– Да. – Мне очень интересно, почему вам понадобилось столько лет, чтобы вернуться в Лондон. Не открывая глаз, она улыбнулась. – Я ждала, когда смогу встретиться лицом к лицу с прошлым. Как и ты, Мэдди. Тяжело возвращаться домой с несчастливыми воспоминаниями. Я выпрямилась, почувствовав укол в груди. Сделав вид, что не расслышала, я спросила: – Вы когда-нибудь подумывали вернуться в Теннесси? – Я бы вернулась к незнакомцам. Лондон стал моим домом. Я написала своей семье сразу после войны, чтобы они не волновались. Я известила их, что выжила, но сказала, что возвращаться в Теннесси не собираюсь. Ее грудь поднималась и опадала, и я ждала, когда она продолжит. Когда этого не произошло, я встала, собираясь уйти. – Не жди так долго, Мэдди. Встань лицом к лицу со своими страхами. Прохождение через огонь не так болезненно, как его ожидание. Я остановилась и обернулась. – Простите? Но глаза Прешес были закрыты, грудь вздымалась и опадала, словно во сне. Я подождала немного, а затем пошла к окнам, чтобы закрыть занавески. Без лунного света мне пришлось включить фонарь на телефоне, чтобы выбраться из комнаты. Я сделала пару шагов, когда луч света выхватил из темноты небольшой белый прямоугольник на ковре. Наклонившись, я подняла его, чтобы получше рассмотреть в своей комнате. Включив фонарик, я едва не охнула от неожиданности, но тут же поняла, что передо мной Грэм в форме Королевских ВВС. Всего на мгновение мне показалось, что это Колин. У них одинаковая застенчивая улыбка и подбородок с ямочкой. Одинаковые светлые волосы. Казалось, совпадало даже расположение веснушек на носах. Хотя, конечно же, я не много внимания уделяла веснушкам Колина. Я наклонилась, чтобы рассмотреть получше. Генетика – забавная вещь. Колин напоминал своего прадедушку больше, чем родителей или бабушку. Я больше походила на тетю Кэсси, чем на маму, так что это не так уж и невероятно. И все же я вспомнила, как, увидев отца Колина, подумала, что он выглядит знакомо. Что-то в его лице отсылало к общему древнему предку. Перевернув фотографию, я снова увидела женский почерк. «Сладких снов, моя любовь». Я зевнула. Было слишком поздно, чтобы бодрствовать и уж тем более думать. И все же что-то в этих словах острой иглой вонзилось мне в мозг – вонзилось и тут же пропало. Внезапно я вздрогнула, услышав шум в передней части квартиры. Я выключила свет и, затаив дыхание, прислушалась. Это могла быть Лаура, но, выйдя на цыпочках в коридор, я не увидела света на кухне, и дверь спальни Колина была все так же закрыта. Я сделала шаг, поморщившись от скрипа старого деревянного пола. Снова остановилась, расслышав странный шорох. Я подумала было вызвать полицию, но ведь я сама лично закрывала двери на засов и включала сигнализацию. Скорее заинтересованная, чем напуганная, я прокралась по коридору, стараясь ступать возле стен, где пол не скрипел так громко, – этому старому приему я научилась в доме деда. Плечо задело одну из фотографий, но она осталась висеть на гвозде. В фойе я снова остановилась, чтобы прислушаться, укрывшись в тени. Лунный свет, льющийся сквозь витражные окна, рисовал причудливые узоры на полу и стенах. Из-под слегка приоткрытой двери в гостиную лился тусклый свет. Внутри что-то зашуршало, после чего последовал хлопок, как будто на пол упал тяжелый предмет. Кто бы там ни был, он не старался остаться незамеченным. Чуть более уверенно я пересекла фойе и заглянула за дверь. Колин стоял перед столом у окна, в ногах у него виднелась коробка Софии для канцелярских принадлежностей, поверхность стола была завалена старыми письмами. Его куртка валялась на кушетке, а рубашка была не заправлена. Он провел пальцами по волосам и застонал от досады. – Что ты делаешь? Он повернул голову, но не вздрогнул, словно ждал меня. – Извини. Я надеялся, что не разбужу тебя. Но я до одиннадцати сидел в офисе, а потом подумал, что потрачу несколько минут, покопаюсь здесь, вдруг найду Грэма или Еву. – Он выпрямился и обернулся, чтобы посмотреть мне в глаза. – Я хотел позвать тебя, но не знаю, во сколько ты ложишься. – Обычно в одиннадцать. Если только не занимаюсь правкой или поджимают сроки. Но обычно выключаю свет в одиннадцать. – Я не спрашивал, но спасибо, – проговорил он. Я почувствовала, как кровь прилила к лицу, порадовавшись тому, что горела лишь одна небольшая настольная лампа с его стороны комнаты. – Как бабушка? По дороге домой у нее был не очень хороший вид. – Ей, кажется, гораздо лучше. Я только что уложила ее в постель. – Я бросила взгляд на стол за его спиной. – Это письма Софии? Я подошла и встала рядом с ним, ощутив слабый запах «скотча» и отметив хрустальный стакан на краю стола – пустой, если не считать пары кубиков льда. – Да. – Он снова повернулся к письмам. – У Софии было так много друзей. Долго же мне пришлось с ними разбираться. – Нашел что-нибудь от Евы? Он покачал головой. – Кроме той записки по поводу оставленной сумочки – ничего. Что довольно странно. Они же близкие люди, раз уж София сделала ее подружкой невесты. – Согласна, хотя Ева могла и не любить писать письма. Может, она стеснялась своего почерка. Я, например, пишу как курица лапой. – Никогда не видел, как курица пишет лапой, так что ничего сказать не могу. С другой стороны, я не видел ни единого твоего письма, так что, возможно, ты и права. – Именно поэтому я пишу по электронной почте или отправляю эсэмэски. Чтобы у людей не болела голова после расшифровки куриного почерка. – Я ничего от тебя не получал, так что поверю на слово. Его голос звучал почти враждебно, что совершенно не походило на того Колина, которого я знала. – Ты в порядке? Он потер лицо ладонями, а затем зарылся пальцами в волосы, став похожим на человека, только что вставшего из постели. – Извини. Тяжелый денек был. И это все, – он указал на письма, – сплошное расстройство. И я, боюсь, слегка перепил. Я скрестила на груди руки. – Не думала, что ты пьешь. – Обычно нет. Но отчаянные времена… ну, ты знаешь. Я вскинула бровь. – Отчаянные времена? – Отчаянные времена требуют отчаянных мер. Предположительно, это слова Гиппократа. Ты знаешь Гиппократа? – Лично – нет. – Я не могла понять, нравится ли мне такой вариант Колина. Он весь словно наэлектризовался и ощетинился. Думаю, если бы я подошла к нему и дотронулась до его обнаженного запястья, выглядывавшего из-под закатанного рукава, меня шарахнуло бы молнией. – Но пить в одиночку точно не стоит. Он приподнял брови, а затем прошел через всю комнату к пристенному столику, на котором стоял хрустальный графинчик с янтарного цвета жидкостью. – Я не в этом смысле. Не слушая меня, он бросил два кусочка льда в стакан, после чего сдобрил его щедрой порцией «скотча». Подошел ко мне и вручил стакан мне. – Я не любительница «скотча» и, если честно, не люблю пить в одиночестве… Он взял мой стакан, сделал из него глоток и вернул мне его. – Вот. Проблема решена. – Повернувшись к письмам, он произнес: – До сорок шестого года никаких писем от Прешес. Если она, Ева и София жили в одном городе, то писать было особенно незачем, хотя, конечно, тогда не было сотовых телефонов, поэтому многие обменивались записками. – Он нахмурился. – И есть довольно много писем Прешес из Франции и Софии с сорок шестого по семьдесят первый, когда бабушка вернулась в Лондон. В них полно обсуждений лондонской квартиры и «нашего милого мальчика» – видимо, моего отца, так как он был единственным ребенком Софии, – но ни единого упоминания о Грэме. – А что насчет Уильяма? К сорок пятому, как мы знаем, он уже погиб, следовательно, если и Грэма не упоминают, значит… Я не закончила предложение. – В том-то и дело – Уильяма упоминают. И довольно часто. Видимо, София перевезла его тело с французского кладбища и похоронила в нашем местном приходе. Это повлекло за собой шквал вопросов о детстве Уильяма. Видимо, в детстве мой отец увлекался тем же, что и дядя Уильям, и это обсуждали во многих письмах. – Но ни слова про Грэма. Кубик льда плавал в моем стакане. Я некоторое время следила за ним, а затем сделала глоток, постаравшись не сморщиться, когда «скотч» обжег мне горло. – Не то чтобы ни слова. Такое ощущение, что они намеренно умалчивали о нем. – Может быть, чтобы защитить Софию? – А может, Прешес? «Скотч» согревал мою кровь, пока выводы укладывались в моей голове. Я взболтнула напиток, затем сделала еще глоток. – Это было бы странно. Прешес рассказывала, что Грэм и Ева безумно любили друг друга. С какой стати Софии понадобилось бы скрывать от Прешес информацию о Грэме? – Все чудесатее и чудесатее. Я улыбнулась. – Это Алиса из «Алисы в стране чудес». Я это помню, потому что много раз читала ее сестрам. Я ее чуть ли не наизусть запомнила. Уголок его рта приподнялся.