– Ишь ты, и этого не знает! Вовсе про Рассолоху ничего не слыхал? Страсть как удобно. Тута больница, а через дорогу кладбище. Кого здесь уморят, сразу туда несут. Чтобы далеко не ходить, значит. – Сюда свозят тех, кого на улице подберут, или вовсе бедных, кого хоронить не на что, – пробурчала прачка. – Или висельников, – добавил нищий. – Эй, парень, ты погоди зеленеть-то! Может, и нет ее там. – Все там будем, – разбитой губой прошамкал раненый. – Так! – сказал Обр. Осторожно поставил ковшик на стол, встал и двинулся к двери. Никто его не остановил. И верно, все рядом. Вот тебе больница, а вот и кладбище. Дверь в церковь была приоткрыта. Изнутри тянуло знакомым запахом. Покойников Хорт не боялся, перевидал их немало, и никогда они ему ничего худого не делали. Но входить в эту дверь было страшно. Вот сейчас откроет, войдет, а там прямо на полу, на грязной рогоже… Стиснув зубы, он толкнул плечом забухшую дверь и сразу увидел в глубине на полу светлое пятно платка. Остановился, прикрыл глаза. Впереди горела красная лампадка, мешала смотреть. Покойников, и вправду положенных прямо на пол, оказалось не так уж много. Медленно прошел вдоль всего ряда. Все мужики. Все, как один, без сапог. Двое наверняка убиты. У одного рубаха в крови, у другого – голова проломлена. В конце ряда очень худая старуха. Эта одета аккуратно, на голове платочек, поверх бумажный смертный венчик, в руках на груди иконка. Возле нее Обр остановился. Прищурился на лампадку, на слепые доски иконостаса, повернулся и пошел прочь. У выхода его встретил отец Антоний, положил руку на плечо. – Не нашел? – Нет. – Ничего. Не отчаивайся. Заночуем здесь. Завтра с утра отпою усопших, а потом и Анну твою поищем. В могиле посмотреть надо. – Где? – отшатнулся Хорт. Общая могила, жуткий ров, куда бросают тех, кто никому не нужен. Должно быть, там и отец, и остальные, кого казнили в столице. – Ну-ну, не пугайся так. Вот старый дурак! Сказал неладно. Тут недалеко, прямо вниз по улице брошенная верфь есть. Один купец большой корабль хотел выстроить, вроде тех, что с юга приплывают, да так на этом и погорел. Туда теперь все негодные суда свозят. Оттого и зовут это место Лодейной Могилой. В холода там много народу спасается. Кому голову приклонить негде – прямая дорога – в Могилу. Стой, куда ты?! Ночью ничего не сделаешь! Но Обр уже летел по улице, которая и правда все круче уходила вниз. Глава 3 Лодейную Могилу он узнал сразу. Остов громадной лодьи возвышался над длинной двухэтажной постройкой. Одинокая мачта с обломанной реей торчала над крышей, как черный покосившийся крест. И вправду, будто могила. На первый взгляд дом казался совсем заброшенным. В пустые провалы полукруглых окон намело снегу, и теперь каждая оконница светилась узкой белой полосой, отчего черная пустота за ней казалась еще чернее. Однако над провалившейся крышей тут и там вставали-просачивались почти невидимые дымки. Широкая арка главного входа до сих пор была перекрыта основательными, окованными железом воротами. Но Обр ясно видел: главными воротами тут никто не ходит. Люди, точно крысы в амбаре, давно проложили множество новых ходов через разломанные окна, под стеной, а то и вовсе сквозь стену. Хорт отлично соображал, что к чему, и на свежую голову не сунулся бы в такое место даже днем. Разве что с Маркушкой. Но сейчас он будто в огне горел. Поэтому, не раздумывая, нырнул в тот ход, где снег был затоптан сильнее. Тьма там была кромешная. Почти сразу он споткнулся и скатился по невидимым ступенькам к рогожной занавеске, из-под которой сочился красноватый свет. Сунулся внутрь, увидел коптилку, маленькую, накаленную докрасна железную печку и еще одну занавеску, рядом с которой сидела бабка, как две капли воды похожая на ту, на Рассолохе. Только вроде бы живая. Сидела она тут так давно и прочно, что, казалось, приросла к своему табурету, и даже плесенью они покрылись одновременно. – Переночевать – полкопейки, – прогнусавила она, выставив поперек прохода суковатую клюку. – Слышь, – сказал Обр, – ты тут не видала девицу в белом платочке? Маленькая такая. Глаза серые. – Делать мне нечего, за девицами глядеть. Иди сам посмотри. Хорт рванулся вперед, но клюка по-прежнему преграждала путь. – За вход – полкопейки. Пришлось торопливо рыться в карманах. Обр отлично понимал: бабка-бабкой, а попробуй вломись без денег, прибегут здоровенные вышибалы и самому вломят так, что мало не покажется. К счастью, за подкладкой куртки нашлась копейка. Хорт кинул ее бабке, нырнул в освободившийся проход и снова подумал, что разница между страшной Рассолохой и этим местом невелика. В сводчатом низком подвале люди лежали на полу двумя длинными рядами. Вот только рогожи почище и поцелее, да еще шевелятся некоторые, кутаются во всякое отрепье. Почти все спали. Должно быть, пока он без толку блуждал по трущобам, наступила уже глубокая ночь. В углу потрескивала кособокая, кое-как слепленная печка. Над входом чадила одинокая коптилка. Обр пошел по проходу между рогожами, разглядывая скрюченные, укутанные с головой серые фигуры. Вдалеке, в мутном от испарений воздухе маячила еще одна коптилка. Он шел медленно, боялся пропустить, не узнать, ошибиться. Но женщин было немного и все, как смерть, страшные. Не только на Нюську, но и вообще ни на что не похожие. Наконец, подвал кончился. Арка в конце была забита досками. Обр остановился, оглянулся беспомощно и тут заметил довольно широкую щель. Доски разошлись, будто так и надо. Похоже, здесь тоже собрались любители запасных выходов. Миновав узкий проход, засыпанный битым кирпичом, он попал в другую комнату, на этот раз круглую, будто в башне, но счел за лучшее исчезнуть оттуда быстро и незаметно. Веселые парни, коротавшие свой досуг возле початого бочонка, были не такого сорта и не в том состоянии, чтобы задавать им вопросы. Потом началась полная сумятица. Где полагаясь на свое волчье зрение, а где и просто ощупью, он брел то по выщербленному до дыр кирпичному полу, то по шатким, кое-как скрепленным между собой доскам, а то и прямо по земле. Коридоры и тупики ветвились и множились без всякого порядка. Темнота кипела шорохами и скрипами, шевелилась черной муравьиной кучей. Люди ютились тут и правда как крысы, в каких-то норах. Ненароком он споткнулся о чью-то руку. Думал – мертвый, а оказалось – спящий. Мертвые так не ругаются. То ли свалился где попало, то ли это и была его личная спальня. Этого Обр выяснять не стал. Потом прямо из стены высунулась освещенная коптилкой голова, жуткая, как хорошо обгрызенный зверями труп. Повела очами и исчезла. Хорт тоже поспешил побыстрее смыться. Попробовал расспросить тетку с двумя ребятами, ютившуюся в жалкой каморке, выгороженной под бывшей лестницей. Но та, прикрыв собой детей, только шипела, как разозленная кошка, а уж когда в ее руке оказался нож, Обр точно понял – ничего ему здесь не расскажут. Надо, надо было дождаться утра. Но он нутром чуял: ждать нельзя, и не останавливался, все брел куда-то, то по полу, то просто по хрустящей под ногами береговой гальке. Иногда сверху проступали размытые пятна чуть светлее здешней обычной тьмы, должно быть, небо. Под ногами снова спружинило дерево, с виду надежный, широкий настил. Правда, любой местный житель не стал бы ходить по верхней палубе «Сердца морей». Но Хорт этого не знал и только ахнул, когда подломились вконец прогнившие доски. Упал – вернее, скатился – как будто удачно, с размаху вляпался в какую-то мягкую слякоть и гниль. Осторожно вздохнул пару раз, проверяя, целы ли ребра. Как будто целы. Собрал в кучку руки и ноги. Ничего, вроде шевелятся. Ребром ладони стер сочащуюся из носа кровь. Руки, правда, не увидел. Темнота здесь была глухая, хорошо выдержанная. Медленно сел, обняв колени, просто чтобы убедиться, что ноги у него еще есть, не пропали, не растворились в кромешном мраке. Безнадежная усталость навалилась враз, будто мешок на голову натянули. Весь вечер и, должно быть, почти всю ночь он куда-то бежал, спешил, летел. И вот все кончилось. Он был крошечной точкой в сплошной темноте, и темнота засасывала его. Ничего не осталось. И Нюськи тоже нет. Такие, как она, в трущобах не выживают. И все по его вине. Выходит, и Нюську он тоже предал. Обр уткнулся лбом в колени. Оставалось только одно: сжаться, свернуться в точку и умереть. Когда-нибудь его тут найдут и тоже свезут на эту ихнюю Рассолоху. Закопают где-нибудь рядом с Нюськой. Вот и свидятся. Нет! Нечестно это! Несправедливо! Не место ей в общей могиле. Обр знал, что правого суда и справедливости ждать не стоит. Все равно не дождешься. Но это же Нюська… Радость земная. Свет поднебесный. – Помогите! – сказал он неизвестно кому, и голос увяз в темноте, как в болоте. – Не для себя прошу. Для нее. Не заслужила она такого. Я знаю, меня никто слушать не станет. Да мне самому ничего и не надо. Но ей, кроме меня, надеяться не на что. Сказал и замер. Больше он ничего придумать не мог. Слова кончились, а темнота осталась. Нет правды, и справедливости нет. Черным-черно внутри и снаружи. Лишь издали тихо-тихо донесся глухой вздох ветра. Первый привет от надвигающейся бури. Да еще какие-то вопли наверху. Орала кошка. Мяв был громкий, противный, с оттяжечкой. Аж в ушах засвербело. Обр удивился, как это не слышал его раньше. – М-я-а-а-у! Ми-а-а-а-а-у! Сидеть и скорбеть под эти вопли не было никакой возможности. – Чтоб ты сдохла, – пробормотал он, поднялся и ощупью, все время натыкаясь на что-то, побрел на звук. Хоть кошку выручить. Или придушить, чтобы не орала. Всеми правдами и неправдами, разгребая склизкое гнилье, цепляясь зубами за воздух, не раз и не два напоровшись на ржавый гвоздь, вылез, выцарапался наконец туда, где было немного светлее. Недостроенный корабль завалился на бок, левый борт обратился в крышу, сквозь которую с трудом пробирался снежный отсвет долгой зимней ночи. В бывшем трюме громоздились груды когда-то припасенной для конопаченья пеньки[47]. От времени она местами сгнила, местами слежалась, превратившись в сухую труху. Возле самой большой, до потолка, груды ходила тощая белая кошка. Она больше не орала, а громко мурлыкала. Обр пошатнулся, будто снова получил по носу. Даже кровь опять пошла. Кошка терлась о торчащую из-под пеньки худенькую руку. Глава 4 Нюська и вправду была горячей, как печка. А руки и босые ступни – ледяные. Обр вытащил ее из-под трухи и прелых волокон, притиснул крепко, как мог. – Ох, – прошептала она, не открывая глаз, – вот я тебя и нашла. – Дура! – рявкнул Хорт. – Это я тебя нашел. – Нет, я! – заупрямилась Нюська. – Я бежала к тебе, бежала… Обр усадил ее рядом на пеньковую кучу, торопливо ощупал, цела ли. – Ты зачем из дома ушла? Нюська вздохнула, пристроила голову ему на плечо. – Тебя искала. – Зачем?! – Сказать хотела… – голосок угас, замер. – Что сказать? – слегка встряхнул ее Хорт. Только бы сознание не потеряла. Пусть лучше болтает. – Тебя погубить хотят. Частое горячее дыхание жгло щеку. Бредит, конечно. – Кто хочет? Князь?