– Не вздумай! – прошипел Обр, надеясь, что его громкий шепот будет услышан за воем ветра. – Это тот самый гад! Повелитель! Ивар глянул на него строго. Мол, не влезай. – Зачем вам крылья? Казалось, господин Стрепет потрясен глупостью вопроса. – Но… Тебе ли не знать. Сила крыльев. Я собирал эти знания по крупицам, перечитал множество книг, расспрашивал людей, часто очень старых и не всегда разумных… Сила крыльев! Высокая власть над всем тварным миром. Я должен обладать ею по праву рождения. – Ага, – сказал Ивар, – ладно. Дать не трудно. – Не надо! – простонал Обр, но чокнутый травник уже выпрямился, стал серьезен. Даже ветер немного улегся. – Аликсан Стрепет, раскрой свои крылья! – Ты чего наделал, козел крылатый? Он же теперь… – заорал Обр и осекся. Господин Стрепет стоял столбом, блаженно прикрыв глаза, но никаких крыльев за его плечами не наблюдалось. Ни серых, ни белых, ни оранжевых в крапинку. Никаких. – Дать не трудно, – сказал Ивар Гронский Ар-Моран, крайн из белых крайнов Пригорья. – Главное – суметь принять! – Не может быть! – возопил господин Стрепет таким тонким и отчаянным голосом, что даже Обру стало его жалко. – Не может быть! Я крайн! – Как видно, нет, – с сожалением вздохнул Ивар. – Пошли, разбойник, коня твоего поищем. – Повремените, юноша! – Это еще кто? – тихо спросил травник у Обра. – Донат, князь Повенецкий. – Весьма приятно было познакомиться, – слегка поклонился вежливый Ивар, избегая смотреть в ту сторону, где, скорчившись на земле, обняв себя за плечи, на которых так и не выросли крылья, рыдал Аликсан Стрепет, Повелитель пешек. – Однако нам пора! – Хочешь хороший совет на прощание? – влез в куртуазную беседу с князем мстительный Обр. – Вот этому доверять нельзя. Это он мне нож подсунул и тебя убивать послал. Там целый заговор, кучу народу этот гад запутал. – Зачем предупреждаешь? – Да вот я такой, люблю, чтоб все по справедливости. – Нет, парень, ты потому меня предупреждаешь, что знаешь – тем оврагом мы с тобой навек повязаны. Коли без позволения своего господина ко мне на службу не желаешь, я место при себе господину твоему предложу. Хм. Сила крыльев. Станешь служить мне, крайн? – Крайны служат только своим крыльям. И потом, я человек смирный, – усмехнулся Ивар, – пользы от меня вам будет мало. А вот этого не надо. Это вы плохо придумали! Буйные вихри слились в один. Черный смерч поднялся, уперся в тучу. Начался дождь. Вперемежку с каплями на землю посыпались крупные градины. – Если вы задумали нас захватить, опять же не советую, – хмыкнул Обр, – это еще цветочки. Вот возьмет, споет твоему войску колыбельную, так ты их до осени не разбудишь! – Я слишком давно у власти, – заметил нисколько не смутившийся князь Донат, – должен продумывать все возможности. А как насчет военного союза? – Войной у нас не интересуются. Торговля там какая беспошлинная или дорогу через перевал совместно починить – это пожалуйста, милости просим. Присылайте посольство. Только я всего лишь скромный травник, государственными делами не занимаюсь. Смерч опал, дождь рухнул на разоренный лагерь сплошным потоком, в котором мгновенно исчезли опасный мальчишка Оберон Хорт и его странный хозяин. Старый князь тяжело поднялся, взглянул на скорчившегося Аликсана и пошел искать укрытия, хотя был уверен, что этот дождь ненадолго. Глава 22 На то, чтоб верхом добраться до Пригорья, Обр потратил две недели. Варка проводил его до границы, до Привратной крепости, оставил там втихую позаимствованную у князя Доната лошадь и упорхнул, пробормотав что-то про злосчастную госпожу Евгению из Сенежа, которая, мол, со дня на день ожидает тройню. Ну, летом и верхом – совсем не то, что зимой и пешим ходом. Свободная от снега дорога оказалась торной и вполне оживленной. Оберон обогнал целых два обоза и недалеко от Столбцов, на пустоши, заночевал вместе с третьим, встречным. Торговые люди за деньги и покормить из своего котла были готовы, и с собой в дорогу дать. Обр заново узнавал Змея и был так доволен, что не сердился, даже когда тому приходила охота показывать характер на узкой дороге на краю пропасти. Пригорье встретило их запахом скошенной травы и зацветающего кипрея, разомлевшим от жары летом. Змей был счастлив. Вожак объявился, наконец, и привел его в страну-мечтание, со сладкой водой в ручьях, с высокой, по грудь травой, с двумя добрыми и глупыми кобылами, которые смотрели на Змея как на какое-то чудо. Для полного счастья было даже с кем подраться. На лугу, который Змей решительно начал считать своим, время от времени объявлялся белый жеребец, с людьми, может, и более покладистый, но с конями такой же, как Змей – гордый и наглый. Оберон счастлив не был. В комнате с белым пологом, с запахом цветов и свежего ветра было слишком тихо для живого жилья. Молодец, разбойник! Здорово распорядился, как настоящий Хорт. Что важнее, конь или жена? Ясное дело, конь! Пока он возился, добывал коня, Нюська медленно ускользала туда, где земные голоса уже не слышны. Обр и говорить с ней перестал. Только слушал, дышит еще или нет. Кажется, дышит. Лицо спокойное, даже радостное. Кто знает, в каких краях блуждает ее счастливая душа. Он уже ненавидел эту тихую чистую комнату. Цветы бы хоть выкинуть. А то воняет, как на кладбище в Больших Солях. Но как выбросить цветы, которые растут прямо из пола? Выдрать, чтоб и звания не было! Фиалки и дикие розы спас Варка, явившийся с голубем на плече. Он очень спешил. Срочно позвали в Стрелицы. Обр даже обрадовался, что можно уйти хоть на время. Сам себе был противен, но обрадовался. Варка, может, потому и позвал, что понял, как ему худо. С Нюськой осталась печальная Жданка, неделю сидевшая в замке как узница. Летать ей дозволялось только над горами, а приближаться к людям воспрещалось наотрез. В Стрелицы прыгнули, как всегда, прямо от замка, вышли у деревенского колодца и скорым шагом, почти не отвечая на почтительные приветствия, направились к новой избе в том конце, что был отстроен после пожара. В чистой широкой горнице на лавке лежал старик, совсем седой, выцветший, как старая рубаха, но на вид еще крепкий. Поглядев на длинное, распростертое на лавке тело, Обр подумал, что в молодости этот дядька был и высок, и силен. Рядом суетились женщины всех возрастов: от бодрой старушки до совсем мелкой, едва переваливавшейся на пухлых ножках девчонки. Видно, семья у старика была большая. Варка опустился на колени перед лавкой, поднял и подержал тяжелую костистую руку, повернулся к Обру. – Быстро беги к отцу Антону, скажи, дед Лука отходит. – Какому отцу? – не понял Оберон. Откуда тут отец Антоний из Повенца, суровый встречный, с пути свернуть не дающий? – Балда! Церковь видел? Вот туда и беги. Обр, наконец, сообразил, что значит «отходит». Лицо деда было таким же спокойным, до конца бестревожным, как у Нюськи. Стиснув зубы, он бросился прочь. До церкви долетел в пять минут, с разгону ворвался в приоткрытую дверь. Свечи не горели, было полутемно и пусто. – Отец Антон! – наудачу заорал Обр. – Ну что ты надрываешься? Неужто опять пожар? Откуда-то сбоку выполз скрюченный старичок в ряске. Такой же седой и ветхий, как тот, что остался в избе. – Дед Лука отходит. Господин Ивар приказали идти скорее. Ссылаться на господина Ивара в Пригорье и его окрестностях было очень удобно. После этого никто уже никаких вопросов не задавал. Но старичок оказался упрямый. Или, может, малость глуховат. – Что ж господин Ивар сам не пришел? – Да он там, это… – разъяснил Обр и напомнил: – Он велел, чтоб скорее. Там уже бабы воют. – Ничего, не бойся! Дождется меня Лука. Устал он, конечно. Устал. Пора и отдохнуть. Старичок оказался не только глуховат, но и подслеповат. Долго копался, ощупью, трясущимися руками собирая какие-то нужные в его деле вещички, потом прихватил стоящую у двери клюку и ушел. А Оберон остался. Возвращаться в эту проклятую горницу у него не было сил. Авось не убьют там Варку. Все свои, пригорские. Церковь была почти такая же, как в Малых Солях, только поменьше и вся деревянная, из светлой легкой сосны. Из купола падал широкий столб света. Обр лег на пол и принялся смотреть вверх. Побыть бы снова маленьким галчонком. Этот, которого он во время облавы заколол, тоже, небось, ребенком был. В рубашонке бегал, мамку звал. И тот, которого на повозке по башке кистенем шарахнул, и тот, которого багром. Их тоже, наверное, матери как-нибудь ласково называли. А у Матвея из Малых Солей, который совсем зря подвернулся, у того у самого дети. – Ну че мне делать? – спросил Оберон. – Не галчонок я. Коршун. Даже хуже. Коршун хоть сам выбирает, кого когтить, кого помиловать. А мной-то всю жизнь вертели, как тупым палашом. Нож – он и есть нож. В крови по самую рукоятку. Что я, такой, могу для нее сделать? Что бы ни делал, только хуже выходит. Теплый солнечный свет лежал на лице. В луче плясали пылинки. Тихо было в Стрелицкой церкви. Даже с улицы ни звука не слышно. Завыть, что ли? Да, как же. Не в лесу, небось. Щас этот дедок вернется и наорет. Скажет, что нельзя тут валяться. Обр встал, но уходить не хотелось. Прошелся вдоль иконостаса, пытаясь догадаться, что ж такое и зачем нарисовано. У одной иконы заметил подвешенный кораблик. Моление за тех, кто в море. Надо же, до моря и за неделю не доберешься, а кораблик висит. Кроме кораблика, здесь же на шнурочках были подвешены разные цацки. Вроде как подношения по обету. Колечки, сережки. Небогатые, особому богатству тут взяться неоткуда. Оберон тронул пальцем одну сережку. Цацки закачались, зазвенели тихонько. А это что такое. Тоже серьга? Да вроде нет. Никакого крючка или шпильки незаметно. На руке тоже носить нельзя. Кольцо с кольцом. Одно золотое, другое серебряное. Сцеплены друг с другом, как звенья цепи. Странная штука. Должно быть, и вправду кусок дорогой цепи. Пожадничал кто-то всю жертвовать. Обр взял цацку в руки, чтоб рассмотреть поближе, слегка потянул, проверяя на прочность – и цепочка распалась. Серебряное звено осталось у него в руках, золотое покачивалось на шнурочке. Дурак. И тут все испортил. Оберон попробовал соединить их снова, но не тут-то было. Кольца были сплошными, гладкими. За спиной раздался тихий кашель, шуршание, перестук клюки. Как всегда, не везло. Отец Антоний вернулся в самый неподходящий момент. Сейчас начнется. – Я ничего не брал, – громко сказал Обр, – только смотрел. – Отошел Лука наш, – подняв на него туманные серые глаза, сказал отец Антоний. – Успокоился. Прошелестел, прошаркал к замершему у иконы Оберону. – Ну, что тут у тебя? Обр протянул ему раскрытую ладонь с серебряным кольцом.