– Había una vez крошечный муравей, которому очень хотелось сделать что-нибудь большое и важное, а не таскать весь день кукурузу. Вокси тихонько вздыхает и устраивается на подушке. – Я не знаю, кто такой муравей, но эта сказка не такая страшная… Из коридора слышатся шаги. Они приближаются. – Льорона, – шепчет Вокси, раздувая ноздри. Я хватаю сумку и бросаюсь к выходу, прижавшись спиной к стене. Вокси выглядывает из ячейки, и я подношу к губам палец. Дверь открывается, и входит Нила. – Привет! – кричит Вокси, отвлекая внимание на себя. Она проходит к нему, не замечая меня. Затаив дыхание, я проскальзываю через дверной проём в коридор, выжидаю, когда закроется дверь, и со всех ног бегу к лифту. Оказавшись внутри, нажимаю на кнопку трюма. Вытаскиваю книгу Хавьера из сумки и сжимаю её в руках. Получится ли у меня? Если Эпсилон-пять не помнит, что его зовут Хавьер, что он сделает? Я подношу книгу к носу и вдыхаю слабый запах спальни Хавьера. Должно получиться. Кладу её обратно. И продолжаю опускаться, пока не добираюсь до уровня трюма. Дверь открывается, и я выхожу. Все контейнеры передвинуты к входному трапу для полёта на Саган, которого теперь не будет. От этого в центре пещеристого трюма темно, слабо мерцают только бочки со стазисным гелем между пустыми капсулами. Я спешу к ближайшей бочке и пытаюсь её открыть. Дрожащими руками я вынимаю из сумки последнюю склянку. Я касаюсь пальцами стазисного геля, они горят и покрываются иголочками, прежде чем онеметь. Ошибиться нельзя. Надеваю перчатки и, поместив склянку в гель, открываю крышку и оставляю яд внутри – тут его никто не найдёт. Потом снимаю перчатки и бросаю туда же. Закрыв бочку, я с облегчением вздыхаю. Сзади около лаборатории виднеется слабый свет из комнаты Хавьера – ещё один признак жизни. Я иду к его комнате и слышу, как эхо разносит мои шаги. Наверное, Хавьеру страшно одиноко в этом гигантском пространстве, где не с кем ни поговорить, ни спеть, ни поесть. Представляю, как бы это напугало семилетнего Хавьера. Смеялся ли он когда-нибудь или плакал, после того как его разбудили? С каждым шагом сердце бьётся быстрее, чем мелькают лапки кролика в пустыне. Я подхожу к двери и поднимаю руку, чтобы постучать. Рука застывает в воздухе. А вдруг он рассердится? Вдруг отругает? Вдруг… Дверь открывается, освещая его профиль. – Зетта-один? Что вы здесь делаете? Его слова эхом разносятся вокруг. Я опускаю руку. Он дрожащей рукой показывает на сумку с образцами. – А-а, так вы поработать пришли? Не буду мешать, – говорит он, пряча руку за спину. Он улыбается и держит руку сзади, как в детстве, когда стащил у меня пасхальное яйцо из корзинки и думал, что я не знаю, где оно. Тогда мне хотелось побить его и отнять конфету. Сейчас я вижу, что в глубине Эпсилона-пять все ещё жив младший брат, прячущий за спиной шоколадное яйцо. Где-то в душе он Хавьер и очень хочет жить. Я смотрю на него и не могу вымолвить ни слова. Я бы схватила его за руку, заставила вспоминать, уверила бы, что не дам его в обиду и что пора перестать прятаться. Но что для Хавьера поток воспоминаний после стольких лет? Я помню всё так, будто это было вчера. А он прожил без памяти долгую жизнь. Захочет ли он пойти со мной? Ему могут нравиться мои рассказы о Сагане, но сам он практически всю жизнь не видел ничего, кроме корабля. Я во многих отношениях старше стоящего передо мной старика. Как бы то ни было, я всё ещё за него в ответе. И люблю его. Если не смогу убедить его покинуть корабль, то брошу эту затею. Без него я никуда не уйду. Я ставлю сумку на пол. – Эпсилон-пять, вы помните что-нибудь до стазиса? Хавьер наклоняет голову. – Я уже говорил. До – ничего не было. – Неправда, – отвечаю я, теряя терпение. Горло пересохло, и я пытаюсь сглотнуть. Если кто-нибудь заметит, что меня нет в спальне или видел, как я опускалась на лифте вместо того, чтобы подниматься… В общем, это мой последний шанс. Если я смогу вернуть ему воспоминания, с ними восстановится и прошлое. Истории, которые мы рассказываем, говорят о том, какие мы. – Помнишь, я дала тебе собачью галету, а сказала, что это сладкая овсяная плитка? Он наклоняет голову. – Что-о? – А когда мы украли у папы сигары и пробовали их зажечь? Ты тогда держал зажигалку и случайно опалил мне волосы. Я улыбаюсь. Он на секунду закрывает глаза, потом смотрит вперёд. – Или как мама, гуляя по пустыне за нашим домом, нашла раненого Торопыжку. И мы с тобой выкопали ему нору, но лопатой повредили систему для полива и затопили двор. Он закрывает глаза и трясёт головой. – Зетта-один, не понимаю. Я вздыхаю, наклоняюсь и вынимаю книгу, улавливая запах дома. – Эпсилон-пять? Можно вам кое-что почитать? Его лоб покрывается морщинами. – Это недолго. Я отступаю назад и сажусь на пол по-турецки, как всегда, разве что Хавьер не пристроится у меня на колене. – Ну, пожалуйста, это поможет Коллективу. Он морщит лоб, с любопытством смотрит на книгу и садится рядом. – Для Коллектива. Я кладу книгу ему на колено. Вижу, как он уставился на обложку, и у меня громко колотится сердце. Улыбка сползает у него с лица, он тянет руку к бабочке-монарху на обложке. – Я… Гладит пальцами оранжево-чёрные крылышки. Кожа Хавьера того же цвета, что у женщины и ребёнка на обложке. Он оглядывается на меня и морщит лоб. – Я… я… не знаю… Слёзы наворачиваются у меня на глазах. Книгу я читала ему тысячи раз, этот будет последним, если он меня не вспомнит. Хавьер наклоняется ближе и, открыв первую страницу, шепчет: – «Мечтатели». У меня дрожит голос. – «Однажды, упаковав подарки в рюкзак, мы перешли через мост, длинный, как вселенная. Перебрались, хоть и в страхе перед неизведанным. Очень хотелось пить». Так я читаю страницу за страницей, заглядывая ему в глаза. Хоть бы искра промелькнула. Я читаю громче про то, как они приходят на новую землю, про незнакомые и непонятные для них вещи, страх, ошибки. Они, как и мы, в поисках новой родины, безопасности и наконец находят новый волшебный дом. Я переворачиваю страницу, где нарисован ребёнок на коленях у матери. Как раньше сидели мы с Хавьером. Снова переворачиваю страницу с нарисованной наверху оранжево-чёрной бабочкой-монархом, готовой взлететь в любой момент. Хавьер, как всегда, касается её пальцами. Как… каждый… раз. Старик, сидящий передо мной, неожиданно снова становится моим младшим братом. Я выдавливаю последние слова: – «Книги стали нашим языком. Нашим домом. Книги стали нашей жизнью». Я заканчиваю читать и протягиваю ему книгу. У меня перехватывает дыхание. – Хавьер, хочешь её подержать?