– Одевайся, – проворчал дедок-колобок, – тебя господин Стрепет требует. Обр, кряхтя, поднялся. Одеться – это хорошо. Было бы во что. Попробовал кое-как отчистить штаны. Все-таки фамильная реликвия. Натянул рубаху, морщась от запаха старого пота и вчерашнего навоза. Грязную куртку решил завязать вокруг пояса, чтобы не пугать здешних слуг ее видом. Кое-как намотал вонючие онучи, влез в разбитые лапти. Лестниц и коридоров в цитадели оказалось великое множество. Банному старичку наверх ходу не было, и он с рук на руки передал Хорта мрачному Раду. Тот угрюмо кивнул, вроде как поздоровался, и повел туда, где голый камень сменился светлыми липовыми полами, свет падал сверху сквозь узкие окна, а двери были сплошь покрыты легким кружевом тонкой резьбы. Обр чувствовал себя странно. Казалось бы, его растерзанная фигура тут вовсе не к месту, как и грязные лапти на чистом гладком полу, но на голове будто лежала чья-то ласковая ладонь, и тихий голос твердил: «Ты дома, ты снова дома, и мы тебе рады». В конце концов Рад толкнул плечом одну из дверей, и за ней обнаружился господин Стрепет. Легкие волосы в полном беспорядке, в руке перо, за ухом – другое. Чернильные пятна теперь не только на тонких пальцах. Вон и на скуле чернеет капля, и даже на кончике точеного носа. Он стоял за высокой конторкой, а кругом, даже на полу, лежали полуразвернувшиеся свитки, громоздились книги. – А, вот и вы! – улыбнулся он. – Как спалось? А почему на тебе до сих пор эти мерзкие тряпки? – Мне чужого не надо, – ощетинился Оберон Александр, – хоть тряпки, да мои. – Да, благородная гордость у тебя в крови, – господин вновь улыбнулся, провел кончиком пера по бледным губам. – Рад, ты свободен. И проследи, чтоб здесь под дверью никто не слонялся без всякой надобности. Обр между тем исподтишка осматривался. Три высоких стрельчатых окна, за окнами, в отдалении, круглый бок башни, кусок стены под свинцовой кровлей, кусок серого неба. Свет осеннего дня, проникая в окна, делался золотистым, теплым. Помогали золоченые переплеты, составлявшие сложный рисунок, на каждом окне свой. Светлый навощенный пол, потолок цвета темного меда, крестообразные узлы мощных балок. С балок, слегка покачиваясь, свисали воздушные сплетения золотистых нитей с множеством узелков, цепочки с кусочками сердолика и янтаря, с хрупкими золотыми колокольчиками. «Обереги, должно быть, – уважительно подумал Хорт. – Торгует он ими, что ли?» По стенам тянулись ряды книг. Книги громоздились на широких столах, блестели красным золотом, раскрытые на высоких подставках. – Нравится? – дружелюбно поинтересовался хозяин кабинета. Обр неопределенно пожал плечами. Окна высоко и второго выхода нету. – Тепло, – вздохнул он. И вправду, печной бок в медовых изразцах просто дышал жаром. – Твоим вчерашним спутникам повезло меньше. С раннего утра месят дорожную грязь. Теперь ты сможешь уйти спокойно. «Значит, пожрать не дадут», – подумал Хорт. – Но прежде я хотел бы показать тебе кое-что. Подойди сюда. Обр, стараясь занимать как можно меньше места и ни до чего не дотрагиваться, послушно двинулся вперед. Господин поджидал его у стола, на котором на двух деревянных валиках был намотан свиток необъятной ширины. Карта? Да нет, не похоже. – Догадываешься, что это? Видел когда-нибудь такое? – Родословное древо! – вырвалось у Оберона. На листе текли, сплетались, пересекались цветные ленты с надписями киноварью[37] и золотом. Одну, темно-красную, он узнал сразу. Родословное древо Хортов было вышито на куске толстой негнущейся парчи, которую в старину употребляли для знамен и хоругвей. Хранилось оно у Деда, и каждый должен был знать его назубок. Дед следил за этим сам, и горе тому, кто не смог бы, разбуженный среди ночи, изобразить все его разветвления и изгибы. – О, – приятно удивился господин Стрепет, – кое-чему тебя все-таки учили! – Тут, небось, не только Хорты, – поразмыслив, сообразил Обр. – Да-да. Ты совершенно прав, здесь все знатные семейства княжества и свейского Завеличья. Уверяю тебя, это был тяжкий труд. – Как-то тут все запутано. – Что делать. Все мы между собой в родстве. «Мы» Хорту понравилось. Выходило, что этот распрекрасный господин, как ни крути, все-таки хозяин замка, без дураков считает его ровней. – Вот, взгляни! – продолжал господин Стрепет. – Твой отец женился на Исонде Ингеборге из свейского рода Альфхейн. Тонкая указка из светлой липы уперлась в отцовское имя. Возле имени яркой киноварью был поставлен крестик и цифры. Год смерти. Такие же крестики стояли у имен Конрада, Германа, Ольгерда, Сигурда. Будто кровь пролили. Только одно имя без алой меты – Оберон Александр Свенельд Хорт. – Сосредоточься, прошу тебя, – вывел его из задумчивости фарфороволицый хозяин замка, – это весьма важно. Исонда Ингеборга, твоя уважаемая матушка, урожденная Альфхейн, дочь благородного Арнольда… – Кончик указки переместился на голубую полосу и пополз по ней вверх. – Брак был, бесспорно, неравный, поскольку род Альфхейн не слишком древний. Основатель его, прапрадед прекрасной Исонды был простым ратником из свеев, получившим титул и земли за доблесть всего двести лет назад. Что дало ему право жениться на… Оберон Александр Хорт зевнул. – На Лирондель Стрепет, родной сестре моего прадеда по прямой линии. Указка переместилась на золотую ленту и поехала вниз. Свиток разматывался. Цветные полосы выползали из прошлого и, сплетаясь, ползли к настоящему, к алым крестам над именами Хортов. Голова немного кружилась, должно быть, с голоду. – Ты понял? – настойчиво поинтересовался хозяин замка. – Что понял? – очнулся Обр. – Твоя мать, Исонда Ингеборга, урожденная Альфхейн, доводится мне внучатой племянницей. – Внучатой? – удивился Хорт. Собеседник его был, конечно, чахлым и хилым, но выглядел никак не старше отца или даже Германа. Хотя, если приглядеться… Фарфоровая поверхность щек и высокого лба будто тронута сетью трещинок. Мелкие, незаметные морщинки. Печать времени. – Я живу уже довольно давно, – заметил господин Стрепет, – и хорошо помню Исонду. Конечно, тогда она была еще ребенком. Милая девочка. Кудряшки до пояса, башмачки с голубыми бантиками. Очень доброе создание. Слуги ее обожали. – Я не помню ее, – сказал Обр. – Совсем. – Матушка скончалась при твоем рождении? – Нет. Лошадь понесла. Я был с ней тогда в седле. Упал, ударился головой. Потерял память. – Значит, ты еще более одинок, чем я думал. Прискорбно, когда нет даже воспоминаний. Хорт дернул плечом. Сейчас он скорбел в основном о том, что не ел уже больше суток. – Как видишь, мой дорогой Оберон Александр, я твой единственный родственник. Во всяком случае, тот, который тебя признает. «Ну, – подумал Обр, – и че?» – Как ты смотришь на то, чтобы остаться здесь, у меня? Хорт с тоской посмотрел в окно. Кажется, снова дождь. И высоко – не выскочить, а за дверью наверняка ошивается этот Рад. Хозяин замка слегка раздвинул тонкие, будто нарисованные губы. Улыбнулся. – Ты можешь уйти, когда захочешь. Я же обещал. Никто не станет тебя удерживать. Но вначале подумай немного. Ты каким-то чудом избежал казни, скрываешься уже более полугода, и пришлось тебе, я вижу, несладко. Устал, изголодался, а скоро зима. Здесь твою тайну знаю только я, и я еще раз обещаю тебе защиту. Все травят беглого разбойника, но никто не посмеет поднять глаза на моего родственника, одетого в соответствии со своим высоким положением, живущего в замке и представленного ко двору. Обр вздрогнул. – Ко двору – это значит князю? – Да, разумеется. Мы довольно часто беседуем наедине, и ты, если пожелаешь, мог бы… Но Оберон уже не слушал. Он хорошо представлял, что мог бы сделать, встретившись с князем наедине. Очень хорошо представлял. Во всех подробностях. Недаром говорят, если дела совсем плохи, жди перемены к лучшему. – Я согласен, – выпалил он и, спохватившись, добавил, – премного вам благодарен. – Не говори «премного благодарен», ты же не холоп. Следует говорить: «Я вам чрезвычайно признателен». М-да, манеры у тебя не для княжеского двора. Но прежде всего тебя надо одеть… хм… и обуть… и причесать. – Поесть бы сначала, – не выдержал Хорт. Глава 6 – Других средств нет. Только парик. Думаю, светлый, цвета спелой ржи, на висках небольшие букли, сзади – кудри попышнее. – Ни за что, – сказал Обр. Впервые в жизни он стоял перед зеркалом. В зеркале отражался лесной разбойник или того хуже – лешак-оборотень. Нос крючком, скулы торчком, глаза мрачные, о взгляд порезаться можно. Губы разбиты, на лбу гуля с голубиное яйцо. Волосы слиплись в косицы и тоже торчат в разные стороны. К тощей шее прилип березовый банный лист. Бурые пятна крови на рваной рубахе, серые пятна не отмытой с первого раза грязи на лице. Да, хорош! В таком виде не то что в княжеский терем, не во всякий кабак пустят. Может, и вправду парик нацепить? «А что, – подумал Хорт, – стану белобрысым. Белобрысых все любят». И покосился на брадобрея, любовно расправлявшего светлый паричок. Но трогать мертвые волосы неизвестных девок, да еще и на голову их цеплять… Б-р-р! – А руки, – продолжал стенать брадобрей, – вы только посмотрите на руки. Обр поглядел вниз. Ну и что такого. Все пальцы на месте. Руки как руки. С костяшками, разбитыми после вчерашнего, с застарелыми мозолями от весел и более свежими от ножа, который в лесу служил ему и топором, и пилой, и лопатой. Ну, копоть въелась от возни с костром. Так это отмоется. Обычные мужские руки. Не то что девичьи, с розовыми, исколотыми иголкой пальчиками. Так, про это не думаем. Про это думать больше нельзя. – Чтоб эти ногти отчистить, нужен не я, а скотник с лопатой.