном проходе маячили еще головы. – Опа-на-два! Эт че такое? – прошипел тип с фонарем, подняв его повыше. – Че-че, – хохотнул его спутник, которого Хорт никак не мог разглядеть из-за бившего в лицо света, – прирезал девку и теперь ищет, где бы труп спрятать. – Не, она живая еще. Гляди, шевелится. – Запалит он нас, – резко сказал некто, явно главный, – кончайте их. – Да побыстрее, – добавили сзади, – а то жрать хочется. Ой-ой-ой. Плохо-то как. Настоящие «деловые». Эти церемониться не будут. – Шли бы вы, добрые люди, к своему месту, – тихо и вежливо предложил Оберон. – Я вас не видел, вы меня не видели. А нож вытянул из-за спины, постарался, чтобы длинное лезвие сверкнуло в свете фонаря, ловко, с переворотом перебросил из руки в руку. – Хороший ножик, – одобрили во мраке за фонарем, – мой будет. – Отчего же твой?! – возмутился хозяин фонаря. – А мне сапоги, – встрял еще кто-то. – Да кончайте его! Хватит трындеть! Смерть как жрать хочется. – Ну валяйте, подходите! – мрачно предложил Обр. Их, ясное дело, много, но проход-то узкий. Двоим и то не развернуться. Эх, если бы не Нюська… – Так-так-так, – весело донеслось сзади, – опять чего-то делят и опять без меня… Ух ты, еж рогатый, против шерсти полосатый! Как стоишь, дурень, как перо держишь?! Растопырился, как кура на вертеле! Ноги у Хорта подкосились, так что пришлось прислониться к стене. Нож сам собой выпал из ослабевшей руки. – Маркушка, – прошептал он. – Маркушка, ты живой? * * * – Ты лопай, лопай, – приговаривал Маркушка, похлопывая Обра по спине, так что проглоченная еда едва не вылетала обратно. – Золото, а не парень. Сам его всему выучил. Такой и на дыбе не расколется. Хорт кивнул, подтверждая свою надежность, и старательно впился зубами в свиную ножку. Он понимал: надо помалкивать. Пусть старый вор отдувается. Ему виднее. – Головой за него ручаешься? – спросил Корень. Ватага у Корня была крепкая. Народ подобрался деловой, солидный. Работали на подгородных дорогах только по наводке и каждый раз в другом месте. Не брезговали и городскими домами. Имели своих людей в повенецкой страже и десяток осведомителей среди нищей братии, так что трудились наверняка. Даром клювом не щелкали. Берлога у них была лучшая в городе, на корме заброшенного «Сердца моря», в капитанской каюте. Добраться сюда было трудно, а выходов существовало сколько угодно. Дым из медной, хорошо накаленной печки хитро вытягивался по трубе и незаметной струйкой выползал наружу, смешиваясь с морским туманом. – Ясное дело, ручаюсь, – подтвердил Маркушка, – должник я его. По-крупному. Парень жизнь мне спас. – Ну-ну, – хмыкнул Корень. – А чего он умеет? – встрял Земеля, дядя весьма крепкого сложения, одетый по-крестьянски, в шерсть да овчину. Ему бы на рынке хлебом торговать. Сразу видно – хозяин. – В детстве кошельки хорошо резал, – сообщил Маркушка. – Верно я говорю? – У-м-м, – согласился Оберон, не отрываясь от свиной ножки. Про себя же отметил, что имени Хортов старый вор не упомянул ни разу. В воровскую поруку он и сам не верил, и Обру не велел. Как только узнают, какая награда за его голову обещана, так и выдадут. Никакая порука не поможет. – А еще коней воровать умеет, – поведал Маркушка, – любого уведет. – Нам это без надобности, – заметил Земеля, по-крестьянски ненавидевший конокрадов. – Ну не скажи, – влез в степенную беседу Вершок, – иногда коней увести или, к примеру, остановить – дорогого стоит. Этот, напротив, щеголял в камзольчике и панталонах в растопырочку. Даже шапка у него была в точности как у модника Валериана – с пряжечкой, с торчащим перышком. Ловко сидела на светлых кудрях. Ага, белобрысые, они все такие. – Крови не боится? – отрывисто спросил Корень. Прочие солидные люди, без суеты вкушавшие поздний ужин у печки, с интересом воззрились на Обра. Маркушка фыркнул. – Который годок-то тебе шел, когда ты своего первого порешил? – Ум-ум-ать. – Вот и я говорю, двенадцать. Или все же тринадцать? – Почему порешил? Такие вопросы задавать не полагается, но, как видно, главарю все позволено. – Облава была, – сумрачно сообщил Обр, из уважения к старшему сначала проглотив все, что было во рту. – Стало быть, стражник на тебе. Хорт дернул плечом. Разных солдат и стражников на нем было больше десятка, но посторонним об этом сообщать не стоило. – Вот и лады. На днях в деле тебя проверим. Обр хотел было возразить, но Маркушка чувствительно наступил ему на ногу и вскорости увел в свою каморку, от греха подальше. * * * Устроился бывший наставник очень недурно. Была у него своя отдельная печурка и даже почти настоящая постель, на которой теперь спала Нюська, укрытая роскошной собольей шубой. О судьбе бывшего владельца шубы Обр благоразумно расспрашивать не стал. Из лекарств у Маркушки имелась только выдержанная брага. Но ради дорогого гостя он расстарался, добыл где-то кувшин фряжского вина, развел с водой, помог напоить девчонку. Нюська пила жадно. Похоже, у нее больше суток маковой росинки во рту не было. – Проснется – поесть дадим, – пообещал он. – Марку-ушка, – с удовольствием, растягивая каждый звук, повторил Обр, усаживаясь на пол рядом с Нюськой, – как ты выжил-то? За год Маркушка сильно сдал. Волосы, прежде чуть припорошенные сединой, совсем побелели, узкая грудь провалилась внутрь, плечи сгорбились, правая рука торчала локтем вперед и, видно, слушалась плохо. И, вот беда, ни следа не осталось от вечно кипевшей в нем веселой злой силы. Только брови чернели по-прежнему, лихо загибался клювом сломанный нос, да черные глаза глядели остро, точно насквозь видели. Хорош был старый вор Маркушка. Встретишься с таким в темноте – потом всю жизнь заикаться будешь.