Лаура и Оскар спали рядом в другой спальне, но с их конца коридора не раздавалось ни звука. Я подошла к двери Прешес и, коротко постучав, вошла в пустую гостиную, освещенную небольшим светильником. Постучав еще раз, я вошла в спальню. Все окна были открыты: комнату заполняли тихие звуки птичьего щебетания и запах скошенной травы из парка. Несмотря на то, что здание стояло на Мэрилебон-Роуд, задняя сторона, на которую выходили окна спален, вполне могла сойти за деревню из-за отсутствия уличного шума. В комнату лился лунный свет, падая на белое покрывало на пустой кровати. Я вздрогнула и тут же рванула вперед, ожидая найти Прешес на полу. Но вместо этого я снова услышала стон, исходящий от стула возле окна, и прищурилась, давая глазам освоиться в залитой лунным светом комнате. Прешес сидела совершенно неподвижно, склонив голову над чем-то у себя на коленях. Неприбранные волосы рассыпались вокруг оплечий ее блеклой ночной сорочки, а лунный свет выбелил их до цвета хлопка. Она подняла на меня глаза – лунный свет превратил ее снова в двадцатидвухлетнюю девушку. – Вы в порядке? – спросила я, подойдя сбоку и присев на колено. – Мне показалось, что я слышала, как вы кого-то зовете. Это было не совсем верно, но я решила, что ей было легче принять такое, чем «я слышала, как вы стонете». Потому что стон можно было истолковать как слабость, а что-то в Прешес Дюбо не вязалось с этим словом. – Я в порядке, – проговорила она, хотя влага на ее щеках говорила мне об обратном. В окно потянуло холодом. – Вам не холодно? Я могу закрыть их. Я хотела подняться, но она положила ладонь мне на руку. – Не нужно. Мне нравится свежий воздух. – Почему вы не в кровати? – Наверное, мне стоит спросить тебя о том же. Она мне так сильно напомнила тетю Люсинду, что я не сдержала улыбки. – Я хотела узнать, не нужно ли вам чего. На часах полчетвертого утра. – Да? – В ее голосе чувствовалась усталость. Не изнеможение и не разбитость, а что-то глубокое, с самого дна души, годами терзавшее ее. – Время для меня теперь течет иначе. Я знаю, оно здесь, ждет меня. Это как смотреть на остановившиеся часы, когда все еще слышишь их тиканье. – Она немного склонила голову. Мягкий свет залил ее лицо, стирая морщины вокруг рта и глаз. – Как и ты, Мэдди. Но я стара, мне положено. Ее слова больно кольнули меня. – Что вы имеете в виду? Я скорее услышала шорох ткани, чем увидела, как она пожимает плечами. – Ты слишком молода, чтобы знать, чем закончится твоя история. Ты даже еще не поняла, что в жизни больше чем одна история. И каждая из них заканчивается отдельно. Конец одной истории совершенно не означает, что закончилась ты. Я изобразила беззаботность, которой не ощущала. – И мне потребуется девяносто девять лет, чтобы понять это? – Мне потребовалось семьдесят, но я, наверное, просто не самая способная ученица. А представь всех тех, кто так никогда ничего и не понял. Мне кажется, из всех трагедий в мире эта – самая худшая. Я сдержала не до конца созревший ответ. Ночь – слишком позднее время, чтобы спорить о смысле жизни. И кроме того, я подозревала, что она могла оказаться права. – Время уже позднее. Вам бы поспать немного. – Ты когда-нибудь влюблялась? – спросила она так, словно я ничего ей только что не говорила. – Нет, – быстро проговорила я, проигнорировав мелькнувший на задворках разума образ Колина: его красивые глаза и улыбку, появлявшуюся на лице словно бы случайно. Может, в том была повинна темнота, а может, то, что моему исповеднику было почти сто лет, и ему случалось слышать вещи и похуже, но я добавила: – Моя бабушка и мама умерли молодыми, и я, видимо, тоже умру молодой. И было бы нечестно завести отношения только ради того, чтобы разделить с кем-то свое несчастье. В комнате стояла тишина, если не считать мирного тиканья часов где-то поблизости. Я ощущала на себе ее изучающий взгляд. – Моя милая Мэдди. Жизнь – это перевоплощение. – Она сделала ударение на последнем слове, словно я могла неправильно истолковать или перепутать значение сказанного. – Если тебе не нравится, чем потчует тебя жизнь, тогда включи духовку и начинай готовить что-нибудь вкусное. Я с удивлением почувствовала, что улыбаюсь. – Это ваша мама говорила? Она отвела взгляд в сторону. – Да. И она была совершенно права. – Она медленно подняла с колен темный предмет. – Будь так любезна, положи это на комод, мне, наверное, стоит вздремнуть. Аккуратнее – в ней полно воспоминаний. Я забрала у нее эту вещь, узнав прямоугольные очертания старой шелковой сумочки с вышивкой. Когда я ставила ее на комод, внутри что-то сдвинулось. Портсигар – решила я – с латинскими словами и пчелой на лицевой стороне. Портсигар, который когда-то принадлежал иллюзорной Еве. Когда я помогла Прешес лечь в постель и укрыла ее одеялом, она сказала: – Тебе нужно найти Еву, Мэдди. Она – единственная, кто сможет тебе помочь. – Помочь мне? Я не знала, заговаривалась ли она и понимала ли она вообще, что говорит. Но и в том и в другом случае я боялась услышать ответ. – Ева была потрясающей женщиной. Она всегда знала, кто она есть. И понимала, что перевоплотиться всегда лучше, чем сдаться. Я мягко проговорила: – Вы знаете, Прешес, возможно, Евы уже нет в живых. Я бы с радостью записала и ее истории, пока я здесь. За рамками модельного бизнеса и моды. Я хочу услышать историю взросления двух женщин в тяжелые времена. Это был бы прекрасный способ сберечь ваши воспоминания для будущих поколений. Уголки ее рта опустились. – Чушь. Что толку в перевоплощении, если человек не хочет оставить свое прошлое в прошлом? Я никогда не собиралась щеголять своим, как новым нарядом. Я внимательно посмотрела на нее, на ее упрямо выпяченный подбородок, и поняла, что думаю о том, какую часть прошлого она скрывает. По моему опыту, глубже всего покоились самые темные секреты. – Вы из-за этого не говорите о своей работе с Сопротивлением? София была уверена, что вы – герой, но никто до сих пор не знает этой истории. Уверена, нам есть что послушать. Тишина затягивалась, разбавляемая лишь тиканьем часов. Когда она заговорила, мне пришлось наклониться, чтобы расслышать ее. – «На мелкие, невидные деянья любви и доброты». Я нахмурилась, припоминая, что слышала эти строки раньше. – Уордсуорт, – проговорила она. – Это строки из его стихотворения. Ева их цитировала раз за разом, чтобы отработать акцент и произношение. – Не понимаю. – Невидные деянья любви и доброты. Понимаешь, Мэдди, некоторые широкие жесты и героические поступки не попадают в учебники по истории. Но это не означает, что их не было. – Но разве вы не хотите, чтобы любящие вас люди узнали об этом? – Нет. Потому что потом они спросят: «Почему?» – Она посмотрела на висящее на моей груди ожерелье в форме сердца. – Ты сохраняла свою семью после смерти матери. Из-за чувства вины? Из-за того, что что-то сделала или не сделала, пока твоя мать была жива? Думаешь, ты могла бы изменить результат? У меня жгло в груди от тлеющих воспоминаний о последних месяцах жизни мамы и обо всем том, что озвучила Прешес. – Зачем вы сказали это? – Потому что ни один героический поступок не совершается ради самого акта героизма. Это всегда расплата, всегда покаяние. Всегда исправление. Наклонившись к ней, я услышала свое дыхание в такт с тиканьем часов. – А что вы исправили? Она улыбнулась мне в свете луны. – Ты первая. Я откинулась назад, пытаясь обуздать свои чувства. Откашлялась, подбирая нейтральную тему, чтобы уснуть после этого. – Тетя прислала мне листья магнолии из дома. Если хотите, я могла бы украсить ими квартиру. Она недоуменно смотрела на меня. – Каминную полку или обеденный стол. Я не очень хорошо разбираюсь в подобных вещах, но моя мама разбиралась, так что я просто повторю то, что делала она. – Конечно, украшай на здоровье. – Она махнула рукой, и в лунном свете ее пальцы походили на птичьи крылья. – Это место нужно немного освежить. – Оно не менялось с сороковых? – Немного. – Я почувствовала на себе ее взгляд, услышала ветер за открытыми окнами. – Комнаты, разрушенные во время Блица, пришлось полностью ремонтировать. София позаботилась об этом – она всегда знала толк в таких вещах. К счастью, наша одежда хранилась в комнатах, которые не пострадали, хотя София говорила, что понадобилось много времени, чтобы проветрить ее. – Хорошо, что София и Дэвид не продали квартиру, и вы смогли жить в ней после возвращения. Она закрыла глаза.