– Вы умерли, – сказала Мэдди. Открыв глаза, она посмотрела на Адама, этого Адама, с гладким, идеально симметричным лицом и немыслимо изящными конечностями. – Вы умерли во время сканирования, потому что этот процесс невозможно осуществить, не уничтожив тело. – Я один из богов, – кивнул Адам. – Зачем? – Мэдди никак не могла этого понять. Все боги создавались от безысходного отчаяния, в попытке сохранить мозг для других людей. Ее отец возмущался тем, как с ним обошлись, и сражался за то, чтобы больше никому не пришлось пережить то, что выпало на его долю. Для Мэдди было чем-то немыслимым стать мозгом, заключенным в банку, по доброй воле. – Мир умирает, Мэдди, – сказал Адам. – И ты это понимаешь. Еще до всех этих войн мы медленно уничтожали нашу планету. Нас было слишком много, постоянно ссорящихся между собой из-за скудных ресурсов, и для того, чтобы выживать, чтобы извлечь как можно больше, нам приходилось еще больше осквернять мир, загрязнять воду, воздух и почву. Войны лишь ускорили тенденцию, которая и до них была необратимой. Нас очень много, и наша планета не способна нас поддерживать. Когда начнется новая война, после того как ядерные бомбы закончат падать, спасать будет уже некого. – Неправда! – Однако Мэдди понимала, что Адам прав. Внимательно следя за мировыми новостями, она сама давно пришла к такому же заключению. «Он прав». Мэдди почувствовала себя бесконечно уставшей. – Мы являемся раковой опухолью на теле нашей планеты? – Проблема не в нас, – возразил Адам. Мэдди удивленно уставилась на него. – А в наших телах, – продолжал Адам. – Наша плоть существует в мире атомов. Наши чувства требуют удовлетворения со стороны материи. Не все из нас могут позволить себе вести тот образ жизни, который мы считаем достойным. Корень всех наших бед в ограниченности ресурсов. – А что насчет космоса, других планет и звезд? – Для этого уже слишком поздно. Мы сделали лишь один шаг на Луне, а большинство ракет, построенных с тех пор, предназначались для доставки боеголовок. Какое-то время Мэдди молчала. – Вы хотите сказать, что надежды нет? – Разумеется есть. – Адам махнул рукой, и стерильная белая комната превратилась в роскошные апартаменты. Больничная койка исчезла, и теперь он стоял посреди красиво обставленной комнаты. За окнами горели огни ночного Манхэттена. Адам снова махнул рукой. За окном появился край огромной сферы, покрытой вихрящимися разноцветными полосами, среди которых, подобно острову в бурном море, медленно плыл большой красный овал. И еще раз Адам махнул рукой, и теперь Мэдди уже не могла понять, что видела. Казалось, внутри Адама был другой Адам, поменьше, а в нем еще меньше, и так далее до бесконечности. Однако каким-то образом Мэдди одновременно видела сразу всех Адамов. Она окинула взглядом окружающее пространство, и у нее закружилась голова: пространство словно приобрело новое измерение, и, куда бы она ни смотрела, она видела все изнутри. – Мы сможем получить все, что только пожелаем, – продолжал Адам, – если только согласимся отказаться от своих тел. «Существование без тела… – подумала Мэдди. – А это вообще можно назвать жизнью?» – Но в действительности ведь ничего этого нет, – сказала она. – Это же лишь иллюзия. – Она вспомнила игры, в которые играла с отцом: моря зеленой травы, уходящие в бесконечность, журчащие ручьи, фантастические существа, с которыми они сражались – бок о бок. – Само по себе сознание – такая же иллюзия, если ты хочешь довести свои рассуждения до логического конца, – сказал Адам. – Когда ты кладешь руку на помидор, твои органы чувств утверждают, что ты прикоснулась к чему-то твердому. Однако помидор в основном состоит из пустоты между атомными ядрами, расположенными друг от друга так же далеко, как звезды, если такое сравнение возможно. Что такое цвет? Что такое звук? Что такое тепло или боль? Это лишь электрические импульсы, образующие наше сознание, и нет никакой разницы, исходит ли этот импульс от тактильного сенсора, прикасающегося к помидору, или же рассчитан программно. – Вот только разница есть, – послышался голос Пелены. Мэдди почувствовала прилив благодарности. Сестра пришла к ней на помощь. По крайней мере, она так решила сначала. – Помидор состоит из атомов, выросших где-то далеко на поле, которое нужно подкармливать удобрениями, добытыми на рудниках на другом конце света, и с помощью машин опылить инсектицидами. Затем его нужно вырастить, собрать, упаковать и везти самолетами и машинами до тех пор, пока он не окажется у тебя дома. Количество энергии, необходимое для поддержания работы инфраструктуры, которая нужна для того, чтобы вырастить и доставить один-единственный помидор, во много раз превосходит то, которое потребовалось для возведения Великих пирамид. Неужели имеет смысл порабощать всю планету ради того, чтобы ты ощутила вкус помидора через интерфейс своей плоти, вместо того чтобы породить тот же самый импульс кусочком кремния? – Но все не обязательно должно быть именно так, – возразила Мэдди. – Мы с бабушкой выращиваем помидоры сами, и ничего такого нам не нужно. – Тем, что вырастет в огороде за домом, миллиарды людей не прокормить, – сказала Пелена. – Ностальгия по «Саду, которого никогда не существовало», крайне опасна. Подавляющее большинство населения Земли зависит от хрупкой, требующей колоссальной энергии инфраструктуры цивилизации. И страшное заблуждение думать, что можно обойтись без этого. Мэдди вспомнила слова своей матери. «Мир стал слишком хрупким и уязвимым, чтобы рассчитывать только на людей». – Мир атомов не только очень расточителен, он также ограничен, – снова заговорил Адам. – Загруженные в центр данных, мы можем жить там, где пожелаем, и пользоваться всем, чем только захотим. Единственным ограничением будет собственное воображение. Мы можем испытать то, что не способны дать нам органы чувств: жить во многих измерениях, готовить невозможные блюда, владеть мирами, бесконечными, как острова в дельте Ганга. «Мир, не знающий ограничений, – подумала Мэдди. – Мир без богатых и бедных, без противоречий, порожденных правом собственности. Мир без смерти, без увядания, без пределов, налагаемых закостенелой материей». Именно к такому существованию всегда стремилось человечество. – А вы не скучаете по реальному миру? – спросила Мэдди, вспоминая про уязвимое место, существовавшее в сердце всех богов. – Изучая богов, мы обнаружили то же самое, что и ты, – сказал Адам. – Ностальгия является смертельной болезнью. Когда на заре индустриальной эпохи крестьяне пришли на заводы, вероятно, они так же испытывали ностальгию по своему неэффективному миру сельского хозяйства, едва позволяющего сводить концы с концами. Но мы должны быть открыты для перемен, адаптации, поиска нового пути в этом суровом мире. Твоего отца насильно загнали сюда под угрозой смерти, но я, напротив, здесь по своей воле. Мне неведома ностальгия. Вот в чем главное отличие. – Он прав, – подхватила Пелена. – И наш отец тоже это понимал. Быть может, вот почему он и другие боги родили меня – посмотреть, является ли их ностальгия такой же неизбежной, как смерть. Они так и не смогли полностью приспособиться к этому новому миру; но, может быть, их дети смогут. В каком-то смысле папа родил меня, потому что в глубине души хотел, чтобы и ты жила здесь вместе с ним. Замечание Пелены показалось Мэдди предательством, но она не могла понять почему. – Это следующий этап эволюции человечества, – продолжал Адам. – Наш мир не стал совершенным, однако он гораздо ближе к совершенству, чем все то, о чем когда-либо мечтали люди. Человечество жаждет открывать новые миры, а сейчас этих миров стало бесконечно много. И во всех них мы будем править, как настоящие боги. * * * Мэдди сняла шлем виртуальной реальности. После ярких и сочных красок цифрового мира мир физический показался ей унылым и тусклым. Она представила себе центр данных, населенный сознанием миллионов людей. «Поможет ли это людям сблизиться, чтобы они обладали всей вселенной, не зная ограничений? Или, напротив, новый мир разобщит людей, и каждый будет жить в своем собственном обособленном мирке, повелитель бесконечного пространства?» Подняв руки, Мэдди обратила внимание на то, что они покрылись морщинами, стали руками взрослой женщины, а не подростка. После небольшой паузы Пелена подкатила к ней и взяла ее за руки. – Мы будем оберегать друг друга, – сказала она. – Обязательно! Они держались за руки в темноте, сестры, человек и постчеловек, дожидаясь прихода нового дня. Воспоминания о моей матери 10 ЛЕТ Папа встретил меня в дверях. Он заметно нервничал. – Эми, ты только посмотри, кто здесь! Папа отступил в сторону. Внешне она выглядела так же, как и на фотографиях повсюду у нас дома (черные волосы, карие глаза, гладкая бледная кожа), но в то же время показалась мне чужим человеком. Я поставила портфель на пол, не зная, как быть. Она подошла ко мне, наклонилась и обняла, сперва легко, затем очень крепко. От нее пахло больницей. Папа сказал, что ее болезнь неизлечима и жить ей осталось всего два года. – Какая ты большая! – Теплое дыхание матери пощекотало мне шею, и я внезапно тоже крепко ее обняла. Мама принесла мне подарки: платье, оказавшееся слишком маленьким, книги, оказавшиеся слишком старыми, и модель космического корабля, на котором она прилетела. – Путешествие было очень долгим, – сказала мать. – Корабль летел так быстро, что время внутри замедлилось. И мне показалось, что прошло всего три месяца. Все это папа мне уже объяснил (вот каким образом мама собиралась обмануть время, растянуть оставшиеся ей два года, чтобы видеть, как я расту), но я ее не перебивала. Мне было приятно слышать ее голос. – Я не знала, что бы ты хотела получить. – Она была смущена подарками, лежащими передо мной, подарками, предназначавшимися другому ребенку, дочери, существовавшей у нее в сознании. На самом деле я очень хотела гитару, но папа считал, что до гитары я еще не доросла. Если бы я была старше, возможно, я сказала бы маме, что все в порядке, что ее подарки мне очень понравились, но пока лгать у меня получалось плохо. Я спросила у мамы, как долго она собирается пробыть с нами. Вместо ответа мама сказала: – Давай не ляжем сегодня спать и будем делать все то, что папа тебе запрещает. Мы вышли из дома, и мама купила мне гитару. В конце концов в семь утра я заснула у мамы на коленях. Это была просто фантастическая ночь. Когда я проснулась, мамы уже не было. 17 ЛЕТ – Какого хрена ты здесь делаешь? – Я захлопнула дверь у матери перед носом. – Эми! – Отец снова открыл дверь. Увидев его рядом с ней, матерью, которой по-прежнему было двадцать пять и которая оставалась той же самой женщиной с фотографий, я вдруг остро прочувствовала, как же сильно он постарел. Это отец обнимал меня, когда я до смерти перепугалась, обнаружив на своих трусиках кровь. Это он, красный как рак, смущенно просил продавщицу подобрать мне лифчик. Это он стоял и держал меня, пока я орала на него благим матом. «Она не имеет права вторгаться в мою жизнь раз в семь лет, словно волшебница-крестная из сказки».