Зато за спиной хлипкого господина, опустив руки на широкий кожаный пояс, стоял такой крепкий и спокойный дядя, что робкая надежда получить свободу разом увяла. – Ты меня слышишь? – повторил человек-одуванчик. Хорт дернул подбородком, показывая, что слышит. Во рту у него по-прежнему находилась веревка. – Я не выдам тебя. «Да, как же», – с горечью подумал Обр и отвел взгляд. – Не веришь? Я вижу, ты очень неглуп. Но никто не мешал мне выдать тебя еще во дворе. «Ага! С капралом делиться не захотел», – мгновенно сообразил неглупый Обр. – Ты можешь быть свободен. Сейчас я выведу тебя из замка, – сказал господин. – Че? Такого поворота Хорт не ожидал. – Не говори «че». Следует говорить: «Простите, я вас не совсем понимаю». Итак, если ты не станешь драться, убегать, хвататься за нож и вообще вести себя буйно, то через пять минут будешь свободен. – Прах гнилой! – прошепелявил Обр. – Это надо расценивать как знак согласия? «Что я теряю?» – подумал Хорт и кивнул. – Развяжи его. Серьезный дядя не стал тратить время на многочисленные узлы и петли и ловко избавил парня от пут с помощью ножа. Особо не церемонясь, поставил на ноги. Обр зашатался, но устоял и локоть из рук избавителя поскорее выдернул. – Идти можешь? – поинтересовался человек-одуванчик. Этого Хорт не знал, но снова кивнул, торопливо соображая, где же кроется подвох. Но никакого подвоха не обнаружилось. Владелец плаща на седой лисе покинул конюшню и в самом деле двинулся к воротам. Шел он до того плавно, что Обр усомнился, уж не снится ли ему все это. Казалось, шикарные сапоги вообще не касаются брусчатки двора, а синий плащ – просто часть ранних осенних сумерек. Последыш Хортов брел за ним без всякого изящества, думая только о том, чтобы не упасть. За спиной топал серьезный дядя, мрачно дышал в затылок. Таким порядком они и прибыли к воротам. Человек-одуванчик качнул рукой, небрежно, будто муху отогнал, и прикрывавшая воротную арку решетка поползла вверх. Другой конец темного прохода под башней закрывали могучие ворота из кованых железных полос. Дорогая штука! Не всякому по карману. В Укрывище ворота были из дубовых плах, крест-накрест скрепленных вот такими полосами. «Одуванчик» легко коснулся ворот. Послышался скрип, и на темной створке обрисовалась тонкая светлая щель, прямоугольник прорезанной в воротах калитки. – Прошу! – пригласил провожатый. Обр последовал за ним и оказался снаружи, на том самом глинистом склоне, который едва не стал его могилой. От ворот по склону сползала разбитая мерзлая дорога. Густые сумерки уже смыкались над ней, дышали холодным туманом, прятали, превращая в опасных чудовищ голые кусты и деревья. – Все! Ты свободен. Хорт судорожно втянул в себя сырой воздух, без сил привалился к воротине. – Можешь идти куда душа пожелает. Не идти, а бежать. Исчезнуть. Скрыться в тумане. – В двух верстах одна из моих деревень, там развилка. Вниз, на север – в столицу, вверх, на юг – тракт до самой границы. Бежать! На юг, на север, куда угодно. Вот только ноги не идут. Помяли его все-таки основательно. Холодное железо воротной створки обжигало спину, но оторваться от нее не было сил. Хлипкий спаситель тоже мерз, надвинул капюшон с меховой опушкой на самые брови, утопил хрупкие руки в муфте. Но уходить почему-то не спешил. В душе Оберона проснулось нехорошее подозрение, вспомнились забавы дядьки Сигурда, который тоже любил отпускать пленных «наудачу». Кое-кому удача и вправду улыбалась. Удавалось добежать до леса без стрелы в спине. До того живо все вспомнилось, что даже почудился скрип взводимых арбалетов. – Зачем? – спросил он. – Что зачем? Прости, я не совсем понял. – Зачем отпускаешь? – Весьма прискорбно наблюдать, как безжалостно уничтожают столь древний и знатный род, много лет стоявший на страже западных границ. Хорты и им подобные – соль земли, столп и опора княжества. Обр не помнил, чтобы Хорты были каким-нибудь особенным столпом и опорой, но слушать такое было приятно. Не то, что со смердами разговаривать. Сразу видно высокородного дворянина. – Ведь ты последний? – с участием поинтересовался высокородный собеседник. – Ну, – честно задумался седьмой сын Свена, – по деревням, наверное, остались еще незаконные, но из законнорожденных да, последний. Сказал – и будто в темную яму рухнул. Один. Снова один в холоде и тумане, без огня, без теплой одежды, почти без сил. И все же лучше забиться в глушь и сдохнуть где-нибудь под кустом, чем в руках палача. Надо идти. Он качнулся вперед, помня, что первый шаг – самый трудный, потом станет легче, но ноги подвели. Пришлось снова ухватиться за воротину. Ослабевшие пальцы поехали по стылому, влажному металлу, цепляясь за швы ковки и толстые трехгранные шипы. «Ну, давай же! – приказал себе Обр. – Ты же Хорт. Мы, Хорты, живучие». – Уже стемнело, – донеслось из-под капюшона. – Ночь будет холодной. До деревни далеко. Да ты, верно, и не захочешь идти в деревню. – Куда я пойду – это мое дело, – огрызнулся парень. – Безусловно. Я всего лишь хотел предложить тебе свое гостеприимство. Ужин, теплая постель, ночь в безопасности. А что до награды за твою голову – одна застежка на этом плаще стоит в десять раз больше. Для меня это не деньги, мальчик. Обр машинально пересчитал поблескивающие даже в темноте, явно серебряные застежки. Пять штук. Это его убедило. «Отлежусь до завтра – авось полегчает», – решился он. Помирать на темной дороге все-таки не хотелось. – Ладно, остаюсь. – Вот и прекрасно. Тонкая рука вынырнула из муфты, приглашающе указала на калитку. Так Оберон снова очутился в проходе под надвратной башней. Под единственным факелом маялся дядя-телохранитель. Глянул исподлобья, будто гвоздем к стене прибил. Калитка лязгнула, закрываясь. Обра передернуло. – Рад, – возвысил голос хозяин замка, – скажи там, в караулке, этого юношу выпускать из ворот по первому требованию, в любое время дня и ночи. – Угу. – А еще баню для нашего гостя, чистую одежду, ужин. Рад не удивился, только кивнул и скорым шагом двинулся исполнять приказания. – Поверь, ты не пленник. «Верю-верю всякому зверю, лисе и ежу, а тебе погожу», – по привычке прошептал Хорт, но обещанная возможность покинуть крепость когда угодно все-таки успокаивала. * * * – Баня у нас с обеда топлена, простыла уже немного, ну да ничего, – бубнил краснощекий, крепкий, как антоновское яблочко, старичок, – в таком виде за трапезу усаживаться – грех. Обр полагал, что трапезничать можно в любом виде, но спорить не стал, послушно потянулся за дедком-колобком, вежливенько под локоток увлекавшем его куда-то вглубь цитадели. В бане, под низкими закопченными сводами было совсем темно. Только и свету, что от очага, обложенного раскаленными камнями, но зато тепло. Очень тепло. Парень только теперь понял, как сильно промерз в мокрой и рваной одежде. Казалось, кожа сейчас начнет таять и отваливаться, как ледяная корка. Он наскоро стащил с себя все, что было. На ощупь отыскал кадушку и ковш. Вода в кадушке, гретая опущенными камнями, оказалась такой, что глаза на лоб полезли. Обр тут же почувствовал себя мокрой ошпаренной курицей. Нет, все-таки петухом, но петухом полудохлым. Все ссадины, полученные в сегодняшней драке, тотчас же отозвались болью. Ни с того ни с сего напомнила о себе и давно затянувшаяся рана. Прочие, менее пострадавшие части тела посовещались и решили, что им тоже пора на покой. Постанывая, Хорт растянулся на широкой лавке, оба конца которой терялись в багровом сумраке. Было очень тихо. Приятно пахло распаренным березовым листом и можжевеловой смолкой. От этих лесных запахов пустая баня показалась Обру уютной норой, самым лучшим убежищем на свете. Хорошо-то как! Главное, тепло. Руки не мерзнут, ноги не стынут. * * * – Эй, парень, ты живой? Угорел, что ли? – Нет, – прошептал Обр, – я сплю. Шел бы ты, дед, отсюда. Ночью спать надо. – Ночь, парень, ночью была. Белый день на дворе. Полуденные петухи отпели. Хорт не поверил. Но на мокром полу лежали бледные пятна света. Сквозь косые окошки под потолком вползало промозглое осеннее утро. Он поежился. К счастью, баня еще хранила тепло. Неужели и вправду день? Пошевелил руками-ногами. Ничего, ворочаются. Голова ясная. Отоспаться в тепле – большое дело. Теперь пожрать бы чего-нибудь и ходу отсюда.