Встретившись взглядами с Арабеллой, я закатила глаза. Наши телефоны зазвенели одновременно. Я звонок проигнорировала, но подруга поглядела на свой телефон. – Это моя помощница Миа. У нас там небольшая чрезвычайная ситуация, так что мне нужно лететь. – Не волнуйся, – сказала я. – Я закончу тут и сообщу тебе, если что-нибудь найду. – И не забудь про собрание в редакции в три. Я хотела разобрать некоторые идеи, которые ты обсуждала с Адамом, директором музея. Он в восторге от этого совместного проекта, и я хочу убедиться, что мы все на одной волне. – Мне тоже нужно бежать, – сказал Колин, отодвигаясь от стола. – Пойду выгуляю Джорджа и поеду. Большой пес поднял голову, услышав свою кличку, и заулыбался. Я наконец-то заметила, что он и вправду напоминает принца Джорджа из-за больших глаз и выразительной формы бровей. – Пойди с ними, Мэдди. Проветрись, – невинно улыбнулась Арабелла. – У меня столько работы… – Можешь присоединиться к нам, Мэдисон. Сегодня отличный денек. Мы с Джорджем можем показать тебе Риджентс-Парк. Я не поняла, предложил ли он это из вежливости или просто хотел показать Арабелле, что может быть приветливым. Мне стоило отказаться. Но день и вправду стоял прекрасный, а я все утро проработала в четырех стенах. Я сказала себе, что в любом случае пошла бы прогуляться. Присутствие рядом Колина ничего не значило. Мы попрощались с Арабеллой и ушли вслед за нетерпеливо тянущим нас вперед Джорджем. Мой телефон еще раз зазвонил, когда мы спускались по лестнице, а потом снова – через пять минут, когда мы уже вошли в парк. – Ты не будешь отвечать? Я взглянула на телефон, вспомнив, как рассказывала Колину о своей матери. Откуда-то я знала, что он понимает больше, чем кто бы то ни было. – Это тетя Кэсси – сестра моей матери. Она хочет, чтобы я приехала на Рождество на свадьбу сестры. – А ты не хочешь? Я открыла рот, чтобы сказать «нет», но остановилась, и сама вдруг удивилась собственной нерешительности. Не то чтобы мне не хотелось ехать. Просто в жизни есть вещи, размышлять над которыми для меня слишком болезненно, и, следовательно, их легче просто избегать. Вместо этого я сказала: – Я не люблю зиму. Может пойти снег. – Что, в Джорджии зимой много снега? – Колин посмотрел на меня с еле заметной улыбкой. Джордж заметил белку и, залаяв, потянул за собой Колина в попытке нагнать ее. Я покачала головой. – Нет. Вообще-то нет. – Я наблюдала, как белка бросилась в сторону детской площадки. На качелях в одиночестве сидел ребенок: он туго закручивал цепи, а затем, задрав ноги, бешено вращался с закинутой вверх головой. Я помнила это чувство из детства, до того как мне пришлось повзрослеть. Может, из-за этого я открыла рот и произнесла: – Мама любила снег, но почти его не видела, если не считать нескольких снежинок. Она погибла в одну из редких в Джорджии сильных снежных бурь. Такое ощущение, что она ждала его, чтобы вычеркнуть из своего списка желаний и спокойно умереть. Я не очень понимала, зачем рассказала это Колину. Я никогда ни с кем не делилась такими подробностями о гибели матери. Но в этом заключалось какое-то облегчение, словно ты рассказал кому-то свой ночной кошмар, и он внезапно стал не таким страшным. А еще сказалось сочувствие Колина, когда он узнал, что моя мать умерла, когда мне было четырнадцать. И он не старался исправить ситуацию. Потому что знал, понимал: ничто ее не исправит. – Ты должна поехать, – проговорил он. Я с удивлением посмотрела на него. – Почему ты так думаешь? Не сводя глаз с дорожки, он ответил: – Потому что жизнь коротка. Второй раз за день я ощутила пульсацию старой раны, от которой сдавило сердце и перехватило дыхание. – Да, – сказала я. – Коротка. – С удивлением обнаружив, что у меня вспотели ладони, я вытерла их о бедра. – Я скучаю по своей семье. Но меня там ожидают вещи, с которыми тяжело столкнуться лицом к лицу. – Ты должна поехать, – повторил он. – Ты не понимаешь… Я растеряла все слова. Я не знала, как закончить предложение. Или, быть может, я хотела, чтобы Колин закончил его за меня. – Тебе удалось попрощаться с твоей мамой? Я сглотнула, вспомнив. – Да. Я бы никому из своих любимых не пожелала пройти через такое. Это слишком тяжело. Он пристально посмотрел на меня. – Ты умираешь? Я покачала головой. – Нет. Пока нет. – Я перевела взгляд на покрытую травой площадку, не замечая ничего, кроме мелькавших перед глазами кадров из собственной жизни. Не поворачиваясь к нему, я проговорила: – Мы все умираем, разве нет? Он помолчал некоторое время. – Да, возможно. Но сегодня-то ты живешь, и у тебя есть семья, которая тебя любит, безотчетно, быть может. В любом случае, они хотят, чтобы ты провела с ними Рождество и пошла с ними на свадьбу. Это всего-навсего неделя твоей жизни, а затем можешь вернуться к своей работе или что ты там еще делаешь, и дальше день за днем жить так, словно ты умираешь, если уж это делает тебя счастливой. – Я не говорила, что это делает меня счастливой. – Тогда зачем ты это делаешь? Он говорил тихо, его вопрос не звучал враждебно и даже не требовал ответа. И все же он меня рассердил. – Ты ничего обо мне не знаешь. – Правильно. Ты же взяла за правило много о себе не рассказывать. Меня затрясло от злости из-за его наглости и уверенности в том, что он так запросто мог растолковывать, что может сделать меня счастливой. Я повернулась к нему, сжав кулаки, не в силах сдержать желание броситься на него. – Моя бабушка и мать умерли от рака груди. Они передали мне этот ген, что почти наверняка гарантирует, что и у меня он, в конце концов, будет. Приехав домой, я увижу только жалость в глазах сестер, которым повезло избежать этой генетической лотереи. И я до сих пор помню, что́ со всеми нами сделала смерть матери. И не хочу смотреть, как они снова через это проходят. Некоторое время он молча рассматривал меня, и в его голубых глазах не было ни шока, ни жалости. Только понимание. В очередной раз я задумалась о его собственном прошлом, о том, откуда он знал, как себя вести перед лицом несчастья. – Мне кажется, все довольно просто. Твоя семья любит тебя, Мэдисон. А ты любишь их. Как посторонний человек, я могу сказать, что тебе, кажется, стоит съездить домой. От этого слова повеяло запахом жарящегося бекона и пекущегося в духовке печенья тети Люсинды, говорящими наперебой голосами, перемежающимися криками и смехом. Моя злость развеялась, оставив после себя пылающую реку воспоминаний и лиц. Босых ног, бегущих по теплой летней траве. Живительного чувства, что тебя любят. Снова зазвонил мой телефон, и я уставилась на экран. – Послушать тебя – все так легко. – Возможно, потому, что это и вправду так. Мой телефон замолчал ненадолго, а затем начал заново. Возможно, потому, что это и вправду так. Прежде чем я смогла передумать, я набрала ответ и отправила его. – Я позвоню ей попозже, чтобы тебе не пришлось слушать весь разговор. – Боишься, что она снова начнет говорить о менструальных циклах? От неожиданности я чуть не подавилась со смеху. Удивившись, я повернулась к нему. – Не помню, чтобы у тебя было чувство юмора. Колин криво улыбнулся, а затем снова перевел взгляд на дорожку. – А я не думал, что ты вообще что-либо замечала во мне. Эти слова моментально привели меня в чувство. – Я знаю, что когда люди уезжают, ты ждешь от них слов прощания. – Только от некоторых. Я отвернулась, наблюдая, как пушистый хвост Джорджа мотается из стороны в сторону. Мы молча шли, а я обдумывала все возможные причины, почему я так и не попрощалась, игнорируя рвущуюся в голову назойливую мысль, что я могла быть и не права.