– Трем сестрам, да? Я посмотрела на него. – Не ожидала, что ты это помнишь. – Нокси – та, которая выходит замуж в декабре, Сара Фрэнсис и Аманда, кажется. Он не улыбался и не хмурился, но выражение его лица казалось мне непривычным. Не зная, что сказать, я подняла стакан и сделала еще один глоток. – Вроде бы ты говорила, что не любишь «скотч». – Я сказала, что это не мой излюбленный напиток. Если перетерпеть то, как он обжигает горло, то потом ощущение довольно приятное. – Я снова сделала глоток. Вспомнив кое-что, я спросила: – Ты не брал саквояж с чердака своей мамы? Я везде его искала, но так и не нашла. – Брал, – проговорил он, нахмурившись. – Но оставил его в «Ровере». Могу принести его завтра, если тебя это устроит. Я медленно кивнула, сосредоточенно глядя на окно и на залитую лунным светом ночь. Это напомнило мне о Прешес и ее сумочке в форме коробки, об ощущении, что там внутри что-то двигалось, когда я относила ее к комоду. Я достала фотографию Грэма из заднего кармана и протянула Колину, чтобы он посмотрел. – Мне кажется, Прешес хранит в сумочке Евы какие-то особенные сувениры. Она перебирала их, когда я вошла к ней в комнату, а это упало на пол. Колин взял фотографию и, прищурившись, принялся изучать ее. – Я действительно не вижу сходства. Ну может, разве только у носа. Я забрала у него фотографию и закатила глаза. – Ради всего святого, Колин! Да вы один в один. Он снова одарил меня своей полуулыбкой. – А ты разве не говорила что-то по поводу того, что он красавчик? – Вообще-то это была Арабелла. Хотя я могла и согласиться с ней. Он странно взглянул на меня, поэтому я быстро сделала еще глоток виски. Он мягко забрал стакан у меня из руки. – Мне кажется, тебе достаточно, Мэдисон. Особенно если ты не привыкла к нему. Я хотела возразить, но у меня в голове все крутился образ Прешес с сумочкой в руках. Ее слова, что в сумочке хранятся ее воспоминания. Фотография на полу. – Помнишь, куда мы положили коробку с сумочками? Арабелла сказала, что не хочет их разбирать, пока мы не определимся с большинством нарядов, но мне кажется, что мы до этой точки уже дошли. – Я уже спустил их обратно в кладовую, но могу поднять обратно. – Было бы чудесно. Мне кажется, нам стоит заняться сумочками. Посмотреть, нет ли там чего внутри. – Я легкомысленно улыбнулась, не понимая, «скотч» ли тому причина или моя замечательная идея. – Я бы могла найти массу всяческих повседневных мелочей, чтобы дополнить выставку и статью. Сможешь завтра принести? – Конечно, могу даже до работы. Не раздумывая, я обвила руками его шею. – Ты просто чудо, спасибо тебе! Его лицо оказалось настолько близко, что я могла пересчитать веснушки на переносице. Я насчитала четыре. – И красавчик, не забудь. Я подумала, что стоит рассмеяться, откинуть голову назад и не воспринимать всерьез наш небольшой разговор. Но блеск в его глазах, лунный свет за окном и медленное тиканье часов на каминной полке заставили меня остановиться. Заставили мой взгляд сместиться с его глаз на его красивые губы, вынудили мои руки потянуть его голову к моей и поцеловать его. Он вздохнул, покоряясь, а затем его руки прижимали меня все ближе, а может, это мои руки прижимали его все ближе, и мои руки впились ему в волосы, а его губы целовали мои в ответ, и мои пальцы расстегивали его рубашку. Я хотела убедить себя, что это все «скотч», который согрел мне кровь, забрал мое сердце и заботливо держал его, который напомнил мне о надеждах девушки, которой я когда-то была. Часы на каминной полке зазвонили, разрушили чары, напомнив мне о женщине, которой я была теперь. Я снова все понимала: впившийся в спину стол, тихо падающие на пол письма. И Колина, который целовал мне шею, гладя мою кожу. Я положила руку ему на грудь; он остановился, поднял голову – в его глазах стоял вопрос. – Плохая идея. Он долго смотрел на меня, затем встал и аккуратно притянул меня к себе – так, чтобы наши лица оказались близко, но не касались друг друга. Я поймала себя на том, что смотрю на его нос и снова и снова мысленно считаю до четырех. Все, что угодно, лишь бы не смотреть ему в глаза. – Если тебе кажется, что ты испытываешь ко мне чувства, не нужно, – проговорила я. – По-моему, уже поздновато менять свое решение. Его губы изогнулись в улыбке, и кровь по моим венам побежала быстрее. Я покачала головой. – Это было бы большой ошибкой. Мне нельзя… нельзя заводить отношения. – Почему? Из-за твоей уверенности, что тебе суждено умереть молодой? Даже если наука говорит, что наличие этого чужеродного гена, унаследованного от матери, не свидетельствует ровным счетом ни о чем? Я стояла, зажмурившись, пока его слова скакали в моей голове в поисках места для посадки. Но я уже провела полжизни, смиряясь с концом, который меня ожидал, и мое убеждение слишком глубоко укоренилось во мне, чтобы допускать какую-либо иную позицию. – Мне не суждено состариться. Я не буду так поступать с людьми, которых люблю. Он оглядел меня с ног до головы. – Звучит так, будто ты частенько сидишь в кресле-качалке, или как там у твоей тети Кэсси говорится. Я чуть улыбнулась. – Ничего не могу с собой поделать. Я пыталась думать по-другому, но не получается. Он стал застегивать свою рубашку. – Тяжело, наверное, в таком молодом возрасте знать, как пройдет остаток твоей жизни, Мэдисон. Схватив куртку с кушетки и закинув ее на плечо, он проговорил: – Даже если тебе осталось всего девять лет жизни, ты должна прожить их. И позволить людям, которые тебя любят, решить, что они могут выдержать, а что нет. Он выключил настольную лампу. На мебель опустился отблеск луны, смягчая углы. – Спокойной ночи, Мэдисон. Он наклонился поцеловать меня в щеку, и вышел из комнаты. В лучах лунного света я сидела и ждала, пока не услышала скрип его шагов по коридору, а затем – безжалостный хлопок двери в спальню. Глава 25 Лондон 18 декабря 1939 года Ева сидела в передней гостиной возле радиоприемника, цитируя по памяти свое любимое стихотворение Уордсуорта. Грэм подарил ей сборник стихов, и она изо всех сил старалась выучить их все, чтобы удивить его, когда они снова увидятся. Закрыв глаза, она громко, с использованием интонации и выговоров, которым обучилась, слушая радиопередачи Би-би-си, декламировала: Спокойным обновлением; и чувства Отрад забытых, тех, что, может быть, Немалое влияние окажут На лучшее, что знает человек, — На мелкие, невидные деянья Любви и доброты.