Я улыбаюсь и сажусь. «Лита, ты здесь». Она топает, и комната дрожит. «Очнись. Вставай! – кричит она. – Сейчас же!» Глава двадцать восьмая Я с трудом открываю глаза. Хавьер склоняется надо мной, поднимая одной рукой, а другую держа у шеи сзади, и дрожащим голосом умоляет: – Пожалуйста, очнись. Шея горит, будто к ней поднесли зажигалку, но через мгновение боль уходит. Маленький металлический шарик, звеня, прыгает по твёрдой поверхности. Хавьер накрывает его прохладной ладонью с сухой, как бумага, кожей. Он тревожно смотрит на меня. Так же, как когда-то в детстве: «Не переживай, Петра. Я буду твоими глазами». – Привет. Знаешь, кто ты? – спрашивает он. Я роняю голову ему на грудь и всхлипываю, а он гладит меня по спине, как в детстве мама, когда ему снился кошмар. – Знаю. Я вытираю нос его рубашкой и смотрю ему в глаза. – А ты про себя знаешь? Он чуть улыбается и отводит взгляд. – Ты никак не могла прийти в себя. За его спиной фиолетовая полоска света окаймляет кабину пилота. Мы в шаттле. – Я уже отчаялся, что совершил непоправимую ошибку и тебя потерял. Ещё несколько секунд назад я думала, что проведу вечность в библиотеке своего разума. И считала её раем. Но отдала бы всё за минуты рядом с Хавьером. – По-моему, я была на грани, – говорю я. – Только ты тут ни при чём. Я дотягиваюсь рукой до шеи, словно ленивец за листьями. – Я никак не могла очнуться. Наверное, ког был предназначен для взрослых. – Прости, ничего другого, чтобы тебе помочь, просто не пришло в голову. Хавьер хмыкает, подхватив меня под мышки и поднимая на сиденье. – Я пошёл за другими зеттами и столкнулся с Нилой. Она спросила, не видел ли я тебя возле бочек со стазисным гелем в трюме. Кто-то засёк, как я выливаю последний флакон. – У меня не было другого выбора. Пришлось притвориться… Он вдруг всхлипывает, совсем как в детстве. От нарастающего гула двигателя дико болит голова. Напротив нас сидят привязанные ремнями безопасности и готовые к отлёту Сума, Рыжий и Пушинка. Все смотрят на меня. – Вы здесь, – улыбаюсь я. – Что с Зеттой-один? – спрашивает Хавьера Пушинка. Он откашливается. – Обновлённая загрузка Зетты-один от Коллектива оказалась утомительной. Это всё, – уверенно сообщает он. – С новыми способностями она поведёт эту группу к последнему месту разведки. Сума трёт глаза. – Мы точно должны уходить сейчас, Эпсилон-пять? – Да, – отвечает он. – Коллектив особо отметил, что высадка должна пройти раньше, чем обычно. Рыжий машет рукой. – С запада дует сильный ветер, помешает работе на поверхности. Хавьер ставит сумку с нашими вещами в центр лабораторного стола. – Ветер скоро утихнет. Вам необходимо быть там в определённый час. Не будем тратить время на вопросы. Он их оглядывает и, показывая на меня, говорит суровым голосом, как Нила: – Все подчиняются Зетте-один. В противном случае будете отвечать перед Коллективом. Я стараюсь держаться прямо. У Хавьера скрипят колени, когда он садится возле меня и шепчет: – Канцлер скоро узнает. Тебе известно, куда идти? Мой неповоротливый разум вспоминает голограмму Нилы: самый маленький водопад с спроектированной целью, указывающей, где они нашли первоприбывших. Голова тяжёлая, словно весит тысячу фунтов. – До следующего ветра доберёмся до места. Я смотрю на кабину. Хорошо, что там есть сиденья и для меня, и для Хавьера, так что стоять не придётся, ведя шаттл на поверхность планеты. Хавьер кладёт руку мне на щёку, как бывало Лита. – У тебя будет интереснейшая жизнь. Хавьер пообещал, значит, у нас есть шанс. – У нас, Хавьер, – улыбаюсь я. Потом вижу, как Сума хмурит лоб. – Надо спешить. Он глубоко вздыхает и обнимает меня. Я чувствую, как он дрожит. Объятия те же, как в то время, когда я на неделю уехала в лагерь «Кондор». Такие же, как когда он пошёл в школу. – Прости, Петра. Другого выхода нет. – Хавьер? Поспеши. Отнеси меня в кабину. Будешь помогать пилоту. – Они могут вернуться в любую минуту. Мне придётся остаться. Пойми меня, – шепчет он. Он встаёт, и глаза его полны слёз. – Если этот поступок даст хоть кому-то шанс, предки будут мною гордиться. Он поворачивается и идёт к выходу. – Хавьер, что ты делаешь? – кричу я. У двери он оглядывается. – Прощай, Петра. У него дрожит голос.