Хорт скромно усаживался поближе к двери, спрашивал пива. Гадость эту, горькую и вонючую, он терпеть не мог с тех самых пор, как пьяный Герман с криком «Пусть привыкает!» сунул его, восьмилетнего, головой в едва початый жбан. Нахлебался тогда вдоволь. На всю жизнь хватит. Одно хорошо: кружки в этом «Колесе» большие, стало быть, сидеть можно долго. Обр и сидел, цедил по глоточку горькую отраву, в разговоры ни с кем не вступал, никого ни о чем не расспрашивал, только смотрел и слушал, кто когда приехал, чем торгует, когда собирается восвояси. Здесь его обычно и находила Нюська. Хорт расплачивался, забирал у девчонки корзину, и тем же порядком они возвращались назад. При этом Обр старательно хромал, тяжело опираясь на палку. Вид имел, спасибо Нюське, скромный и ухоженный, всякому начальству, попадавшемуся навстречу, почтительно кланялся. Была бы шапка, и шапку ломал бы. Но шапки у него, к счастью, не было, так что от этого унижения он был избавлен. * * * Как-то раз нарвался на самого господина Стомаха, с брезгливой миной прохаживающегося по двору казармы. Тот поглядел внимательно, поманил пальцем. Хорт с трудом сдержался, чтобы не дернуть сразу в отрытые ворота. Кивнул смиренно и, бросив посреди двора перепуганную дурочку, поплелся следом за высоким начальством. Начальство направилось прямиком в Глазастую башню, в личный кабинет. Стены тут были, как и везде в казармах, беленые. Шесть узких окон смотрели на север, на море, еще шесть – на юг, так что на всем лежали тонкие полосы света и тени. От этого, наверное, круглая комната показалась Обру большой прочной клеткой. Вещей было мало, будто хозяин не жил тут, а так, остановился перед дальней дорогой. Конторка[24] с кучей небрежно скрученных свитков, высокий поставец[25], чуть не до дыр просиженное складное кресло. На костылях, безжалостно вколоченных в стену, пара хороших кожаных плащей и два палаша. Один – в истертых ножнах, другой – страсть какой красивый: ножны – черный бархат в серебре, рукоять – фигурная. Но Хорт сразу понял – в бою от него толку не будет. Господин Стомах уселся в кресло, кивнул Обру-Лексе на табурет у двери. – Сядь. В ногах правды нет. Хорт опустился на самый краешек, якобы от робости. И клюку из рук не выпустил. Нутром чуял, что того гляди придется драться и убегать. – Как рана? – Хорошо, только болит все время. Нога его не так уж и мучила, но пусть лучше думают, что он калека беспомощный. Так спокойнее. – Ваши-то хоть отблагодарили тебя? – За что? – За то, что тревогу поднял, деревню спас. – Ага. Отблагодарили. А как же. Господин Стомах прищурился. Парень говорил спокойно, смиренно глядел в пол, но чудился в его словах некий яд. Не любят его, видно, в деревне. Ясное дело, чужак. – Как насчет службы, не передумал? – Смотря какая служба, – осторожно ответил Обр. – Ко мне на «Крыло бури» пойдешь? Харчи казенные, плащ, сапоги, куртка кожаная – все от казны. Да еще жалованье. – Не, я не могу. Я домой пробираться буду. – Да что у тебя дома-то? – Родня. – Ты ж говорил, что сирота. Обр-Лекса стиснул пальцы на нагревшемся в руках дереве, но сказал тихо, рассудительно: – Это я здесь сирота. А дома по мне, небось, все глаза выплакали. Да и наплавался я уже. Пока тонул, таких страхов навидался, что на море это проклятое даже глядеть не хочу. – Бывает, – пробормотал господин Стомах, – тогда, может, при казарме остаться хочешь? В деревне много не заработаешь. Он и сам не знал, почему привязался к парню, почему так уж необходимо не упускать его из виду. Ну не хочет служить – и не надо. Не в подземелье же его запирать. Тут же возникло чувство, что именно это и следует сделать. Самое правильное решение. Да еще и к стене приковать, чтоб уж наверняка. Начальник порта незаметно поежился. Так поступать с покалеченным, ни в чем не повинным мальчишкой он, конечно, не собирался. – Премного благодарен, – сказал Хорт, не отводя взгляда от сложенных на клюке рук. Господин Стомах посмотрел на него пристально. Ну не верилось ему в это смирение. Глаза прячет, голову опустил, лицо волосами завешено. О чем думает, не разберешь, но напряжен, как снасти под ветром. Аж звенит. – Грамотный? – Нет, – благоразумно соврал Обр, – мне бы попроще чего. При кухне там или на посылках. Подкоплю деньжат, дождусь корабля в нашу сторону – и домой. – Можно и при кухне. Подживет нога – в истопники тебя определю. – Премного вам благодарен, – повторил Хорт. До того от этих слов было во рту противно, будто червивое яблоко надкусил. – Что морщишься? – Да вот, нога. – Ну, иди, нянчи свою ногу. Чтоб ко дню суда был как огурчик. Обр неловко поднялся, поклонился как можно глубже и скользнул за дверь. Господин Стомах посидел немного, пересчитал полосы света и тени на белой стене. Точь-в-точь прутья клетки. Дотянулся до поставца, извлек прохладный кувшин с высоким горлом и почерневший от времени серебряный стаканчик. Налил пальца на три, кувшин поставил на пол, чтоб был под рукой. Стомах, Стомах, морской ястреб, кто сунул тебя в проклятую клетку? Тебе бы флотом командовать на восточных рубежах, где зреет война, или рваться на север сквозь льды и туманы, отыскивая легендарную Рассветную Землю. А ты засел здесь, разбираешь мелкие дрязги, подписываешь счета за солдатские сапоги. Два года моря не видел. Прославленный капитан поднял кувшин и снова налил ровно на три пальца. Напиваться среди бела дня он не собирался. Глава 20 Дней через пять Обр, как обычно, посиживал в «Оси и колесе», дожидался Нюську. Сквозь открытую дверь доносился шум торга, ровное гудение, время от времени прерываемое гулким грохотом или громкими воплями. Внезапно заорали особенно сильно. Торг притих, а потом поднялся такой галдеж, что иные посетители встали из-за стола поглядеть, что там стряслось. Даже мальчишка, поивший на дворе коней, подтянулся поближе, не выпуская из рук полной бадьи. Хорту тоже стало любопытно. Он лениво поднялся, вышел на свет, под сверкающее над человеческой суетой яркосинее небо. За плотно сомкнутыми спинами зевак ничего не было видно, но голос доносился отчетливо, наверняка женский, но зычный на зависть любому мужскому. – Ты что ж это творишь, что ж ты делаешь?! Солидный человек ей честь оказал, посватался, как к путной, а она, вишь, кобенится. По казармам отирается, деревню позорит! Я ее, мокрохвостую, приютила, поила-кормила, а она с разбойником снюхалась. Обр, повесив клюку на локоть, начал проталкиваться сквозь толпу, пока не споткнулся о бадейку конюшенного мальчишки, наслаждавшегося каждым мигом занятного происшествия. На затоптанном пятачке, куда сходились рыбный, скобяной и хлебный ряды, возвышалась тетка Костылиха. Ухватила Нюську за узкие плечи и явно вознамерилась волочь куда-то – не то на суд и расправу, не то немедленно венчаться с солидным соседом. – А ну, пошла, пошла! Я те поупираюсь. Скажи спасибо, что Федор наш с придурью, тебя и такую взять согласен! Хорт тяжко вздохнул, подхватил лошадиную бадью и, шагнув вперед, с удовольствием выплеснул мутноватую водичку с плавающими в ней соломинками в раскрасневшуюся физиономию Костылихи. Бадья была почти полной, так что тетка вымокла с головы до ног да и нахлебалась порядочно. Обр не стал дожидаться, пока она прокашляется. Живо подхватил корзину, крепко взял девчонку за руку и повел прочь. – Ой, убили! – взвыла позади Костылиха. – Ой, да что ж это делается! Говорила я, разбойник, так он разбойник и есть! Хорт, не оборачиваясь, твердой рукой вел Нюську через гудящий торг. Но спокойно уйти им, конечно, не дали. – Бесстыжая! – визгливый женский голос. – Гулящая! – отозвались радостным басом с другой стороны. – Собака подзаборная! – прямо над ухом завопил какой-то мальчишка. Другой выскочил и запрыгал перед ними спиной вперед, строя рожи и делая всякие жесты. Обр сильно надеялся, что дурочка ничего такого не понимает. Поймать бы гаденыша и отодрать зауши. Но тогда точно придется драться со всем торгом. Под ноги шлепнулся раскисший гнилой огурец. Второй размазался о плечо. Хорт стиснул зубы, обнял Нюську и пошел быстрее. В спину больно врезалось что-то твердое. Должно быть, кислым яблоком кинули. По щеке мазнула тухлая рыбья голова. Обр навис над девчонкой, прикрыл распахнутой курткой, как курица цыпленка. Почти бегом они вырвались на пыльную улицу при казармах. К счастью, за ними никто не последовал. Лишь стайка грязноватых мальчишек продолжала забегать сбоку, кривляясь и размахивая руками. Убедившись, что развеселая рыночная толпа осталась далеко позади, Хорт улучил момент, разобрался с ними быстро и без всякой жалости. Клюка-то была под рукой. Через минуту парочка самых наглых корчилась в пыли, размазывая по липу слезы, прочие же удалились на безопасное расстояние, выкрикивая неопределенные угрозы. – Ничего им не будет, – разъяснил он специально для Нюськи, хотя она ничего не говорила, только цеплялась за его рубаху и всхлипывала, – щас встанут и пойдут к мамочке. – За что… – За дело. В другой раз не полезут. – За что они так с нами? Это же все неправда… – Да ладно. Тебе-то не привыкать. – Почему меня люди гонят? Я же зла не делаю.