Вместо этого секция трюма заполнена рядами стазисных капсул. Я улыбаюсь и зажимаю рот ладонью. Где-то сотня капсул. Я обхватываю себя руками, чувствуя, что вот-вот расплачусь. Нашла… Осталось определить, где моя семья. Может, мне удастся украсть ложку для кога. Поднять головы мамы или папы и положить её на шею сзади. Они начнут просыпаться, и нужно будет откачать слизь из дыхательных путей. На стазисных капсулах есть приспособления. Труднее всего будет вытащить и вымыть родителей, ведь они такие слабые. Но если я вытащу хоть одного из них, потом он поможет мне достать другого и Хавьера. Я видела, как вынимали Рыжего. Наверное, тяжело? Даже если Коллектив удалил воспоминания родителей, мама не забудет нашу охоту на фей. А папа вспомнит: «Кто там? – Петрикор». А Хавьеру я прочитаю «Мечтателей»… Я спешу вдоль рядов капсул, и огни дорожек оживают, но вдруг до меня доходит, что ни одна капсула не светится. С каждым шагом сердце уходит в пятки – с каждой пустой капсулой. Их десятки, и все пустые и тёмные. На каждой табличке с именем мигают оранжевые кнопки. Я наклоняюсь ниже и читаю: «Флинн». Догадавшись, что капсулы расположены в алфавитном порядке, я ищу первую букву своей фамилии. Рихтер, далее, Патнэм, Петерсон. Я глубоко дышу. Пекин. И наконец следующая… Пенья. Как и остальные, капсула пуста. Я держу руку на груди и наклоняюсь над ней. Единственный признак, что она работает – мигающая оранжевая кнопка. Глубоко в душе что-то мне подсказывает – уходи. Не нажимай. Не нажмёшь, и это не станет настоящим… Но я застываю на месте. Я закрываю глаза, набираю побольше воздуха, протягиваю руку и нажимаю на кнопку. Я смотрю на пустую капсулу и слушаю ровный голос: «Пенья Эми. Удаление памяти. Неудача. Перепрограммирование. Неудача. Выброс 24.07.2218». У меня подгибаются колени, и я падаю на пол. Выброс? Я хватаюсь за капсулу и судорожно глотаю воздух. Боюсь представить, что на самом деле значит это слово. Но я знаю. То же случилось с Беном. Я наклоняюсь над маминой капсулой. Меня словно выскребли изнутри, как тыкву. Скоро меня хватятся и будут искать. Но мне всё равно. Нашей совместной жизни на Сагане, обещанной мамой, не будет. Она не будет расчёсывать мне волосы и целовать в лоб, не возьмёт на охоту на фей на Сагане, где, наверное, больше растений и можно представить больше фей, чем на Земле. Даже если бы мы с мамой не искали одно и то же, всё равно были бы вместе. Я касаюсь рукой капсулы, надеясь почувствовать маму, но там пусто. – Мама? – шепчу я. Я сажусь на пол рядом с капсулой. Кажется, из дальнего угла этажа доносится шум, но никто не появляется. Потом прихожу в себя. Когда – не помню. Ползу к ещё одной капсуле, следующей. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – шепчу я и нажимаю на кнопку. «Пенья, Роберт. Удаление памяти: неудача. Перепрограммирование: неудача. Выброс 28.10.2277». Я касаюсь дна папиной капсулы. Грудь словно раздавили огромным кулаком. Глаза горят, и я изо всех сил пытаюсь глотнуть воздуха. Какая страшная несправедливость. Как можно уничтожить столько людей? Мои родители просто хотели, чтобы мы были вместе. Кажется, я опять слышу шум, но мне всё равно. Родители ушли навеки в разное время. Между событиями прошла целая жизнь. Помню, как мама шутила, но именно так я и представляла их уход – лежат рядом в саду на клумбе. Вместе. Теперь же в голову лезет другой образ. Они парят в открытом космосе, каждый сам по себе. Не старые, такие же, как в тот день, когда мы покинули Землю. Застывшие и одинокие. Биобулка в желудке бунтует. Ещё немного, и весь ужин оказывается на полу. Я вытираю рот и ложусь рядом с папиной капсулой. Я набираю побольше воздуха и подхожу к следующей капсуле. Смотреть не хочется, но я должна знать. Как и в капсулах родителей, над табличкой с именем медленно мигает оранжевым светом кнопка: «Пенья, Хавьер» – надпись едва заметна. Я заглядываю в капсулу. Пусто. Значит, и Хавьера… Никого не осталось. Из дальнего угла этажа эхом доносится скрип металлической двери. – Кто там? – спрашивает из темноты хриплый голос. Я возвращаюсь бегом, тем же путем, спотыкаясь, поднимаюсь по лестнице, а по щекам струятся горячие слёзы. Глава шестнадцатая Когда я возвращаюсь в нашу комнату, капсул уже нет. Их место у стены, как и в спальнях Коллектива, заняли похожие на соты в улье шестигранные ячейки с подсветкой изнутри. В двух норках видны тени Рыжего и Зетты-четыре. Я вползаю в нору по соседству с девочкой. На пластиковый матрас ручьем льются слёзы. А Хавьера-то за что? Он же был совсем маленький. Наверное, я бы чувствовала себя лучше, если бы перепрограммирование в моём коге сработало. По крайней мере, ничего бы не помнила, как остальные. Не лежала бы, мечтая умереть вместе с семьёй. Только скажи я Канцлеру, что всё помню, она или выбросит меня, или перепрограммирует. И то, и другое лучше, чем всю жизнь представлять, что же случилось с мамой, папой и Хавьером. Зетта-четыре хнычет во сне. Без кога они с Рыжим больше не получают загрузки. Она вздрагивает, бьётся о стенку кровати, сотрясая соты. – Мама, ты же говорила только про один укол! Будет больно! Я сажусь у себя в ячейке и ударяюсь головой. У Зетты-четыре не должно быть воспоминаний о Земле. Даже во сне. Почему она помнит маму и поход к врачу? Я вылезаю из ячейки и бужу её, гладя по руке. Она визжит и отдёргивает руку. Я не могу оставить её в этом аду и толкаю, вынуждая проснуться. Она вздрагивает и поворачивается ко мне. – Зетта-один, что… Она хватает воздух, морщит лоб и стучит по нему кулаком, словно пытается что-то вытрясти. – Странно… У неё дрожит подбородок. – Она не настоящая. Она смотрит на меня со слезами на глазах. – Да? Я знаю, что внизу, в трюме, стоит пустая капсула с именем её матери на табличке. И глубоко в душе Зетта-четыре тоскует по той, которую больше не увидит. А мне мама не снится. Зетта-четыре может притвориться, что и боль не настоящая. А вот мне не дано вернуться и поговорить с мамой и сказать, как я жалею, что напугала её тогда, по пути на корабль. – Ложись спать, – шепчу я Зетте-четыре. – Завтра поговорим. Она укладывается спать. У неё перехватывает дыхание: хотя она и думает, что это только сон, чувства ещё бурлят. Я размышляю, как бы её успокоила Лита. Может, я только хуже сделаю, как с Хавьером? В голове эхом отдаётся мамин голос: «Правда, Петра, сейчас не время для историй». Жаль, что в последний день я противилась лететь на корабле. Жаль, что именно эти мамины слова стали последними. Зетту-четыре трясёт. Наверное, стоит рискнуть. Я глажу её пушистые волосы. У меня дрожит голос. – Arrorró mi niño, arrorró mi sol, arrorró pedazo de mi corazón. Я спешу вытереть глаза. Зетта-четыре укладывается лицом ко мне. – Зетта-один, что это за песня? Я откашливаюсь. – Это называется arrullo, колыбельная. У меня не очень хорошо получается. – Aluro, – неправильно произносит она. – Мне нравится. Она трёт глаза тыльной стороной руки. – Зетта-один? – Да? – Почему от этих снов я плачу? Я ведь не должна плакать. Может, сказать Канцлеру? – Нет! Я накрываю ладонью её ручонку. В голову приходят слова, услышанные у маминой и папиной капсул: «Удаление памяти: неудача. Перепрограммирование: неудача. Выброс…» – О снах никому ни слова. Этим делиться с Коллективом нельзя. – Ты думаешь? – спрашивает она. – Точно. Давай расскажу тебе кое-что.