Глава двенадцатая Слышится тихий женский голос: – Расскажите о вашей роли. Я отхаркиваю зелёную слизь. Понимаю, что сейчас себя выдам. – Я… я Зетта-один, – говорю я скрипучим голосом. – Эксперт по ботанике и геологии. Служу и подчиняюсь Коллективу. О Господи! Переврала строку. Не подчиняюсь. Просто служу. Канцлер хмурит лоб, и под её прозрачной кожей дёргается бледная вена. – Брик, поднимите её, – приказывает Канцлер. Мужчина по имени Брик поднимает меня за подмышки и сажает. Берёт холодной рукой за подбородок и вертит голову из стороны в сторону. – Восхитительно, – говорит он. Как и у дамы, над левой бровью у него проходит ярко-голубая вена, словно он нанёс тени для глаз не там, где надо. И точно так же, как и у женщины, нижняя часть лица в тени из-за высоких скул. У него тоже полные губы, не от макияжа или накачивания, как делали дома, на Земле, модницы. Череп покрывают похожие косички. Я смотрю на женщину рядом с ним, у которой точно такие же черты лица. Что же произошло с ними за последние триста восемьдесят лет? Я вспоминаю уроки биологии и учительницу мисс Кантор, которая рассказывала нам о перечных бабочках в Англии, об их новом камуфляжном цвете под сажу, скрывающем их от птиц. Они так быстро эволюционировали. Но те бабочки были хотя бы красивы. Здесь же ничего подобного. Я вспоминаю высказывание дамы о защитном фильтре для кожи. Уж не проделали ли они над собой опыты? Просто так, чтобы не отличаться друг от друга. Я сглатываю, морщась, слюна похожа на горячие угли. Брик подносит к моим губам небольшую чашку. Не зная, что делать, я отхлёбываю, но не глотаю, а держу жидкость за щекой. Проходят секунды, и боль исчезает. Я глотаю остатки и вздрагиваю: по телу волной прокатывается тепло. Немного напоминает какао Литы, только гораздо крепче. Я понятия не имею, как должны себя вести люди со стёртой памятью: говорить, ходить, поэтому сижу тихонько, держа руки по швам. Через две капсулы от меня кашляет маленькая девочка и отхаркивает густую слизь. – Хорошо. Выплюнь всё до конца. Мужчина легонько стучит ей по спине. – Скажи, как тебя зовут. Девочка отвечает тоненьким голоском: – Я Зетта-четыре, эксперт по нанотехнологиям и хирургии. Я служу Коллективу. Она даже не морщится, когда мужчина смотрит ей в глаза и близко подносит свой прозрачный нос к её лицу. Зетта-четыре с Хавьером, наверное, одногодки. Она сидит неподвижно, а мужчина сгибает её кисти вверх и вниз. – У неё такие маленькие пальчики, просто идеальные. Брик поворачивается ко мне и берёт за ручку корпоскоп. Он подключает его, как всегда делал педиатр, и прибор сверкает розовым светом. Брик наклоняется, начиная осмотр с ног, потом ведёт прибором по коже вверх, время от времени отстраняясь на длину вытянутой руки и глядя на экран. Когда он проводит им выше пупка, мне хочется стукнуть его по руке, но я понимаю, что надо закрыть рот на замок и играть свою роль. Брик подносит конец прибора к губам, нажимает на кнопку и говорит в него так же, как в микрофон. – Пульс в пределах нормы. Он ведёт руку снизу вверх. О Господи! Глаза… Рука пока низко, и я не вижу прибора, но чувствую, как он ползёт по шее, подбородку, около губ… Дойдя до переносицы, корпоскоп гудит и мигает ярко-розовым. Всё кончено. Брик наклоняется, вглядывается. Он так близко, и свет в комнате такой яркий, что даже я вижу крохотные кровеносные сосуды, паутиной покрывающие бледную радужную оболочку. – Канцлер? Мне кажется, вам будет интересно, – сообщает он. Я застываю на месте, не в силах шевельнуться. У меня перехватывает дыхание. Кажется, я понимаю, что такое шок. Канцлер смотрит на экран. – Гм, изъян. Она нажимает на кнопку. «Глазная болезнь. Диагноз: retinitis pigmentosa», – суровым тоном сообщает корпоскоп. – Её глаза ничем не отличаются от остальных, – говорит Брик. Канцлер вздыхает: – Многие физические недостатки не видны невооружённым глазом. Я стискиваю зубы. Родители, конечно, пытались меня защитить, но я же не инвалид. Брик снова сканирует мои глаза и качает головой. Просто не верится, что я преодолела столько трудностей и пережила много веков, чтобы вот так закончить путь. Но мы знали правила, и всё-таки принесли в новый мир болезнь. Родители поклялись, что я здорова, и подписали подложную медицинскую справку. Дежурные избавились от Бена за менее тяжкие грехи. Я размеренно дышу и сажусь на трясущиеся руки. Но с головой у меня всё в порядке. Если от меня решат избавиться, перед уходом я выскажу им своё мнение. Я тут же разжимаю зубы и открываю рот, чтобы сказать всё, что думаю… Канцлер поворачивается к Брику. – Не имеет значения. Её глаза нас не интересуют. Нам нужен мозг. Я поворачиваюсь к ней. – И всё же в физическом плане они своеобразны, – с сарказмом говорит Брик. Кто бы говорил! – Коллектив приложил огромные усилия, чтобы исключить подобное. Так ведь, Брик? Брик съёживается. – Да, Канцлер. – Поэтому у нас полное единодушие, – шепчет она ему на ухо. Он едва заметно кивает. – Мне кажется, мы проделали достаточно большую работу, чтобы примириться с небольшой физической вариацией. – Она поворачивается ко мне и смотрит в глаза. – Они слишком древние, не нужно обращать внимание на внешность. Благодаря нам и программированию, их мозг представляет ценность. Именно это нам интересно. – Конечно, – соглашается Брик и откладывает корпоскоп. Я не отрываю глаз от Канцлера. Может, они не такие уж и плохие? В сущности, это не они выбросили Бена. А предыдущее поколение. Этот Коллектив не гонит меня прочь из-за больных глаз, как люди на Земле. В конце концов, прошло почти четыреста лет. Может, они изменились. Всё же Сума плавает в капсуле рядом со мной, её мозг стёрт снова. Как сказал папа, важно, как далеко они зайдут. Сейчас мне всё равно, почему они хотят, чтобы мы всё забыли. Нужно придерживаться роли, пока не найду родителей и брата. Брик накрывает меня тяжёлым одеялом. Одеяло набухает, и из него льётся тёплая вода, смывая липкий гель. Гель смыли, и из одеяла на очищенную кожу дует тёплый воздух, приглушая шум в комнате. Как учили, я не спеша, не упуская ни единой мелочи, осматриваю комнату. Здесь должно быть восемнадцать капсул. Осталось только четыре, включая мою, маленькой девочки Зетта-четыре, капсулу с Сумой и ещё одну. Сума, или Зетта-два, опять в стазисе в углу. Итак, последним поднимают Зетта-три и сажают на стол. Как только он выпрямляется, я вижу, что он слишком худой и высокий для Хавьера. – Зетта-три, откройте глаза. Я сравниваю свою конопатую коричневую кожу и его. Его кожа почти сияет под веснушками. Я отказываюсь принимать, что всех зовут «Зетта». И решаю придумать для нас свои собственные имена. Под шапочкой обнаруживается рыжеватый блондин. Рыжий. Вот и имя. Канцлер толкает зонд по языку Рыжего и осматривает горло. – Удаляйте. – Зетта-три, откройте рот, – говорит Брик.