«Идём», – оглядываясь, зовёт он. Кролик этого делать не должен. Я пытаюсь направить сон по мотивам сказания, однако ничего не меняется. Я смотрю на луну. «Петра, его там нет, – говорит Лита. – Вот он». Она показывает на кролика, прыгающего по пустыне. Луна без серой каймы светит, словно бледная мерцающая кожа Коллектива. «Смотри, куда он ведёт», – спокойно советует Лита. «Но я боюсь». «Волков бояться…» Я кричу, сама того не желая, и показываю на бескрайнюю пустыню. «Лита, это не океан! Я умру, если пойду следом. Ты как-то сказала, что в мире полно обманщиков, кролик может быть из таких». Я показываю на безжизненное тело Кетцалькоатля. «Посмотри, что с ним стало. Он пошёл за кроликом и умер». Тело божества превращается в пыль, поднимается вихрем и исчезает. Живот сводит от страха. «Так не должно быть. Лита, зачем ты меняешь истории?» Она смеётся. «Это не я, а ты». Она кивает на кролика. «Но если ты рискнешь довериться истории, глядишь, и найдёшь океан, который надо переплыть». Кролик прыгает дальше к горам, моя черепашка Торопыжка бредёт к дереву, к дыре, вырытой между корнями. Кругом тихо и спокойно. Торопыжка уже там. «Вернись», – зову я. Но он ползёт в норку между корнями и исчезает. «Лита», – поворачиваясь, зову я, но её тоже нет. Я ищу глазами кролика. Крохотная точка на краю пустыни исчезает вместе с горами. В пустыне я одна. Дерево исчезло. Просто ровный слой земли. Ветер не нашёптывает о Лите… или о её истории. Я испугана и растеряна. Свой шанс я упустила. Земля трясётся. Пыль поднимается в воздух, как вокруг Кетцалькоатля. – Лита! Вернись! – зову я, садясь в ячейке. Даже проснувшейся, мне кажется, что я совершила большую ошибку и мне больше не подвернётся возможность последовать за кроликом. В ячейке наверху тихо храпит Рыжий. Я проснулась, и сон кажется таким глупым. – Это просто сон, – шепчу я, глядя на потолок ячейки. В комнате что-то щёлкает. Я сажусь и вижу, как закрывается дверь. Глава двадцатая Остаток ночи сна ни в одном глазу – в голове лишь мысль: кто заходил в спальню. Кто видел мой порыв? Я, не торопясь, заплетаю косу, чтобы не выскочил ни один волосок, вешаю на плечо сумку с собранными образцами и встаю во весь рост первой в шеренге. Мы выходим из лифта, и я иду через зал к парню с подносом. Дойдя до него, я не пытаюсь вызвать у него улыбку или обменяться взглядами. Откусываю сразу половину порции, словно это пончик, а не еда для лошадей. Увидев Глиш, менее крупную версию Нилы, с той же самой утренней группой поглощающих биохлеб, подвигаюсь ближе и притворяюсь, что грызу остаток пайка. – Кто будет следующим? – говорит она. – Разве Лен был менее полезен, чем я? Я помню, как она говорила, что они с Леном были в одной творческой группе. Человек с широко поставленными глазами, «рыба-молот», её толкает. – Ты хочешь сказать, Глиш, что желаешь пожертвовать собой ради Коллектива. Он оглядывается и понижает голос. Один человек откашливается и нервно уходит. Рыба-молот продолжает: – Без Коллектива были бы войны и голод. Наше единодушие и согласие во всём гарантирует, что мы никогда не вернёмся к распрям. Он поднимает кусок биохлеба. – Никогда не будем голодать, потому что Коллектив искоренил различия и завышенные требования. Откуда ему знать? Он ведь никогда не был в музее и не видел произведений искусства от Сезанна до Сэвиджа, от Баския до Кало. Никогда не пробовал разнообразные кухни мира: от удона, японской лапши, до пасты букатини, от ирландской тушёнки до пепиан, гватемальского рагу. Повторяй, не повторяй бесконечно одно и то же вовсе не значит, что это истина. И неожиданно я понимаю, что такое догма. Рыба-молот бросает взгляд через плечо Глиш. Я прослеживаю за ним, благо это недалеко. Нила и Брик смотрят и слушают за спиной Глиш. Мне хочется её предупредить, но Глиш уже снова говорит: – Ни одна из наших работ или служб не важна, если мы не пожинаем её плодов… Она резко замолкает. И, повернувшись, видит тех, кто стоит за ней. Нила кивает Брику, и тот уходит. Окружающие цепенеют, как стадо оленей в свете фар. Глиш не шевелится – добыча чувствует себя жертвой хищника. На корабле не спрятаться. Тишина зависает надолго. Наконец я вижу Брика, он возвращается не один. Даже на расстоянии вижу рядом с ним гигантскую креветку-призрак. Так и назовём: Креветка. Он подходит ближе, и я замечаю испещрённый морщинами лоб от постоянно хмурого вида. Брик тормозит рядом с Нилой, а Креветка идёт к Глиш. Один из мужчин закрывает глаза. Креветка берёт Глиш под локоток. Она не двигается с места. – Ради Коллектива, – спокойно говорит она и без малейшего сопротивления уходит с ним, а он всё так же держит её под руку. Они входят в лифт и через мгновение исчезают из виду в тёмной металлической трубе. Я отворачиваюсь. Слова на потолке мигают быстрее. Или мне кажется. «Единодушие. Товарищество». – Для Коллектива, – говорит Рыба-молот. – Для Коллектива, – повторяют остальные. Войны нет. Голода тоже. Но какой ценой? Побег отсюда кажется всё более насущной и неотложной задачей.