– Колыбельную спела, – поморщился Хорт. – Спела. Поговорила немного. Ты успокоился, орать перестал. Зато в руку мою вцепился и не отпускал. Я сидела-сидела, а потом рядом с тобой и заснула. Проснулась только утром, когда меня Верка с кровати сдернула и ругать принялась. Тоже бесстыжей называла. – Ох, девки-девки, какие же вы дуры! – вздохнул Обр. – А я не бесстыжая вовсе. Ты сам не отпускал. – Ладно, – смилостивился он, – давай, ползи на торг. Да костыль мне какой-нибудь раздобудь или хоть палку покрепче. Завтра встану. Глава 18 Однако Обр не встал ни завтра, ни послезавтра. То ли лекарь ничего не смыслил, то ли роскошная кровать так действовала. Или холод, сочившийся из плохо замазанных щелей между камнями, или сухой, скребущий гортань запах извести и черного пороха. Свод душит, стены давят. Хорт был уверен, что в лесу на вольном воздухе поправился бы в два счета. Он не поднялся бы и на пятый день, да куда-то подевалась Нюська. Хитрая девчонка пристроилась помогать на казарменной кухне. Ночевала тоже где-то там, со стряпухами. А днем исправно таскала Обру еду, прибиралась, если была свободная минутка, усаживалась рядом, болтала глупости. И вот теперь живот уже подвело, а дурочки нет. Завтрак не несет, у постели с гребнем и полотенцем не копошится, последние новости не рассказывает. Кряхтя, Хорт поднялся, ухватился за суковатую старушечью клюку, которую тоже где-то достала Нюська, и выбрался на широкую лестницу, винтом крутившуюся внутри башни. Чуть выше виднелись сапоги часового у порохового склада. Нога слушалась. Еще третьего дня встать надо было, а не валяться тупым бревном. Долго и неуклюже Обр сползал по лестнице. На полдороге его осенило, что когда-нибудь придется и подниматься. А может, сорваться прямо сейчас? За дверь, за ворота, и ходу, ходу. Правда бежать все-таки лучше на двух ногах. Сейчас же сил едва хватило, чтобы доковылять до самого низа. У нижней ступеньки последыш Свена принюхался, соображая, где тут поварня. Лестница выходила в короткий сводчатый коридор, в конце которого светилась арка входа. Едой определенно пахло, но как-то слабо, неуверенно. Постукивая клюкой, шаркая босой подошвой по каменному полу, Обр двинулся к свету и вдруг замер. В арку стремглав нырнула Нюська с прикрытым полотенчиком горшком в руках. Это, конечно, было хорошо. Но за ней, сразу заслонив свет, ввалился мужик с фигурой в виде сарая. Не иначе тот самый сосед Федор. Такие плечищи трудно не узнать. Надо же, не старый еще. И не особо страшный. Такой вполне может девкам нравиться. Мужик, качнув плечами, двинулся к Нюське. Та прижалась к стене, крепко-накрепко вцепилась в горшок. Обр покрепче наступил на больную ногу, перехватил клюку обеими руками. Хорошая палка, увесистая. Коротковата только. Поглядеть, как дурочка надевает горшок с кашей на кудлатую соседскую голову, само собой, любопытно, но кашу Хорт надеялся все же съесть сам. К счастью для себя и для каши, сосед благоразумно остановился в двух шагах от Нюськи. – Аннушка, – просительно, как дитя малое, протянул он, – не убегай! «Какая еще Аннушка?» – не понял Обр. Нюська-Аннушка, глядя исподлобья, по стеночке двинулась к лестнице. Стоявший в тени Хорт сообразил, что его пока не замечают, и тихим, медленным шагом пошел навстречу, превозмогая боль. – Напугал я тебя, – сокрушенно вздохнул сосед. От могучего вздоха по коридору прокатился небольшой сквозняк. – Да я же ничего, я только спросить хотел… «Знаем мы, чего ты хотел, – мрачно подумал Обр, – ничего, щас я сам с тебя спрошу. Мало не покажется». – Не бойся! Я тебе худого не сделаю. Я же по-честному, – не унимался сосед, – я замуж зову. Нюська вздрогнула, и Хорт снова озаботился судьбой каши. Уронит – и прощай завтрак. – Ты подумай, – продолжал бухтеть сосед, жалостно улыбаясь, – ты ж сирота, бесприданница. Мастерица, конечно. Так ведь одним мастерством не проживешь. А у меня хозяйство, и лодка своя, и огород, и дети тебя любят. Нюська-Аннушка вжалась в стенку, прижала горшок к груди, зажмурилась от ужаса и твердо пискнула: – Нет! Обр напрягся, собираясь прыжком покрыть оставшиеся до соседовой туши сажени, но тот стоял смирно, руки держал при себе, только с ноги на ногу переминался. – Стар я для тебя, – снова вздохнул он, – ну, не хочешь замуж, не надо. Я ж не зверь какой, я понимаю. Насильно мил не будешь. Хочешь, живи, как прежде, у Костылихи. Я и близко не подойду, глядеть на тебя не стану, только вернись. У меня малой ревмя ревет, к Нюсе просится. Легко ли одному с ними… Поехали домой, а? Без тебя будто солнце ушло и всякая радость канула. – Солнце, говоришь? – выплюнул Хорт, становясь между ним и Нюськой и перенося вес на здоровую ногу. Клюка лежала в руках плотно, удобно. – Щас я тебе покажу солнце, луну и звезды. – Не трогай его, – донеслось из-за спины, – пожалуйста… – Брысь! – рявкнул Обр и с облегчением услышал быстрый удаляющийся топоток. Впрочем, как такого трогать, он пока не знал. Уж очень здоровый. И, главное, не нападает, не ругается даже. Стоит как телепень, губами шлепает. – Вона чего, – протянул сосед. – Ты до сих пор живой только потому, что она просила, – просветил его Хорт, – детей твоих жалеет. Надо было бить, но для этого никак не удавалось достаточно разозлиться. – Загубишь ты ее, – с телячьей покорностью молвил сосед, – она тебе не годится. Она радость земная, свет поднебесный, а вокруг тебя чернота одна. – Ну да, ведь это я жену в гроб работой вогнал, – прошипел Обр. Вот тут сосед наконец раскачался, двинулся на соперника. Тот напружинился, готовый к удару, хотя понимал, что пробить такую тушу будет непросто. – Эт че такое? Почему в башне посторонние? В арку ввалился сменный караул пушкарей во главе с разводящим. Между красными солдатскими камзолами мелькнула Нюська. Хорт с некоторым облегчением понял, что драться не придется. Могучего соседа живо выдворили из казенного помещения, а затем и с чисто выметенного казарменного двора. Он угрюмо отпихивался и бубнил, что Обр-Лекса, мол, тоже посторонний, на что ему вразумительно отвечали: не посторонний, а главный свидетель, пребывающий в башне по приказанию самого господина Стомаха. Такой важной персоне живо помогли подняться по лестнице и, наконец, оставили наедине с вожделенным горшком каши и встрепанной, порозовевшей от переживаний Нюськой. Поедая остывшую кашу, Хорт все представлял дурочку женой этого сарая. Представлялось плохо. С другой стороны, она будет пристроена, и тогда уж он за нее не в ответе. – А с чего ты отказалась-то? – спросил он, жуя. – Выходи, чего там. Все будет, как ты хотела: дом, огород, лодка почти новая. И крыша у него, небось, не течет. Урожай по осени уберете, рыбы насолите – красота! Не жизнь, а малина. Тут он поднял глаза от горшка и обнаружил, что Нюська опять смотрит так, будто у него изо рта торчат окровавленные клыки или валятся черные жабы. Посмотрела и отвернулась. – А что, – хмыкнул Обр, – он же белобрысый. Хотя на князя, конечно, не похож. Глаза, опять же, водянистые, руки корявые. Но зато хозяйственный и душой телок добродушный. Даже квашню простил. – Я не могу. – Это почему? – Я уже замужем. – A-а, ну да, – сообразил Хорт. – Но я-то тебе не враг. Я никому не скажу. Никто не узнает. – Я знаю. Ты знаешь. Мы перед Богом обещались. – Да ладно, обещались. Вынужденная клятва в счет не идет. Девчонка ничего не отвечала. Ушла в угол в обнимку с веником и деловито шуршала там. Прибиралась, должно быть. – Или он тебе вовсе не нравится? – спросил Обр, пристраивая пустой горшок на табурет у кровати. – Нет, – тихо донеслось из угла. – Ну не хочешь, как хочешь, – пошел на попятный Хорт, – тогда уйдем вместе. Только просто уйти нельзя. Тут надо, чтоб никто не знал, когда ушли, куда ушли, через какие ворота вышли. Ты вот чего, вызовись на торг ходить. По кухне всегда чего-нибудь нужно. – Да я хожу уже. Ох, и сегодня ведь посылали. – Озабоченная Нюська выползла из угла в полосу льющегося из оконца света, возвела глаза к сводчатому потолку, припоминая. – Вот и хорошо. Завтра с тобой пойду. Глава 19 Почти неделю Обр провожал Нюську на торг. Каждое утро, ближе к полудню, они выходили из ворот казармы. На локте у Хорта висела большая корзина с крышкой. Другой рукой он галантно поддерживал дурочку. И она ничего, не смущалась, опиралась на нее, как будто так и надо. Любопытные взгляды ехидных стряпух и прачек, ядреные шутки караульных Обра не трогали. Он был занят делом. По первому разу опасался, что за ворота не выпустят. Но ничего. Никто и слова не сказал. Правда, Хорт в эту легкость не поверил. В тот день ему все мерещился чей-то буравящий спину взгляд. Потом прошло. Во второй раз не только пропустили, но еще и монетку кинули, приказали принести пива. Седьмой сын Свена унижение стерпел молча, монетку поднял, приказ смиренно выполнил, прохладный тяжелый кувшин принес. И с тех пор перестал беспокоиться. Ходил туда-сюда как хотел и глаза чужого за собой больше не чувствовал. Да и все в казарме привыкли к тому, что кухонная девчонка со своим хромым кавалером всякий день отправляются за провизией. За воротами лежала широкая улица, до того пыльная, аж в носу свербело. С одной стороны глухая кирпичная стена казармы, с другой – крепостная стена. Взгроможденные друг на друга сизые валуны. В пыли отпечатывались босые Нюськины ножки, тянулся прерывистый след Обровой клюки. Упиралась улица в гудящий торг, выходила к скрипучим колесам подъемников, к помостам, по которым вечно катали бочки, тягали крючьями короба и рогожные тюки. Обр старался идти между Нюськой и корявыми, блестящими от пота крючниками: еще заденут ненароком или скажут чего. На базаре он вручал ей корзину и шел в корчму, самую захудалую, где обычно останавливались мужики из нищих окрестных деревень. Называлось заведение просто и без затей «Ось и колесо». Для скотины имелись все удобства: тут тебе и стойла, и кормушки, и водопойная колода. Людям же полагалось ночевать на сеновале или прямо на дворе, на телеге, либо под телегой, смотря по погоде.